Работать он начал в тринадцать лет – стоял на шухере, пока ребята собирали дань с игорных заведений, и получал приличные башли, но этого было мало. С детства ему казалось, будто сквозь чужое окно он, расплющив нос о стекло, смотрит, как живут другие люди. И его испепеляло желание оказаться по их сторону окна. Ради этого он был готов на все – врать, жульничать, воровать… или жениться на богатой.
Майкл не хотел возвращаться в Чикаго. Там он маленько наследил. Устроился в рекламное агентство, и вроде бы все шло хорошо. А потом одна конторская девица сказала, что беременна, и он крепко озлился. Девка завела бодягу – мол, женись теперь. А была всего-навсего секретаршей. Майкл позвал ее в ресторанчик рядом с работой, чтобы все обсудить.
Через два часа девушка сидела за столиком одна, уставившись на клочок бумаги с именем и адресом в районе, где прежде не бывала. Когда низенький толстяк открыл дверь служебного входа камеры хранения, он увидел юную блондинку, дрожавшую от страха перед тем, что ее ожидало. Она была очень похожа на последнюю девушку, присланную Сардино.
К половине восьмого вечера Херши Абрамс весь взмок, измотавшись за два часа работы. Наконец он набрал номер Сардино и просипел в трубку:
– Это я… Облом.
– Что?
– Она умерла. Не понимаю, что случилось. Я не смог остановить…
– Кто умер? О чем ты?
– Девица… которую ты прислал. Истекла кровью. Давай приезжай и забери ее.
– Не понимаю, о чем ты. Я никого не присылал.
– Блондинка. Сказала, от тебя.
– Не знаю я никакой блондинки.
С Абрамса пот уже лил градом.
– Ну помоги. Она мертвая.
– Говорю же, я не знаю никакой девицы.
– Что мне делать?
– Понятия не имею. Наверное, надо вызвать полицию, – сказал Сардино и повесил трубку.
Херши остолбенел. На своем веку он повидал хладнокровных подонков, но такого еще не встречал. Отмазался вмиг.
Энтони Сардино знал, что против него ничего нет, но счел за благо уехать. Дуры бабы. Он решил с ними больше не связываться, если это не сулило выгоду.
Бостон, Массачусетс
1967
Энтони Патрик Сардино, присвоивший себе имя Майкл Джеймс Винсент, был наполовину ирландцем, наполовину итальянцем и стопроцентным сукиным сыном. Притом красивым, обаятельным и напористым. Сейчас он жил в Бостоне и работал в рекламной фирме.
Он приглядывался к стильным парням – как они ходят, как одеваются. Перенять их манеру было несложно. Произвести впечатление он умел. Нынче через приятеля он затесался на студенческую вечеринку. Студентки ему нравились. Оглядывая контингент, он ее и заприметил. Кого-то спросил, кто такая эта глухонемая девушка.
– А, это Свенсен, – ответил студент. – У отца ее огромная молочная ферма где-то на Среднем Западе. В Миссури, кажется.
О коровах он знал не много. Отец и дядья трудились на чикагских скотобойнях. Работа грязная и вонючая, он бы в жизни за такую не взялся. А вот владеть молочной фермой, большой, красивой и чистой, вполне можно. Он снова взглянул на девушку. Очень даже ничего. Этакая симпатяшка с открытым простодушным взором. Ну и что из того, что глухая? Безмолвная жена – это очень мило. Он ей кивнул и улыбнулся. О, смутилась. Даже покраснела. Нет, она совсем недурна. Он отставил стакан с пивом и подошел к ней.
День матери
На "Тихих лугах" царило хорошее настроение. Здесь очень любили весну. Сперва – Пасха, а это значит, что придет куча народу и весь холм будет уставлен корзинами с белыми лилиями.
А нынче – День матери. Даже если тебе самой не довелось стать матерью, у тебя-то мать была и, стало быть есть, кого сегодня вспомнить. Тед Норд стрём мог поздравить маму лично.
– Я просто счастлива, что сын мой рядом со мной, – сказала Катрина. – О лучшем Дне матери нельзя и мечтать.
Мэкки с Нормой заехали за тетей Элнер, и все вместе они отправились на кладбище. Последние шестьдесят с лишним лет Элнер привозила матери розы. Мэкки и Норма последовали ее примеру.
