Вражеский лагерь коварно притворялся, что его там вовсе нет, и если бы не маленькие дрожащие костры, обман бы мог удаться. Лукоморск тоже не подавал признаков кипучей жизни и, укрывшись тьмой как одеялом, отдыхал, изредка сонно ворочаясь: видать, снились кошмары.
Одним словом, смотреть особенно было не на что.
– Пока мы в Воробьевке, через Пески можно перебросить всю костяную армию, – ворчливо заметил себе под нос Пашка после пятого или шестого прохода.
Но Марфа услышала.
– И чего предлагаешь, вольный стрелок?
– Может, быстрее летать будем? – предложил охотник.
– Давай быстрее, – неожиданно быстро согласилась Покрышкина. – Честно говоря, я и сама то же самое уже думала.
– А ты уверена, что пока мимо еще никто не проскакивал? – забеспокоился Дно, заполучив союзника в своих опасениях.
– Так как тут уверенным будешь? – тихо прошипела Марфа. – Ты тут, а они там в километре с гаком у тебя за спиной…
– Или у тебя за спиной…
– Или у меня… Ну, ладно, Зоркий Глаз! Хватит языком работать – давай глазами! И держись покрепче – а то сдует, и ойкнуть не успеешь!
– Успею, – солидно успокоил ее Дно, и метла рванула вперед, словно за ней гналась целая лавка недружественно настроенных летающих ковров.
Было ли это выражением неизвестного всемирного закона или частным случаем уже давно открытого, но с увеличением скорости количество вражеских ковров в воздухе отнюдь не прибавилось. Словно выпущенное из парового самострела ядро пронесся экипаж Марфы Покрышкиной взад-вперед несколько десятков раз, но вокруг по-прежнему было пусто и холодно.
Вдалеке, в городе, пробили куранты на часовой башне.
– Два часа, – сообщил низко висящим тучам сей темпоральный факт Пашка, снял ш у бенки и подул горячим дыханием на подмерзшие руки.
– Сбитню выпей, голубь, – посоветовала, не оборачиваясь, Марфа. – Пока горячий. Если горячий еще.
– Сейчас погляжу, – согласился стрелок, засунул рукавицы подмышку и потянулся за флягой, подвешенной на правом боку пилота.
И увидел, как под ними, метрах в пятнадцати, проскользнула большая прямоугольная тень. Потом другая, третья…
Острый локоть заехал Марфе в бок так, что она чуть не подпрыгнула.
– Ты чего, с ума со…
– Сама сказала – не орать, – срывающимся шепотом огрызнулся Пашка. – Вон, видишь: внизу последний утекает!..
Ведьма фыркнула ругательство себе под нос и тут же развернула метлу на новый курс.
– А всего их сколько? – на грани слышимости пробормотала она через плечо.
– Три, – едва не сворачивая себе шею, чтобы поглядеть вперед, шепнул Пашка. – Сколько людей – не рассмотрел. Но ковры гораздо больше были, чем тот, который нам дядька Гвоздев днем показывал. Наверное, это не к добру.
И голос его дрогнул от радости. Потому что, когда охотник с девятилетним стажем говорил "не к добру", он имел в виду отнюдь не их с Покрышкиной.
Чтобы не выдать свое присутствие, коммуникацию экипаж, не сговариваясь, прекратил, и теперь в полном молчании несся в десятке метров над последним ковром, стараясь угадать, какова же цель такой представительной экспедиции. Гадать им долго не пришлось, так как скоро ковры пошли на снижение и зависли над нешироким проулком вровень с крышами массивных домов без окон.
Склады.
Снизу донесся короткий сдавленный хрип, и все три десантных воздушных судна, не мешкая, опустились в грязь. Народу (чтобы не упоминать всуе термин "людей") на коврах оказалось на удивление немного – по двое на каждом.
Если бы не опасение Пашки, что это могут оказаться умруны, жить бы погубителям ночного сторожа оставалось несколько секунд, но, памятуя предупреждение полковника, экипаж от действий воздерживался, с высоты наблюдая, что будет делать враг.
Враг не заставил себя долго ждать, и для начала голыми руками без особых усилий сломал самый огромный амбарный замок, какой только пятихатковцам приходилось видеть.
Выворотив дужку из гнезда, широкоплечий солдат, одетый в одну кожаную рубаху и черный, с черепом и костями, нагрудник, аккуратно положил замок у стены и стал открывать ворота. На помощь ему, посланный одетым потеплее, но так же во все черное, человеком, поспешил второй солдат (умрун, поправил себя Пашка) и стал отворять другую створку.
