- Чарльз, это очень любезно со стороны вашей мамы и всех вас. Я напишу ей ответ. Мне придется объяснить, что я взял за правило не принимать никаких приглашений. Я хочу, чтобы вы прочли мою записку, и уверен, что вы оба меня поймете. Мне очень тяжело отвечать отказом на такое любезное приглашение. Пусть это останется между нами, Чарльз, но по характеру моей работы мне приходилось бывать во многих ньюпортских коттеджах и встречаться со многими дамами, достойными всяческого восхищения. Между нами, Чарльз, - ни одна из них не может сравниться с вашей мамой по благородству, обаянию и тому, что французы называют race. Я всегда слышал, что балтиморские дамы - нечто особенное, а теперь я в этом убедился. - Я хлопнул его по локтю. - Вам повезло, Чарльз. Надеюсь, вы будете достойны такого везения. Мне приятно думать, что вы найдете сотни способов деликатно выразить такой замечательной матери не только свою привязанность, но и свое восхищение и благодарность - как это делают все французские сыновья и, к сожалению, не привыкли делать американские. Вы ведь не похожи на них, а, Чарльз?
- Oui… oui, monsieur le professeur.
- Должен сказать, я рад, что это любезное приглашение мне передали не через Элоизу. Нет на свете мужчины, который мог бы ей в чем-нибудь отказать. - И я добавил по-английски: - Вы понимаете, о чем я говорю?
Он выдержал мой пристальный взгляд.
- Да, - сказал он и впервые от души рассмеялся. Он понял.
Но с ним предстояло еще немало работы.
- Bonjour, Charles.
- Bonjour, monsieur le professeur.
- Сегодня мы займемся условным наклонением, глаголами, оканчивающимися на ir, и местоимением второго лица единственного числа tu. На tu обращаются к детям, старым друзьям и членам своей семьи, хотя мне говорили, что года до четырнадцатого даже мужья с женами обращались друг к другу "vous". Заметьте, я всегда зову вас на "вы". Лет через пять, если мы за это время не поссоримся, я мог бы говорить вам "tu". По-французски часто, а по-испански всегда Богу говорят Tu, с большого T. Само собой, любовники зовут друг друга на "tu"; все разговоры в постели ведутся во втором лице единственного числа.
Снова взвился алый флаг.
Сорок минут грамматической долбежки.
Наконец, в десять минут десятого:
- Теперь разговорная практика. Сегодня у нас будет мужской разговор. Лучше, пожалуй, пересесть в угол, там нас не услышат.
Он посмотрел на меня с испугом и пересел в угол.
- Чарльз, вы бывали в Париже. По вечерам вы, наверное, часто видели определенного сорта женщин, которые расхаживают поодиночке или парами. Или слышали, как они тихим голосом зовут из переулков и дверей прохожих мужчин, - что они говорят обычно?
Алый флаг взлетел на верхушку мачты. Я ждал. Наконец он пробормотал задушенным голосом: "Voulez vous coucher avec moi?"
- Хорошо! Поскольку вы очень молоды, они могут сказать: Tu est seul, mon petit? Veux-tu que je t'accompagne? Или вы сидите в баре, и одна из этих petites dames вдруг оказывается рядом с вами и берет вас под руку: "Tu veux m'offrir un verre?" Как вы ответите на такие вопросы, Чарльз? Вы американец и джентльмен, и у вас уже есть опыт таких встреч.
Чарльз пылал. Я ждал. Наконец он отважился:
- Non, mademoiselle… merci. - Потом великодушно добавил: - Pas ce soir.
- Très bien, Чарльз! А нельзя ли чуть больше изящества и шарма? Эти несчастные зарабатывают себе на хлеб. Они все-таки не попрошайки, правда? У них есть что продать. Их не презирают - по крайней мере, во Франции. Можете попробовать еще раз?
- Я… не знаю.
- В школе, где я преподавал, был учитель французского. Он любит Францию и ездит туда каждое лето. Он ненавидит женщин и боится их. Он гордится своей добродетелью и праведностью - и, в сущности, он человек страшный. В Париже он по вечерам специально отправляется на прогулку, чтобы унижать этих женщин. Он сам рассказывал это нам, коллегам, изображая себя столпом христианской морали. Когда девушка к нему обращается, он поворачивается к ней и говорит: "Vous me faites ch…!" Это очень вульгарное выражение - это гораздо хуже, чем сказать: "Меня рвет от вас". Он описывал, как девушка - или девушки - отскакивают от него с криком: "Pourquoi? Pourquoi?" Это - его маленькое торжество. А как вы на это смотрите?
- Это… ужасно.
- Одна из самых привлекательных черт Франции - всеобщее уважение к женщине, во всех слоях общества. Дома и в ресторане француз улыбается женщине, которая обслуживает его, и, когда он ее благодарит, смотрит ей в глаза. В отношении француза к женщине всегда есть оттенок почтительного флирта, даже если этой женщине девяносто, даже если она проститутка… А теперь разыграем маленькую одноактную пьеску. Вы выйдете из комнаты и войдете так, словно гуляете по одной из улочек позади Оперы. Я буду такой девицей.