К вечеру холм утопал в аромате роз. Уже засыпая, Ида проговорила:
– Как приятно, когда тебя помнят, правда?
– Да, – ответила Катрина. – Тебе повезло иметь такую чудесную дочку.
– Она всегда была милой девочкой, – улыбнулась Ида. – Нервной, но милой.
Для Тотт Вутен День матери прошел незаметно. Она его и за праздник-то не считала. Одно время дочь ее, Дарлин, вместе с ней работала в салоне красоты, пока не выкрасила жену священника в ярко-оранжевый цвет. Девчонка не могла прочесть этикетку хоть убей. А потом оставила зажженную сигарету на полке с бумагами и устроила пожар. Она стала помехой, пришлось ее уволить. А у нее еще хватило наглости потребовать выходное пособие в размере месячного жалованья. Это с родной-то матери.
Сынок, Дуэйн Младший, тоже не закончил школу. Тотт было горько видеть машины с наклейками на бампере: МОЙ РЕБЕНОК – ШКОЛЬНЫЙ МЕДАЛИСТ. А вот ее дети в школу ходили поддатые. Наверное, этого следовало ожидать. Отец с матерью были для них не лучшим примером. Все мы крепки задним умом, и теперь-то она понимала: надо было давно бросить Джеймса, чтобы дети не видели их жутких скандалов. Конечно, зря она разбила телефон о мужнину голову. Не будь он так пьян, сказал врач, этакий удар его бы прикончил. Ой, да много чего надо было сделать совсем по-другому.
Прежде всего – родиться не такой, как сейчас, и в ином месте. Где-то она читала, что человеческая душа сама выбирает себе родителей, дабы получить необходимые жизненные уроки. Бред собачий. Кто в здравом уме выберет себе отца-пьяницу и сумасшедшую мать? На свадьбе в стельку пьяный отец упал в вестибюле, и ей пришлось идти к алтарю одной. Когда священник спросил: "Кто отдает эту женщину?" – ему никто не ответил. А через год-другой съехала с катушек мать. Ранняя деменция, говорили врачи, но, думается, матушка намеренно выключилась из жизни. И кто ее за это осудит? Вот только мало радости печься о несчастной старухе, которая то и дело удирала.
Последний раз это случилось в торговом центре. На секунду Тотт отвернулась, и мать будто растаяла в воздухе.
– Я потеряла маму, – сказала Тотт охраннику Грейди.
– Ох, мои соболезнования. Когда она скончалась?
– Да не померла она, а потерялась – тут где-то, в магазине.
После двухчасовых бесплодных поисков мать объявилась сама. Она, оказывается, забрела в кинотеатр и, усевшись в зале, от начала до конца посмотрела фильм.
После этого случая Тотт прикрепила ей бирку с надписью "Нашедшего просят вернуть в салон красоты миссис Тотт Вутен".
Бедняга Тотт стала представителем "бутербродного поколения" задолго до появления этого термина. Ее зажало между матерью и детьми. Она понимала, что люди ей сочувствуют и лишь потому многие клиентки пользуются ее услугами. Жалость ей претила, но она нуждалась в деньгах. Забота о матери и детях не позволяла отложить ни гроша. По ночам, когда все уже спали, Тотт сидела в темной гостиной, курила и мечтала об одинокой бездетной жизни.
Последняя распродажа
После кончины Иды Дженкинс "Клуб садоводов" вроде как распался, что плохо сказалось на "Тихих лугах". Первое время Норма вместе с добровольными помощниками устраивала ежемесячную уборку кладбища, но потом кто-то уехал, кто-то отлынивал, и в результате все вернулось на круги своя: каждый ухаживал только за могилами родственников.
После того как местный банк закрылся, Арвис Оберг, владелец похоронного бюро "Будьте покойны", взял на себя бухгалтерию "Тихих лугов", но за двенадцать лет притомился этой морокой. Бумаг куча, а большинство захоронений уже происходило на новом кладбище. Посовещавшись с женой, Оберг решил распродать оставшиеся участки на "Тихих лугах" и тем самым избавиться от обузы.