– Они сейчас воровать чего-нибудь будут, – едва шевеля губами, сообщила охотнику Марфа, и тот согласно кивнул головой.
– Слезай, карауль их – а я за нашими стрелой! – так же еле слышно приказала она и опустила метлу на крышу склада на другой стороне узкой – двум телегам не разъехаться – улочки. – Как услышишь, что мы летим… бежим, то есть – подай знак!
Пашка нетерпеливо кивнул и махнул рукой – улетай, мол, не разглагольствуй. Ведьма, не проронив больше ни звука, исчезла в темноте, как будто ее и не было. Четырнадцатилетний охотник остался один.
Теперь ничто не мешало ему заняться любимым делом.
Для начала не мешало бы оглядеться, решил он и, распластавшись по холодной железной крыше, подполз к самому краю.
Склад, содержимое которого сейчас выгребали и таскали на ковры костеевцы, находился на самом углу квартала. У входа остался легко одетый солдат (значит, умрун, определил охотник), а остальные пятеро скрылись в черной утробе амбара, заодно утащив туда и сторожа. Три ковра лежали друг за другом на земле, первый – как раз напротив зиявшего мраком входа, остальные – дальше от угла и ближе к нему.
Пока Пашка размышлял, поможет ли, если он попадет умрунам в глаз, как белке, из ворот амбара вышла пара солдат. На плечах у них возлежали белые пятидесятикилограммовые мешки из толстой рогожи. Когда умруны сложили их на брезент первого биплана и повернулись, на черных спинах остались призрачные расплывчатые белые пятна.
Мука!.. осенило Пашку. Они воруют у нас муку! И другие продукты, наверное, тоже! А по два ковра соединили, чтобы побольше навалить и увезти! Во, жучилы! Наши бабы в очередях сутками давятся, а они наш харч таскать придумали!.. Ну, нет. Пока Пашка Дно жив, им не то что мешка муки от нас не видать – плесневелой корки!
Идея родилась в голове хитрого охотника в одно мгновение, но пока на часах стоял умрун, а не офицер, шансов у него было мало.
Впрочем, провидение этой ночью было настроено про-лукоморски.
Решив, очевидно, что фронт работ в амбаре определен достаточно точно, а таскать мешки и бочки – не офицерское дело, одетый потеплее костеевец вышел постоять на страже, отправив легко одетого внутрь.
Отправить в страну вечного лета офицера, подпрыгивающего и пристукивающего зубами от легкого морозца, не представляло бы труда, но кто знает, какие приказы получили его умруны? Поэтому рисковать нужно было с осмотрительностью.
Охотник из Пятихатки даже не спрыгнул – стек с крыши, мягко приземлившись в уже покрывающуюся ледяной корочкой уличную грязь, и юркнул за большую бочку, едва ли не в рост самого парнишки, оставленную беспечными купцами почти напротив распахнутой левой створки ворот опустошаемого склада. Судя по аромату, в ней когда-то хранились соленые огурцы.
Сглотнув голодную слюну, Пашка снял и спрятал за бочкой колчан со стрелами и лук, осторожно извлек из кармана и развернул сверток с сухим пайком, приготовленным ему матерью, вытащил из-за голенища сапога охотничий нож и нашарил взглядом на стене амбара на той стороне улицы жестяную вывеску на кривом железном пруте, а на покатой крыше того же амбара – заброшенный туда за окончанием срока годности короткий кусок старого, проржавевшего до дыр водосточного желоба.
Всё готово. Оставалось только ждать.
Через две минуты все пять умрунов, один за другим, вышли на улицу, сбросили на ковер свою пылящую белым добычу и снова исчезли в дебрях склада.
Значит, теперь у него в запасе на всё – про всё была еще минута.
Глубоко вдохнув и выдохнув, успокаивая бешено колотившееся в груди сердце, охотник выпрямился во весь рост, прищурился, прицелился и запустил самой большой картошиной на крышу облюбованного склада так, чтобы она не скатилась на землю, а уперлась в легкую дырявую железяку.
Костеевец забыл мерзнуть и насторожился.
Второй метательный снаряд через секунду угодил в жестяной треугольник со стертыми дождями и временем буквами.
Недаром односельчане его звали Пашка-без-промашки: обе картохи поразили цель идеально. Вывеска покачнулась и мерзко заскрипела.
Офицер подскочил, выставил вперед руку с мечом и, крадучись, как будто его шаги по грязи могли быть слышны на другом конце города или квартала, двинулся к источнику подозрительного шума. Пашке только этого и надо было.