Он сделал, как было сказано. Он приблизился ко мне так, словно входил в клетку с тиграми.
- Bonsoir, mon chou.
- Bonsoir, mademoiselle.
- Tu es seul? Veux-tu t'amuser un peu?
- Je suis occupé ce soir… Merci! - Он дико взглянул на меня и добавил: - Peut-être une autre fois. Tu es charmante.
- A-o-o! A-o-o! Dis donc: une demi-heure, chéri. J'ai une jolie chambre avec tout confort amèricain. On s'amusera à la folie!
Он повернулся ко мне и спросил по-английски:
- Как мне из этого выпутаться?
- Мне кажется, прощание должно быть быстрым, коротким, но сердечным: "Mademoiselle, je suis en retard. Il faut que je file. Mais au revoir". Тут вы потреплете ее по плечу или по руке, улыбнетесь и скажете: "Bonne chance, chère amie!" - Он повторил это несколько раз, с вариациями. В конце концов он рассмеялся.
Игра в кого-то - как мечты: бегство, избавление.
Я стал замечать, что в те дни, когда урок начинался тяжелой схваткой на "минном поле", это бодряще действовало на память и находчивость моего ученика. Он мог смеяться; он мог скользить над глубинными бомбами и строить беседу на воспоминаниях из собственного прошлого. Кроме того, он усердно занимался грамматикой между уроками - и кожа у него становилась чище.
Еще один этюд на следующей неделе, после беглого повторения родов и множественного числа трехсот часто употребляемых существительных:
- Сейчас мы разыграем другую одноактную пьеску. Место действия - роскошный парижский ресторан "Гран Вефур". Чарльз, Франция - республика. Что сталось с королевскими и императорскими фамилиями, Бурбонами и Бонапартами?.. О да, они еще существуют… Как же называют истинного короля Франции, которому не разрешено носить этот титул и корону? Его называют Prétendant. По-английски это означает - самозванец; во Франции же - просто претендент. Сам он называет себя Comte de Paris. В нашей пьесе им будете вы. Обращаются к вам "Monseigneur" или "Votre Altesse". В ваших жилах течет кровь Людовика Святого, святого и короля, кровь Карла Великого - вас зовут Каролюс Магнус - и всех Людовиков и Генрихов.
Лицо у него стало очень красным.
- Ваш секретарь заказал в ресторане столик. Вы являетесь вовремя. Точность - вежливость королей. Трое ваших гостей приходят раньше; этого требует этикет, и - горе опоздавшему гостю. Вы очень красивы и ведете себя необычайно просто. Прислуга в ресторане, конечно, вне себя от волнения. Я буду играть хозяина - назовем его мсье Вефур. Я ожидаю у дверей. Швейцар стоит на улице, и ровно в восемь часов, когда подъезжает ваша машина, он подает условный знак. Теперь выйдите за дверь и войдите.
Он вошел. С ошарашенным видом.
Я поклонился и произнес:
- Bonsoir, Monseigneur. Vous nous faites une très grand honneur.
Чарльз в смятении особенно заносился. Он ответил легким кивком.
- Bonsoir, monsieur… merci.
- Одну секунду, Чарльз. Самые знатные люди и многие короли давно усвоили легкий, фамильярный тон, который изумил бы даже президента Соединенных Штатов. Там у них чем выше общественное положение, тем демократичнее манеры. У французов есть слово для холодной, снисходительной важности: morgue. Вы пришли бы в ужас, если бы узнали, что ваши подданные - великий французский народ - приписывают вам это качество. А теперь давайте еще раз. - Я, как режиссер, подсказывал ему - то реплику, то оттенок исполнения. Потом мы разыграли сцену еще раз. Он начал привносить кое-что свое.
- Может, попробуем еще раз? Давайте! Говорите все, что придет в голову, помня, разумеется, что вы - король Франции. Кстати, когда мы встречаемся, вы не пожимаете мне руку, вы треплете меня по плечу; но когда знакомитесь с моим сыном - ему вы руку пожимаете. Allons!
Он вошел в ресторан, расплывшись в улыбке, и, отдав свой воображаемый плащ и цилиндр воображаемой гардеробщице, сказал:
- Bonsoir, mademoiselle. Tout va bien?
Я с поклоном ответил:
- Bonsoir, Monseigneur. Votre Altesse nous fait une très grand honneur.
- Ah, Henri-Paul, comment allez-vous?
- Très bien, Monseigneur, merci.
- Et madame votre femme, comment va-t-elle?
- Très bien, Monseigneur, elle vous remercie.
- Et les chers enfants?
- Très bien, Monseigneur, merci.
- Tiens! C'est votre fils!.. Comment vous appelez-vous, monsieur? Frédéric? Comme votre grand-père! Mon grandpère aimait bien votre grand-père. - Dites Henri-Paul, j'ai démandé des converts pour trois personnes. Serait-ce encore possible d'ajouter un quatrième? J'ai invité Monsier de Montmorency. Ca vous gênerait beaucoup?
- Pas du tout, Monseigneur. Monsieur le duc est arrive et Vous attend. Si Votre Altesse aura la bonté de me suivre.