Утром Кэти Колверт пришла в редакцию и увидела объявление, которое Арвис желал разместить в пятничном номере газеты.
НА ЧТО УБИТЬ ЦЕЛУЮ ВЕЧНОСТЬ?
Гадать, что бы такое подарить папе на День отца?
Или маме – в ее праздник?
Ломать голову, что преподнести своей половине на годовщину?
Бриллианты – подарок надолго, а могильный участок – навеки.
Распродажа последних участков на "Тихих лугах".
Спешите… спешите… спешите…
Осталось всего 54 места!
Только на этой неделе мы предлагаем двухместный участок по цене одноместного.
Нынче же позвоните или приезжайте в похоронное бюро "Будьте покойны".
Кэти сомневалась, что кладбищенское место – лучший подарок, но Арвис был среди основных рекламодателей. И что ей оставалось делать?
Еще одна годовщина
Приближалась двадцать четвертая годовщина их супружеской жизни, и Норма, как всегда, мучилась с подарком для Мэкки. Большинство женщин покупали мужьям подарки в "Товарах для дома", но как быть, если твой муж – хозяин такого магазина? В конце концов по каталогу Сирса Норма купила пижаму и увешала ее рыболовными блеснами.
У Мэкки была та же проблема. Он напрочь не знал, что подарить жене, а дата подходила все ближе и ближе, и потому объявление о распродаже участков на "Тихих лугах" стало ответом на его молитвы. На другой день Мэкки с утра поехал в бюро и обрадовался, что не поленился встать пораньше. Он взял последний "двухместный участок по цене одноместного". От желающих не было отбоя, сказал Арвис. Едва он открыл контору, могилы разлетелись как горячие пирожки.
Норма еще была в халате, когда позвонила тетя Элнер:
– С годовщиной свадьбы!
– Спасибо, тетя Элнер.
– Как вы, голубки, отметите дату? Праздничным ужином в ресторане?
Норма вздохнула:
– Наверное.
– В каком?
– Не знаю. Мэкки сказал, это сюрприз.
– В чем дело, дорогуша? Что-то ты не особо радостная.
– Ну… пожалуй, так. Ты не поверишь, что Мэкки мне подарил.
– И что же?
– Ты лучше сядь. Двухместный участок на "Тихих лугах". Мэкки, говорю, могила – не очень-то романтичный подарок.
– Ох ты! По-моему, он просто молодец.
– Возможно, но я бы предпочла что-нибудь такое, чем можно пользоваться сейчас. Что проку от участка? Когда настанет время, я уже не смогу оценить всей прелести подарка.
Тетя Элнер засмеялась.
– Смейся, смейся, только, по-моему, в смерти нет ничего забавного.
– Дорогуша, не теряй чувства юмора. Смерть – всего лишь часть жизни.
– Но часть серьезная и страшная, я ее боюсь.
– Да, серьезная. Потеря любимых – тяжелейшее испытание, через которое проходит человек. Именно поэтому, я думаю, Господь наделил нас чувством юмора. Иначе от горя все бы умерли, согласна?
– Не знаю, возможно… Но не могу ничего с собой поделать. От одной мысли мурашки по коже.
– Все мы, душенька, когда-нибудь умрем.
– Но я не хочу умирать! И тем более думать о смерти, своей или Мэкки, в день нашей годовщины.
– Мало кто хочет умереть, но этого не избежишь. Что до меня, я готова отойти, когда Он сочтет это нужным.
– Тетя Элнер… Ну вот ей-богу же… Я потеряла маму с папой, и если еще ты умрешь, я тебе этого никогда не прощу. И даже позову Тотт Вутен тебя причесать.
Элнер рассмеялась:
– О нет, тогда уж лучше я еще поскриплю. Я не хочу в гробу выглядеть, как Ида.
Норма и сама не удержалась от смеха:
– Это ж надо – сделать начес с одного боку!
– Хорошо, что Ида не могла встать, она бы нас обеих убила.
– Но Тотт считала, что сотворила шедевр. Все прощание меня просто трясло. Люди подойдут к гробу, глянут и…
– Да знаю, я ж там была. Бог с ней, с Тотт. У нее свои достоинства. К несчастью, парикмахерское искусство не в их числе.
– Уж это точно! – От смеха Норма икнула.