Словно подброшенный пружиной, он вскочил и бросился к самому дальнему из ковров. Несколько ударов ножом – и настала очередь второго ковра, за ним третьего…
Заслышав еще более подозрительный шум – и снова у себя за спиной – офицер начал было оборачиваться, как вдруг старый кусок прогнившего железа сдался под напором рекордного урожая матушки Дно и со скрежетом заскользил вниз по ребристой оцинкованной крыше.
Офицер, разрываясь между двумя фронтами, отважно предпочел легкому шороху, вероятно производимому бродячей кошкой или приблудной дворнягой, вполне конкретный и грозный грохот железа, и с мечом наперевес подпрыгнул, уцепившись за желоб действующий, чтобы выяснить, кто прячется на крыше, и убедить его впредь так не поступать… И тут обломок ржавого желоба, который вполне можно было бы использовать в качестве решета или дуршлага, достиг, наконец, края крыши, к которому толкала его бесцеремонная картофелина, и хотел уже отправиться в последний путь в бурые заросли сухой лебеды у стены родного сарая… Но дорогу ему и его приятельнице картошке преградила голова командира фуражиров.
"Дзень!" сказал желоб, "Шмяк!" сказала картошка, "Все сюда!!!.." – сказал офицер, и вся компания приземлилась в грязь, офицером вниз. Немного поразмыслив, к веселому обществу присоединился и выдранный из своих крюков новый желоб, звучно огрев нарушителя своего спокойствия и равновесия по рогатому шлему.
Но всё кончилось хорошо.
Офицер, размахивая во все стороны мечом и пиная перед собой воздух, сумел продержаться до подхода подкрепления. Приход подкрепления напугал незримого, но доказавшего свою опасность врага, и тот исчез, как Снегурочка в хлебопекарне. Пашка, уткнувшись в коленки, давился и кис от беззвучного смеха за своей бочкой.
Дело было сделано. Оставалось только ждать, кто первый.
Первыми успели закончить погрузку краденого умруны.
Довольным взглядом окинув гору мешков и бочонков с мукой и крупой, громоздящихся на всех трех коврах повышенной грузоподъемности, офицер пристроил сломанный замок обратно в петли на двери разграбленного склада, чтобы, когда они вернутся сюда в следующий раз этой ночью, всё выглядело как и должно и ни один случайный прохожий не поднял тревогу, занял свое место на головном ковре и дал команду на взлет. Один за другим три ковра тяжело оторвались от земли.
В переулке послышался топот множества ног, явно оказавшихся в этом заброшенном ночью районе города не просто так, и звон железа.
– Вон они, вон они!..
– Стой!..
– Держи их!..
– Лови их!..
Но ковры уже были вне пределов досягаемости даже самой длинной алебарды в руках даже самого высокого дружинника.
А вот теперь можно и позлорадствовать перед тем, как оставить аборигенов бушевать и кипеть в собственной желчи на грязной темной улице, решил офицер. Не всё им нас бить.
– Ну что, проспали, вояки тупоголовые? – свесил голову в рогатом шлеме, однажды сегодня уже спасшем ему жизнь, самодовольный рейдер. – Ну давайте! Покричите, попрыгайте, повопите!.. Дармоеды! Идите лучше похвастайте вашему царьку, как вы прохлопали полторы тонны хлеба и овса! Из-под носа у вас их увели, из-под самого вашего сопливого носа! Нате, утритесь!..
И вниз с флагманского ковра полетела какая-то грязная тряпка.
– У-у-у-у, гады!!!.. – взревели дружинники, но разве их, супостатов, теперь достанешь…
– Валите, дрыхните дальше, бестолковый сброд! Ждите нас утром, открывайте ворота! До встречи, придурки! – офицер издевательски помахал им на прощанье рукой в кожаной краге и выкрикнул приказ коврам трогаться в путь.
Дружинники бессильно взвыли, потрясая бесполезным оружием… как вдруг над их головами раздался треск.
Многоголосый треск, если быть точным, сопровождаемый испуганным воплем только что насмехавшегося над ними голоса и бомбардировкой крыш и проулка мешками, бочками, шестоперами, умрунами и офицером.
– Ага!!!.. – мстительно возопили лукоморцы, и с алебардами и веревками наперевес бросились собирать посланный небесами урожай.
– Уши!!! Уши им заляпывайте, братцы, как Граненыч придумал!!! – проорал кто-то из подоспевшего подкрепления, и братцы, не мешкая, навалились на застывших без команды умрунов, и пока одни вязали им руки, другие, выловив из-за пазухи воск, замазывали уши.
И когда офицер, придя в себя, принялся выкрикивать приказы сражаться, рослые солдаты в черном лишь стояли и глядели равнодушно перед собой.
– Марфа с вами? – выскочил из-за угла худощавый парнишка в овчинном малахае и с колчаном.