Чарльз был взволнован; он опять зарделся, но теперь по-другому.
- Monsieur le professeur, может быть, позовем Элоизу, чтобы она посмотрела? Она сидит там, ждет меня.
- В самом деле! Ну-ка, я ее позову… Поддайте жару, Чарльз! Смелее! Элоиза, мы играем одноактную пьеску. Хотите быть зрителем?
Я описал место действия, сюжет и действующих лиц.
Чарльз превзошел себя. Положив руку мне на плечо, он сказал, что мать впервые привела его в этот ресторан, когда ему было двенадцать лет. Правда ли, что у нас подают блюдо, названное в честь его матери? По дороге к столу он заметил среди посетителей приятельницу (Элоизу).
- Ah! Madame la Marquise… chère cousine!
Элоиза со словами "Mon Prince!" сделала глубокий реверанс. Он поднял ее и поцеловал ей руку.
За столом он извинился перед своими гостями за опоздание:
- Mes amis, les rues sont si bondées; c'est la fin du monde!
Герцог де Монморанси (я) заверил его, что он не опоздал ни на минуту. Наша сценка подошла к концу. Элоиза наблюдала ее, широко раскрыв глаза от удивления. Она не усмотрела в пьесе ничего смешного. Она медленно встала, обливаясь слезами. Она обняла брата и с жаром поцеловала. Мне же достался только взгляд поверх его плеча, зато какой взгляд! Она меня не видела, но я-то видел ее.
- Чарльз, - сказал я, - на следующем уроке я устрою вам экзамен по трехлетнему курсу французского. Уверен, что вы его выдержите отлично, и наши уроки закончатся.
- Закончатся?!
- Да. Учителя - как птицы. Наступает пора, когда надо вытолкнуть птенца из гнезда. Теперь вы должны посвятить свое время американской истории и физике, а я их преподавать не могу.
В следующую пятницу мы с Элоизой встретились, чтобы пойти в кондитерскую. В то утро она не была ни десятилетней, ни графиней Акуиднека и прилежащих островов. Она была во всем белом, но не в теннисном белом, а в белом как снег. Она была другая - не Джульетта, не Виола, не Беатриче - может быть, Имогена, может быть, Изабелла. Она не взяла меня за руку, но не оставила сомнений, что мы настоящие друзья. Она шла потупясь. Мы сели, как обычно, за дальний столик. Элоиза сказала:
- Сегодня я выпью чаю.
Я заказал ей чаю, а себе кофе. Но молчать с Элоизой было так же приятно, как разговаривать. Я предоставил выбор ей.
- Вчера вечером гостей не было. За столом Чарльз отстранил Марио и сам подал маме стул. Он поцеловал ее в лоб. - Она посмотрела на меня со значительной улыбкой. - А когда он сел, то сказал: "Папа, расскажите мне про вашего отца и мать и про свое детство".
- Элоиза! А вы уже собирались поговорить с ними об эскимосах?
- Нет, я собиралась расспрашивать их о Фенвиках и Коноверах.
Мы оба рассмеялись.
- Элоиза, вы ангельское дитя!
Она посмотрела на меня с удивлением.
- Почему вы так сказали?
- Просто с языка сорвалось.
Несколько минут мы молча пили чай и кофе, потом я спросил:
- Элоиза, какой вам представляется ваша будущая жизнь?
Она опять посмотрела на меня с удивлением.
- Вы сегодня очень странный, мистер Норт.
- Нисколько. Все тот же старый друг.
Она на мгновение задумалась, потом сказала:
- Я отвечу на ваш вопрос. Но вы должны обещать, что никому об этом не скажете.
- Обещаю, Элоиза.
Она положила руки на стол и, глядя мне в глаза, сказала:
- Я хочу уйти в монастырь, стать монахиней.
Я чуть не задохнулся.
Она ответила на мой безмолвный вопрос:
- Я так благодарна Богу за папу и маму… и брата, за солнце, и море, и за Ньюпорт, и я хочу посвятить жизнь Ему. Он покажет мне, что делать.
Я смотрел на нее так же серьезно, как она на меня.
- Элоиза, я и по отцовской, и по материнской линии - неисправимый протестант. Извините меня за этот вопрос, но разве нельзя выразить благодарность Богу, оставшись в миру?
- Я так люблю папу с мамой… так люблю Чарльза, что, чувствую, эта любовь помешает мне любить Бога. Я хочу любить Его больше всех и хочу любить всех на свете так же сильно, как мою семью. Я их слишком люблю.
И по щекам ее потекли слезы.
Я не шевелился.
- Отец Уолш знает. Он говорит, что надо подождать; надо ждать три года. Мистер Норт, это наша последняя встреча здесь. Я учусь молиться, и где бы я теперь ни была, я буду молиться за папу, за маму, за Чарльза и за вас и, - она показала на посетителей кондитерской, - за всех божьих детей, кого смогу сохранить в сердце и в памяти.
До конца лета наши пути часто пересекались. Она отучала себя от любви к семье - и разумеется, от дружбы - для того, чтобы объять всех разом в великой жертве, которой я не мог понять.