– Будем надеяться, она уйдет на пенсию раньше, чем мы помрем. Иначе нас похоронят с начесами.
Норма повесила трубку и салфеткой отерла глаза. Настроение исправилось. Тетя Элнер права – Мэкки сделал прекрасный подарок. И очень забавный, если вдуматься. Другим женщинам дарят рубины и жемчуга, а вот ей преподнесли кладбищенский участок.
Спасайтесь!
1975
В полдень после пасхального воскресенья завыли сирены. Внезапно голубое апрельское небо обрело мерзкий темно-зеленый оттенок, поднялся вихревой ветер. Мерл Уилер первым увидел серый завинченный столб и заорал:
– Торнадо!
Потом раздался грозный рокот, и смерч, изрыгавший кровельную дранку, куриные клетки, шезлонги, пронесся через город, после чего взобрался на холм и утащил корзины с белыми лилиями, прихватив щепки от разломанной им старой кладбищенской арки. Затем пала зловещая тишина, которую вскоре нарушили гудки пожарных машин и стрекот телевизионных вертолетов.
Обитатели "Тихих холмов" замерли в тревоге за родных и друзей, проживавших в городе. Прислушиваясь к устрашающим звукам, они были уверены, что вскоре их ряды пополнятся многочисленными жертвами торнадо. Уилл Шимфизл весь извелся от беспокойства за жену:
– Господи, хоть бы она успела укрыться в погребе!
К счастью, соседка Вербена вовремя предупредила Элнер, и та вместе с котом и бельчонком, жившим в обувной коробке, благополучно отсиделась в подвале.
Шли дни, однако новички на кладбище не появлялись, и старожилы его облегченно вздохнули.
– Значит, никто не погиб, – сказал Джин. – Ну слава богу.
Да, человеческих жертв не было, но торнадо снес старую водонапорную башню и разметал трейлер-парк, превратив его в заваленный газовыми баллонами пустырь, на котором маячили тридцать четыре бетонные заплатки – основания под фургоны.
Многие горожане тотчас изъявили готовность приютить лишившихся крова людей. Но этот добрососедский жест имел одну единодушную оговорку: "Мы примем кого угодно, кроме семьи Григз".
Родители еще туда-сюда, но всех отпугивал сынок. Одиннадцатилетний Лютер Григз, отпетый хулиган, твердо стоял на пути превращения в оперившегося малолетнего преступника. Он уже дважды поджигал школу.
За неделю все бездомные семьи получили временные пристанища. Осталось одно семейство. Григзы надумали вернуться в Западную Вирджинию, но решили, что сыну их лучше закончить учебный год в элмвудской школе.
– Я не буду жить со старухой, – заявил Лютер, с пакетом пожертвованной одежды стоя на крыльце дома Элнер Шимфизл.
– Дело скверное, ибо только она согласилась тебя взять, – сказал раздосадованный Мерл Уилер, председатель комитета по расселению. – Так что помалкивай.
Элнер открыла входную дверь:
– Здравствуй, малыш. Входи и чувствуй себя как дома.
Лютер не шелохнулся; Мерл втолкнул его в дом и поспешно отбыл, пожелав Элнер удачи.
В прихожей Лютер ожег хозяйку взглядом:
– Я тут не останусь.
– Ну и ладно, милок. Но прежде чем ты уйдешь, давай-ка я тебя покормлю и, пожалуй, простирну эти одежки.
– Но жить я тут не буду. И ты меня не заставишь.
– Кто бы спорил.
Лютер огляделся:
– Дурацкий старый дом, а ты – древняя страхолюдина.
После этой реплики он вжал голову в плечи, ожидая тумака, но Элнер лишь согласно кивнула:
– Верно, дом дурацкий. – Потом глянула в зеркало и добавила: – А я и впрямь страшна. Ну ладно, пошли на кухню. У меня там бекон, горячие бисквиты, мед… Ты клубничное мороженое любишь? Если хочешь, перед твоим уходом можем полакомиться.
Лютер потоптался, затем следом за хозяйкой прошел в дом.
Узнав, что Элнер приютила Лютера Григза, Норма позвонила тетке и закатила истерику:
– Боже мой, тетя Элнер! Зачем ты дала себя уговорить на такое безумие? Почему со мной не посоветовалась?