– Пашка?.. – донеслось откуда-то сверху.
– Тетка Марфа! Я здесь!
– Пашка, ты цел, поросенок? – с беззвездного неба на охотника, освещающего весь квартал своей счастливой улыбкой, обрушилась ведьма из Пятихатки. – Что ты с ними сделал? Не ври, я знаю, это твои штучки!
– Да ковры им прорезал вдоль шва, так им и надо… – отмахнулся стрелок, схватил ведьму за руку и быстро потянул вместе с метлой, как шарик на веревочке, к взломанному сараю. – Иди, тетка Марфа, посмотри: они, подлецы, кажись, сторожа порешили! Но может, жив еще?..
– Я его посмотрю… не беспокойтесь… я всё с собой прихватил… – задыхаясь и отдуваясь, откуда-то из темноты выскочил чернобородый мужичок с мешком, подписанным корявыми красными буквами на фоне белого круга "ЛАЗОРЕТ", и рысью помчался к складу. На бегу он оглянулся и крикнул:
– Больше раненых нет?
– Если эта костяная морда прямо сейчас не слезет с фонарного столба – точно будут! – донеслось насмешливо-сердитое откуда-то из темноты.
Сержант на столбе выругался – но уже с куда меньшм апломбом, чем минуту назад.
– Будут – приноси… – выкрикнул чернобородый и скрылся в просторах разграбленного склада.
– Принесу уж я гада… вперед ногами… – прорычал уже другой голос, раздался тонкий вскрик и звук тела, падающего в застывшую грязь.
– Вот то-то, – одобрительно рассмеялся первый голос, и отряд, видя, что финита ля комедия, занялся сбором отбитого добра.
– Ну ладно, мужики, – солидно кивнул мальчишка. – Вы тут хозяйничайте, а мы полетели.
– Куда?
– Так еще ведь не утро, – неспешно, как взрослый, развел он руками. – А наше дежурство до восхода. От нас сегодня ночью зависит весь город!
* * *
– …Смотрите, смотрите, он опять летит!.. – отчаянным стенанием пронеслось над стеной оповещение о воздушной тревоге, и защитники, побросав всё, похватали луки и арбалеты и, задрав головы, устремили взгляды в медленно приближающееся грязно-зеленое пятно, постоянно меняющее очертания.
– Проснуться ить не успели – и опять это наказание!..
– С утра пораньше!..
– Ничего, не дрейфь, ребята! Сейчас мы ей устроим… последний день Полпеня!..
Расчет Андрейки Соловьева засуетился, раздувая задремавшие в поддоне угли и подбрасывая им на съедение новую порцию топлива: кузнецам не терпелось опробовать усовершенствованные козлы для своей "аленушки" лично на том, ради кого соловьи-разбойники не спали две ночи, высчитывая углы, усилия, давление и скорости, а потом воплощая всё это в железо и дерево в Семеновой кузне в четырех экземплярах – кто знает, откуда трехголовый супостат налетит в этот раз…
– Ну сейчас ужо ты у нас получишь, гада змейская… – бормотал Андрейка, торопливо прибивая к жерлу парового самострела стопорный брус номер пять. – Сейчас ужо мы тебя отучим над нашим Лукоморском летать, дома честным людям жечь…
Пламя пылало вовсю. Вода в котле закипела и начала сердито бурлить, требуя выхода если не для себя, то для своего пара.
– Вот ужо мы тебя встретим… – сосредоточенно сцепив зубы, приговаривал наводчик, прильнув к теплой шершавой коре самострела заросшей щекой.
– Ну как?.. – Никита подал голос снизу от обода громадного колеса, на котором теперь вращались козлы.
– Черточки на три левее… – едва сдерживая готовое прорваться радостное возбуждение, скомандовал Андрейка.
Самострел вместе с поддоном и дровами переместился, как было указано.
– На одну правее… Сдувает его, что ли…
Колесо, тихо скрипнув, мягко подвинулось еще чуть-чуть.
– Ну?..
– Кажется, есть! – радостно воскликнул Андрейка и торжествующе добавил: – Прямо на нас летит, скотинка, как чует…
– Ой, и впрямь на нас… – нервно присели Никита с Олежком, не забывая, тем не менее, подбрасывать поленья в огонь.
Не подозревающий подвоха Змей, заинтересовавшийся непонятной деятельностью на городской стене, взял курс прямо на задранный к небу ствол паровой оружии.
Недовольный рев запертой в котле воды становился все громче, и его дрожь передавалась теперь не только колесу и деревянному стволу, но и прижавшемуся к нему всем задрожавшим вдруг независимо от самострела телом Андрейке.