– Твою мать! Ох, попадись мне эти мерзавцы! Убил бы голыми руками!
Конечно, автобуса, инструментов и костюмов жалко, но все это можно возместить, думал он. А вот как быть с детскими душами? Гадкий случай убил в них толику прежней веры в добрый мир. И этого уже не вернуть.
Разумеется, в преимущественно христианском городе лейтмотивом ближайшей воскресной службы стала молитва об отпущении греха: "Прости их, Отче, они не ведают, что творят". А вот Мэкки не простил. Он был уверен, что сволочь, угнавшая автобус, прекрасно сознавала, что творит. Молись не молись, но он бы свернул ей шею.
Плохая карма, или Две золотые цепочки
Сгрузив добычу в подвал заброшенного дома, где всегда хранили краденое, двое воров отогнали школьный автобус на другой конец города. Там его "раздели" и бросили на стоянке.
Когда они вернулись в подвал, мать одного из них и ее сожитель уже разобрались с одеждой: срезали пуговицы с форменных пиджаков и сорвали нашивки "Духовой оркестр Элмвуд-Спрингс".
Через неделю пуговицы, униформа, белые ботинки музыкантов и сапожки мажореток были проданы за двести долларов комиссионке в Секокасе.
Все барабаны, трубы, тромбоны, саксофоны, кларнеты и тубы, так дорого доставшиеся школьникам, оказались в ломбардах Нью-Джерси и Нью-Йорка. Хозяева понимали, что инструменты краденые. Но это их не заботило. Главное – выгодная сделка. Воров так и не поймали, и ловко провернутое дельце значительно повысило их авторитет в банде.
Года через три, когда в Ньюарке их стало припекать, они перебрались в Сан-Франциско, где у одного из них имелся кузен. В октябре 1989-го, в день открытия Мировой серии, они отправились на стадион "Кэндлстик-парк", но, конечно, не ради бейсбола. Через десяток минут со стоянки воры газанули на новеньком угнанном "феррари". Выбравшись на шоссе, они хлопнули друг друга по ладоням и заржали как ненормальные. Под рев магнитолы на бешеной скорости машина летела к автостраде Нимиц. И тут вдруг землетрясение так тряхнуло весь Залив, что дорожное покрытие поменялось местами с дорожной подушкой, сплющив "феррари" с его пассажирами в плоский блин.
Чтобы расчистить магистраль, пригнали большой автокран.
– Эх ты! – крякнул дорожный рабочий, гляди на останки красного "феррари", извлеченные из-под завала. – Смахивает на фрисби…
Владелец заявил об угоне машины. Через пару недель ему позвонили из полиции.
– Сэр, я по поводу вашей украденной машины, – сказал мужской голос.
– Да?
– Хочу сообщить, что мы ее нашли. Можете обращаться в страховую компанию.
– Машина повреждена?
– Да, сэр.
– А где она? Можно ее осмотреть?
– На вашем месте, сэр, я бы этого не делал. Смотреть, в общем-то, не на что.
– Ах так… Где вы ее нашли?
– На автостраде Нимиц. Подозреваемые выехали из города, но угодили в землетрясение, их накрыло мостом. Оба погибли мгновенно.
– Понятно. Их идентифицировали?
– Нет, сэр. Идентифицировать тоже некого, остались лишь две золотые цепочки.
– М-да… А как же теперь прижать их обвинением?
Полицейский, любитель черного юмора, хотел было сказать: "Их и без того хорошо прижало, сэр", но сдержался.
Растерзанный школьный автобус нашли через неделю после угона; в Ньюарке он стоял на пакгаузной парковке. С него сняли абсолютно все: двигатель, покрышки, магнитолу, сиденья. И кто-то черной краской разрисовал его бока.
В своей колонке "Балаболка Кэти" сообщила:
НОВЫЙ АВТОБУС, ИНСТРУМЕНТЫ И УНИФОРМА УЖЕ В ПУТИ
Городской совет извещает, что благодаря щедрому пожертвованию анонимного дарителя школьный оркестр получит автобус, инструменты и костюмы не позднее 15 января.
Все в городе, конечно, знали, что чек выписала Ханна Мари. Теперь она носила фамилию Винсент, но оставалась истинной Свенсен и дочерью своего отца.