Элнер племянницу знала и звонка от нее ожидала:
– Все понятно, но кто-то должен был его принять. И потом, это ненадолго.
– Только не удивляйся, если он сожжет твой дом или прирежет тебя во сне! – Норма бросила трубку, но не могла успокоиться: – Господи ты боже мой!
Мало ей тревог за дочку, уехавшую учиться вдали от дома, так теперь еще это. Как можно быть такой беспечной? Так рисковать жизнью и здоровьем?
На другой день к Элнер зашел мэр Смит с коробкой в руках:
– Я тут разбирал чулан и нашел старые вещицы Бобби. Может, Лютеру чего сгодится.
Когда он ушел, в гостиной Лютер заглянул в коробку, цапнул игрушечную машину, некогда принадлежавшую Джину Нордстрёму, и заперся в своей комнате. Оказалось, мальчишка любил все игрушки на колесиках.
Через месяц, когда учебный год почти закончился, за завтраком Элнер сказала:
– Ты, поди, ужасно соскучился по родителям?
Лютер оторвался от оладий, щедро сдобренных кленовым сиропом:
– Не-а.
– Разве тебе не хочется повидаться с ними, дорогой?
– Нет. Лучше я у тебя останусь. Им на меня плевать с высокой колокольни.
– Не может такого быть, милый.
Однако могло. Лютер был нежеланным ребенком, о чем мать много раз ему говорила:
– Если б не ты, мы бы с твоим папашей не торчали в этом мерзопакостном городишке. Жили бы себе в Лас-Вегасе или каком другом веселом месте.
Элнер позвонила его родителям и спросила, не возражают ли они, если мальчик еще побудет у нее.
– Да рада бога! – ответил отец. – Держите его у себя сколько влезет.
Так она и поступила.
В августе на "Тихие луга" прибыла Хейзл Гуднайт, и все кинулись расспрашивать ее о торнадо.
– Ой, это было ужасно, – сказала Хейзл. – В центре смерч наломал дров – ни одного целого окна, сорваны вывески магазина хозтоваров и химчистки. Хорошо еще, сами дома устояли. Больше всех досталось району возле автострады. Трейлер-парк просто снесло.
Ида Дженкинс тотчас набросилась на мужа:
– Ну? Что я говорила! Я же сразу сказала, что он накличет торнадо. Вот, пожалуйста!
– А что такое трейлер-парк? – спросил Генри Нотт, умерший в 1919-м.
– Ой, лучше тебе не знать, папа, – сказала Ида. – Нынче люди живут в консервных банках.
– Почему?
– Кто бы знал. Мир утратил свое былое очарование и прежнюю изящность. Я счастлива, что взросла в совершенно иных условиях.
Любопытно слышать подобное от человека, выросшего на свиноферме.
Андера что-то беспокоит
Поначалу Андер Свенсен обрадовался, что зять согласился жить в его доме. Но после нескольких лет под одной крышей он уже сомневался, хорошо ли это.
Успешный бизнесмен, на своем веку Андер повидал всяких людей, но такого, как Майкл Винсент, еще не встречал. День ли, ночь ли, Майкл всегда так выглядел, словно сошел с рекламы мужских рубашек. Идеально пострижен и причесан волосок к волоску. Ботинки сияют ослепительно. Все на нем до хруста свежее и отглаженное. И приятный одеколон вдобавок. А как он умел очаровать дам!
Вот и сегодня: когда семья садилась ужинать, Майкл подвинул стул Беатрис, потом Ханне Мари, затем сам расположился между ними. Как всегда, он сделал комплимент теще:
– Сегодня вы чудесно выглядите, мама. Очень красивая брошка. Она подчеркивает синеву ваших глаз.
Беатрис коснулась броши в виде рога изобилия, украшенного камнями:
– Правда? Спасибо, Майкл.
Внешне все было вроде бы хорошо, но Андера что-то беспокоило, хотя он не понимал – что именно. Одно время он разрывался между радостью за дочь, души не чаявшей в муже, и желанием разбить тарелку с пюре о голову зятя. Что-то было не так. На его вкус, парень уж слишком лощеный, и Андера всякий раз передергивало, когда тот называл его папой.