Андер, достигший почтенного возраста, уже несколько лет как отошел от дел. Руководство фермой он передал Альберту Олсену, племяннику Беатрис. Молодой человек прошел школу Андера, и тот знал, что оставил ферму в надежных руках. Но время от времени туда наведывался – просто поздороваться.
Если Андер Свенсен был доволен новым управляющим, этого не скажешь о его зяте, которому приходилось исполнять распоряжения молокососа. Майкл считал, что именно он, как муж Ханны Мари, должен был встать у руля. Однако решил до поры до времени промолчать. По его прикидкам, терпеть осталось недолго. Как только старик окочурится и уйдет с дороги, все будет по-другому.
Старость не радость
Приближался день рождения Элнер, и Норма спросила тетушку, что она хотела бы в подарок.
– Ой, милая, не надо ничего, – сказала Элнер. – Я стараюсь избавиться от того, что есть.
– Но чего-нибудь тебе хочется, тетя Элнер.
– Ничего.
– Ой, перестань… Ну вот представь: если б можно было получить все, что захочешь, что бы ты выбрала?
– Но я, ей-богу, ничего не хочу.
– Правда?
– Ну, будь я помоложе, я бы, наверное, попросила выводок котят. На свете нет ничего забавнее, чем котятки, когда играют. Они такие милые, у них такие лапки… до смерти зацеловала бы…
– Это понятно, но дело в том, что они вырастают в здоровенных противных кошек, которых никак не выгонишь. А кому нужна старая шелудивая кошка?
– Норма, они же не виноваты. Все стареют. А если б про нас так сказали? И потом, старая кошка все равно милая.
Как нарочно, на "Тихих лугах" говорили о том же самом. Тему подняла Люсиль Бимер:
– Миссис Белл, когда вы поняли, что состарились?
– Когда последний раз фотографировалась на водительские права – со страху я чуть не померла. Господи, думаю, откуда этот подслеповатый взгляд, эти брыли? Нет, лучше не видеть свое фото и не слышать свой голос на пленке. Я-то думала, я еще ого-го-го-го, – ан нет. Оказалось, старуха со старческим голосом. Все это подорвало мое высокое мнение о себе.
– А вы, Бёрди?
– Когда стала походить на свою бабушку. Но штука в том, что внутри-то я себя не чувствовала старой. Раньше я смотрела на стариков и не могла представить их молодыми… Но ты сама – совсем другое дело.
– Так оно всегда, – сказала Ола Уоррен. – В конце я возненавидела свое тело. Все как-то расшаталось, и я начала разваливаться на части, будто старая машина. Не одно, так другое. Только тебе вырезали желчный пузырь, извольте – сердце забарахлило, потом надо заменить бедренный сустав и удалить катаракту, а следом – купить слуховой аппарат. И так без конца и краю. Ну вот вроде все починили, теперь, думаешь, ты молодцом, так на тебе – подкашивает псориаз. О прочих мелочах я уже не говорю.
Особая ранняя пташка
Лорен Гиббл была такой же неотъемлемой частью кафе на Мэйн-стрит, как столы и стулья. Там она работала с шестнадцати лет и отпуск брала всего три раза – для рождения детей, да и то лишь на неделю-другую. Когда дети выросли, Лорен перешла в смену, обслуживающую ранние ужины. Рабочие часы ее вполне устраивали. Заступаешь в три, сервируешь столы, с полпятого подаешь, а полдевятого ты уже дома, смотришь свои любимые сериалы, затем баиньки.
Нынче она взгрустнула, не увидев милую маленькую миссис Флойд, которая с 1966 года садилась за четвертый столик возле окна. Подруга ее сказала, что позавчера старушка скончалась. После инсульта миссис Флойд не могла говорить, но все равно не хватало ее ласковой, чуть кривой улыбки. Она неизменно заказывала холодный чай, жареную куриную грудку с зеленой фасолью и картофельным пюре, а на десерт – шоколадный пудинг, если был в меню.
Лорен любила своих ранних пташек – вдовиц и парочку овдовевших стариков. Но старух жалела больше. Все они жили на пенсию, и многие по-настоящему ели один раз в день – в кафе. Лорен всегда аккуратно убирала остатки их ужина в пакет и еще подкладывала пару булочек – чтоб было чем позавтракать. Бедные как церковные мыши, старухи копались в кошельках, стараясь оставить ей непосильные для них чаевые. Лорен знала дни рождения всех стариков и не забывала устроить им маленький праздник: кекс и мороженое бесплатно. Малость, так много для них значившая.
Уже долгие годы к половине пятого, минута в минуту, перед кафе выстраивалась очередь из старушек, принаряженных, напудренных, чистеньких. Лорен знала, что многие из них вернутся в пустой дом. Сердце разрывалось от мысли, что эти женщины, бывшие учителя, воспитательницы, продавщицы и библиотекарши, вовремя выплачивавшие все налоги и кредиты, теперь вынуждены считать каждый грош.
Несправедливо. В то же время куча вполне работоспособного народа, ничего не сделавшего для общества, высасывала его соки и припеваючи жила на государственные пособия. Вот, скажем, дочь Лорен сидела на пособии по инвалидности, потому что у нее покалывало спину, а врач оказался набитым дураком. Сама Лорен плевать хотела на мозоли, изводящую боль в коленке, а порой и дикое похмелье – каждый день она шла на работу, где улыбалась и даже шутила, стараясь подбодрить своих старух.
Многие сказали бы, что в этом мире впечатляющих успехов Лорен мало чего достигла. Сорок два года день за днем, в дождь и пекло, больная и здоровая, она заботилась о своих ранних пташках. И для некоторых была единственным светлым пятном в их нынешней жизни. Пусть мир не был сражен ее яркой судьбой, но когда она очутилась на "Тихих лугах", очень многие ей обрадовались.
– А вот и наша Лорен, – сказала миссис Флойд, у которой не осталось и следа от былой немоты после инсульта.
Девяностые
Уолмарт и суперстрижки
Новые перемены
Нынче центр Элмвуд-Спрингс слегка обветшал. С тех пор как на северной окраине открылся большой супермаркет "Уолмарт", в центр за покупками почти никто не ездил. После смерти Дикси Кахилл танцевальная школа закрылась. Та же участь постигла кафе на Мэйн-стрит и закусочную "Трамвай". Теперь заморить червячка можно было лишь в кафетерии на углу, но работал он только до трех дня. Вечером центр пустел совершенно.
Вся молодежь ошивалась в торговом комплексе, где были многозальный кинотеатр и кафешки быстрого питания. Под его крышу перебрался даже универмаг братьев Морган.
Когда рядом с супермаркетом открылся магазин бытовой техники "Ас", Мэкки стало трудно конкурировать с его ценами. Торговый комплекс задел и бизнес Тотт Вутен.
– Как только открылись эти "Суперстрижки", вся молодежь там, а у меня остались одни старые клиентки, – жаловалась она Норме. – Я бы и сама переехала в торговый центр, но моему старичью в такую даль не добраться. Некоторые ходят ко мне больше пятидесяти лет, и я уж с ними до конца.
Тотт осталась на прежнем месте. А по понедельникам, несмотря на усталость, садилась в машину и ехала в дом престарелых, где бесплатно причесывала всех старух. Дочь ее не понимала:
– Чего ты возишься с этими бабками? Они все равно никуда не выходят.
– А того, Дарлин, что это помогает им чувствовать себя живыми. Они меня ждут… Тут дело совсем не в деньгах.
– Ах вон как! Чего ж тогда не подкинешь деньжат нам с Бастером?
– Чтоб вы нанюхались белой дряни? Не дождешься. Скажи спасибо, я не стукнула на тебя шерифу.
– А сама хлещешь пиво.
– Насколько помнится, законом это не запрещено. А вот преступников в своем доме я не потерплю.
– Тогда мы съедем.
– Хорош трепаться, Дарлин. Пока здесь дармовая кормежка, вас с места не сдвинешь.
Ни раньше, ни теперь Тотт не верила поговорке "Дети – утешение в старости". Дарлин и Дуэйн Младший сходились и жили с каждым встречным-поперечным. Тотт уже оплатила семь их разводов. Да и вообще ей совсем не нравилось, как менялся мир. Дискотеки больше не было. Ее давно сменил "Красный амбар", где народ топтался под музыку кантри, не касаясь друг друга. И радио туда же: "меньше болтовни, кантри нон-стоп".
– А я скучаю по диско, – говорила Тотт.
В 1990-м восьмидесятилетняя Беатрис Свенсен прибыла на "Тихие луга", и родители ее тотчас кинулись к ней с расспросами.
– Как там наша драгоценная внучка Ханна Мари? – первым делом осведомился Олаф.
– У нее все замечательно, папа. Муж ее Майкл – прекрасный человек. Вместе с Лидером он занимается фермой. Ханна Мари – просто красавица. Все говорят, она самая изящная женщина в городе. Я ею ужасно горжусь.
Через год Лидер воссоединился с женой, однако на вопросы о зяте отвечал очень скупо.
Маленькая мисс Дэвенпорт
Любопытно, что в маленьких городах некоторые жители получают нечто вроде прозвища. Скажем, невезучую Тотт все называли "Бедная Тотт". И с Дотти Дэвенпорт вышло так же. Росту в ней было всего пять футов, и потому все ее звали "Маленькая мисс Дэвенпорт". Идеальная работница, тридцать пять с лишним лет она прослужила секретаршей Андера Свенсена и была ему предана беззаветно. Даже когда мистер Свенсен отошел от дел, Маленькая мисс Дэвенпорт осталась на своем посту, дабы приглядывать за его зятем. Ему она не доверяла.
Майкл Винсент был принят в компанию сразу, и у него вроде как все шло хорошо. Все, в том числе Маленькая мисс Дэвенпорт, радовались за Ханну Мари, которая нашла себе такого славного мужа. Любящего и внимательного – по крайней мере, на людях. Но потом кое-кто его раскусил. Например, его тесть. Андер и Маленькая мисс Дэвенпорт заметили, что Майкл потихоньку берет деньги с банковского счета фермы. Главное – зачем воровать-то? Стоило попросить, и он бы получил все, что хотел. Андер ничего не сказал ни жене, ни дочери. Если Ханна Мари счастлива с мужем и тот хорошо к ней относится, все прочее неважно.
После смерти отца предприятие, дом и земля отошли Ханне Мари. Однако вскоре работники подметили перемены в поведении Майкла Винсента. Теперь он орал на служащих и отдавал приказы наперекор указаниям управляющего Альберта Олсена. Он считал себя хозяином фермы. Все растерялись. После очередной стычки с ним начальник упаковочного отдела заглянул в контору:
– Дотти, а точно ли Винсент не упомянут в завещании?
– Никаких сомнений. Мистер Свенсен все записал на Ханну Мари. Пусть Винсент строит из себя хозяина, по бумагам он всего лишь наемный работник под началом Альберта.
– Однако он вносит смуту и за спиной Альберта грозит людям увольнением. В моем отделе три человека уже ушли.
– Я знаю, – сказала Маленькая мисс Дэвенпорт.
– Очень жаль, что Ханна Мари, извините за крепкое словцо, не даст ему пинка под зад. Конечно, как уволить собственного мужа?
– Да уж. – Маленькая мисс Дэвенпорт вздохнула. – Я хотела поставить ее в известность о том, что происходит. Только мало радости – вскрывать нарыв. Но если так будет продолжаться, я ей все скажу.
Закатный клуб
1994
Субботним вечером соседи собрались на заднем дворе Элнер Шимфизл и, любуясь закатом, говорили о жизни, обсуждали человеческие поступки.
– Я уже ни черта не понимаю, – сказала Тотт. – Сегодня Дарлин клянет жизнь, а завтра выскочит за очередного паразита – и все опять прекрасно.
– Я думаю, многие теряются перед жизнью потому, что на них все обрушивается не по отдельности, а разом, – ответила Элнер. – В жизни все вперемешку: печаль и радость, простое и сложное. Возьми мою сестру Иду. Вечно она чего-то добивалась: чтоб муж богатый, дом огромный, ребенок идеальный, садоводы правильные, и прочее, и прочее. Ну вот все наконец заполучила, а счастья нет. Ей сколько ни дай, все мало. Покупает и покупает да в кладовки прячет. Я как-то прикинула и говорю ей: Ида, говорю, а ты знаешь, что за четверть века ты истратила больше тридцати двух тысяч долларов на всякое такое, что уже девать некуда? А ей нет удержу. Покупает про запас – а вдруг когда-нибудь понадобится? Точно бурундук, ей-богу, шныряет туда-сюда, туда-сюда. И не давала себе времени погоревать. Даже когда умер Герберт. Уже на другой день после похорон отправилась за матрацем в "Присядь и усни". Ида – та еще штучка, но, несмотря на все ее недостатки, я по ней скучаю. И по Герте тоже.
– И я скучаю, – подхватила Руби. – Как пекарня закрылась, хорошего пирога уже нигде не найдешь. В супермаркете продают ужасную дрянь. Один раз я там купила пирог, так потом весь его искрошила воронам.
– Вот уж кто умеет испечь пирог, так это Эдна Чилдресс, – сказала Элнер. – Из ничего сотворит. Право слово. Уж на что хорош мой яблочный пирог, но с Эдной мне не тягаться.
– Спору нет, – кивнула Вербена. – Потому-то Ральф и отрастил брюхо. Эдна говорит, днем он всегда заезжает домой перекусить пирогом с кофе.
– И кто его осудит? – вскинула бровь Тотт. – Будь я мужем Эдны, и я бы не устояла перед ее пирогом.
– Она его страшно балует, – нахмурилась Вербена.
– А почему ты меня маленько не побалуешь? – вклинился Мерл.
– Нечего там. Три раза в день кормлю – и будет с тебя.
Тотт Вутен затянулась сигаретой:
– Кстати, о грустном. Вы давно видели Ханну Мари?
– Не видала ее с похорон Андера, – покачала головой Элнер. – И уже беспокоюсь. Хочу думать, у нее все хорошо.
– Дай-то бог, – поддержала Вербена. – Маленькая мисс Дэвенпорт говорит, раньше она заглядывала в контору, а теперь целыми днями сидит одна в огромном доме. Мужа-то ее я встречаю – разъезжает в машине Андера, весь такой из себя. Жалко девочку, что тут еще скажешь.
– Знаете, на нее это совсем не похоже, – опечалилась Элнер. – Обычно всегда меня проведает или хотя бы черкнет пару строк.
– Наверное, замоталась с благотворительной работой, – сказала Руби. – Скоро заглянет, вот увидишь.
– Очень надеюсь. А то уж я маленько тревожусь.
– И я, – сказала Тотт. – И ведь по телефону-то ей не позвонишь.
– Не позвонишь, – вздохнула Руби.
На самом деле Ханна Мари вовсе не замоталась в делах. Рухнул ее мир. Сразу после смерти ее отца муж запретил ей появляться на ферме и почти не бывал дома – заезжал только переодеться. Она не понимала, чем провинилась. Пыталась это выяснить, но муж говорил, что она себе все надумала.
Изредка ее видели в городе, и выглядела она очень печальной. В ноябре экономка поделилась с Вербеной – мол, слышала, как Ханна Мари плачет в своей комнате. Узнав об этом, Элнер решила отбросить церемонии и поехать к ней самой. Дверь открыла служанка; по роскошной лестнице Элнер поднялась в спальню Ханны Мари, где та сидела за столом. Она удивилась нежданной гостье, но встала и обняла ее.
– От тебя давно никаких вестей, – сказала Элнер. – Как поживаешь?
Ханна Мари улыбнулась и написала в блокноте: "Хорошо. Как ты?"
– Чего мне сделается? Все по-прежнему.
Только сейчас Элнер заметила, как изменилась Ханна Мари: в каштановых волосах, собранных в пучок, посверкивала седина, а глаза почти утратили юношеский блеск.
– У тебя точно все хорошо?
Ханна Мари кивнула.
Элнер оглядела комнату:
– А где котенок?
Ханна Мари скорчила печальную гримаску и написала: "Убежал".
– Жалко, очень жалко. Послушай, милая, я понимаю, ты уже взрослая, но я обещала твоей маме за тобой приглядывать. Если какая нужда, просто дай знать. Иначе я рассержусь.
Ханна Мари улыбнулась, кивнула и на прощанье ее обняла.
На выходе из дома Элнер столкнулась с Майклом Винсентом. Тотт опешил: