- Ударили мы по рукам, как мальчишки, - продолжал Петр Иванович. - Остался я в храме один вместе с иконами и лампадкой негасимой. Пообвыкся в темноте, потом зажег одну из свечей, что мне отец Тихон оставил, и пошел бродить по храму. Вроде как на экскурсии. Собор наш, по столичным меркам, невелик, но для уездного города изряден. Построен он очень давно сторожевыми казаками и не только для службы предназначался, но и для обороны от кочевников. Поэтому стены в нем крепкие, а окошки маленькие. Это уж потом, в начале нашего века, была сделана в южном приделе большая застекленная дверь.
Словом, гуляю я по церкви и посмеиваюсь. Не страшно мне ни чуточки. Все воображаю, как наутро над старцем посмеюсь. Как вдруг…
Священник съехал на обочину и остановил "Ниву".
- Вам не случалось, Джон, испытывать мгновенный и необъяснимый ужас, от которого стынет кровь и останавливается сердце? Вы представить себе не можете, что такое пустой храм ночью! Нет зрелища более высокого и таинственного! Весь мир вокруг спит, но храм не спит! Иконы - не спят! И каждый лик смотрит исключительно на тебя, проникая в самую душу. И ты отчетливо понимаешь, что ты среди них чужой. Ты один, а их много, и они немо вопрошают: зачем ты здесь? Этот безмолвный хор нарастает, пока не разорвет тебе сердце!..
Вдруг слышу: в стеклянную дверь кто-то скребется. Птица - не птица? Уж больно настойчиво скребется. Подхожу, но в темноте за стеклом ничего не вижу. Зато слышу голосочек - тихий, женский. Страшно, но приближаю лицо к стеклу. А за дверью Настенька стоит, босая, в одной ночной рубашечке.
Что тебе, говорю, Настя, нужно? Иди домой, замерзнешь.
А она так жалобно: "Пустите меня, Петр Иванович, Бога ради! Мне в доме страшно! Там все спят, одна только я не сплю!"
Постой, думаю! Откуда она знает, что я здесь? Тихон рассказал? Значит, они с Беневоленским вместе решили надо мной посмеяться? Смотрю на ее голые ноги, а они уж синие и в пупырышках. И просит и просит меня. И подмигивать уж начала: мол, пусти, Петенька, не пожалеешь! А мне и неприятно, и влечет меня к ней страшно! Даже руки трясутся, вот как сейчас, и в животе холодно. Так и не терпится ее на скамью повалить и исцеловать всю под рубашкой - озябшую такую, в пупырышках.
Петр Иванович перекрестился и жалобно посмотрел на Половинкина, как бы ища у него понимания и поддержки. Половинкин отвел взгляд.
- И открыл бы. Открыл! Но - чу! Железная дверь со скрипом отворяется. На пороге стоит отец Тихон с фонариком. Сам в храм не заходит, спрашивает: "Как вы?" Бегу к нему с гневом: "Как же вы девушку босую, неодетую ночью на улицу выпустили?" А он удивленно: "Какую девушку?" - "Настю…" - "Нет, - отвечает отец Тихон, - Настя спит давно. Но вообще, - продолжает он, - вы ничему тут не удивляйтесь и никому не отпирайте. Ни Насте, никому". И ушел, заперев за собой дверь. Я гляжу, а Насти и след простыл.
Лег я на лавочку, но не тут-то было. В этот раз в стекло не скреблись, а стучали громко и настойчиво. За дверью стоял гневный Меркурий Афанасьевич. "Не ожидал я этого от вас, Петр Иванович! - сердито говорит он. - Не думал, что вы способны залезть в храм, аки тать в нощи! Вижу, в храме свет горит и тени мечутся. Подумал: воры. Хотел уж Настюшку в милицию послать, да надумал разбудить отца Тихона. Он мне во всем и сознался. Ай, нехорошо! Немедленно открывайте дверь!"
- Я уже к затвору рукой потянулся, - дрожащим голосом продолжал Чикомасов, - но кто-то мне на ухо шепнул: "А ты испытай его!" "Не обижайтесь, - говорю. - Но странно мне, что вы не через главный вход сюда пожаловали. И потому прежде чем я дверь открою, перекреститесь трижды".
В глазах Петра Ивановича стоял испуг, как будто он заново, с новой силой переживал события той ночи.
- Ох и осерчал Беневоленский! "Ах ты такой-сякой! - кричит. - Да как ты смеешь меня, священника, испытывать! Да ты безбожник, хулиган, а может быть, и вор! Вот я тебя в милицию!"
Эге, думаю. Боится старичок креста. А вслух говорю: "Заявляйте хоть в милицию, хоть в прокуратуру, но пока крест на себя не наложите, не пущу. И вообще, что это вы, Меркурий Афанасьевич, какой-то не такой? Я вас этаким злым никогда прежде не видел".
- Это был не Беневоленский, - прошептал Джон.
- Конечно, - ответил Петр Иванович.
- Не многовато ли привидений за одну ночь?
- Много - не много, а слушайте дальше. Что стало происходить с Беневоленским, вернее, с тем, кто себя за него выдавал, ни пером, ни устной речью не описать! Весь он стал содрогаться изнутри. Точно волна сквозь него проходила, как у кошки, когда она блюет. Черты лица его ежесекундно менялись, и мне казалось, что передо мной не один, а десять человек. Вперив в меня злые желтые глаза, от взгляда которых я онемел и с места не мог тронуться, он начал выламывать дверь с нечеловеческой силой. На счастье, она была дубовой и крепкой, и только мелкие стекла из нее посыпались. "Я проучу тебя!" - кричал он. И в тот самый момент, когда я уже лишался от ужаса чувств, снова скрипнула железная дверь. Оборотень, погрозив кривым коричневым пальцем, быстро исчез, как в воздухе растаял. С воплем бросился я к Тихону. Никогда еще появление живого человека не было для меня таким радостным.
- Вы проиграли пари? - усмехнулся Половинкин.
- Погодите. Я - к нему, но он меня оттолкнул. "Ну что, - спрашивает он, как вы сейчас, - проиграли пари?"
От этих слов обозлился я на старца. Обозлился и засомневался. Что это, думаю, он появляется всегда вместе с оборотнями? Да и оборотни ли это? Может, они сговорились втроем? "Я остаюсь, - заявляю гордо. - Продолжим испытание".
Тихон запер храм, и тотчас на полу возникла громадная тень и взмахнула демонскими крыльями. Я посмотрел на стеклянную дверь и обомлел. Два горящих зеленых глаза сверкнули на фоне какой-то темной массы при яркой луне. Когтистые перепончатые лапы зацарапали по двери и всем окнам храма. Дикий хохот раздался, от которого я чуть не умер.
- Это были филины или совы, - сказал юноша.
- Это неважно, - отвечал ему священник. - Неважно, через кого действует на нас враг. Сам ли он превращается в людей или в животных, или их насылает на нас. Важно, что душа моя в тот момент так испугалась, что на время рассталась с телом. Как птичка, выпорхнула она из своей телесной клетки. О-о, Джон, нет ничего более жалкого, чем тело, из которого выпорхнула душа! Я видел себя распластавшимся на полу, и мне было одновременно жалко себя до слез и противно смотреть на свой живой труп.
Не буду рассказывать обо всем, что произошло со мной той ночью. Она показалась мне вечностью. Когда я очнулся, то был совсем другим человеком. Тихон с Беневоленским нашли меня в алтаре, на коленях. Я непрерывно произносил слова молитвы, самой краткой, простой и надежной: "Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!"
- Тихон очень жестоко поступил с вами, - потрясенно сказал Джон. - Я где-то читал, что на ночь в церковь запирают послушников накануне пострига. И далеко не все выдерживают испытание.
- Да, он поступил жестоко, - согласился Чикомасов, - потому что знал о моем пути. Я стоял возле предназначенной мне дороги, но не знал, как на нее ступить. Старец просто толкнул меня в шею. Он и с другими духовными учениками не менее суров. Ибо знает, что делает, и ему можно доверять. В вашей жизни есть человек, которому вы можете полностью доверять?
Джон вспомнил только отца Брауна.
Глава седьмая
Гнездо Чикомасовых
- Вот мы и дома! - радостно воскликнул Петр Иванович.
Дом, возле которого они остановилась, был невелик, но уютен. Здесь и поселил Беневоленский Петра Ивановича с молодой женой.
Женитьба Петра Чикомасова на помощнице Беневоленского Насте совпала с окончанием им духовной семинарии в Загорске. Известно, что накануне выпуска в назначенный день в Троице-Сергиевой лавре собираются девушки, повязав для этого случая особые платочки. Будущие батюшки уж знают, зачем девушки пришли сюда. На смотринах поповских невест "случайно" оказалась Настенька, посланная Беневоленским поздравить выпускника и сопроводить его в Малютов. Настенька не знала о смотринах, но платочек, по совету Беневоленского, надела как раз такой, какой следует, и теперь стояла среди невест, озираясь и не понимая, почему они бросают на нее многозначительные взгляды.
Заметив ее, Чикомасов не мог не улыбнуться.
- Ты что это, Настенька, жениха приехала искать?
- Я за вами, Петр Иванович, приехала, - строго возразила Настя. - А замуж за вас я вовсе не собираюсь, хоть вы мне когда-то и предлагали.
- Да я пошутил тогда, дурочка, - смутился Чикомасов, вспомнив некрасивую историю из своей комсомольской молодости: тогда, проиграв в карты, он дал дружкам торжественную клятву жениться на ненормальной приживалке Беневоленского и не выполнил обещания только потому, что, узнав о клятве, священник сурово его отчитал и даже пригрозил написать жалобу в горком.
Услышав слово "дурочка", Настя горько-горько заплакала. Уж сколько она всего передумала об этой встрече, сколько навоображала. И вот тебе, получи! "Дурочка"!
В этот миг Петр Чикомасов понял, что все, что было с ним прежде, весь тот духовный переворот, что он пережил ночью в церкви, все мытарства и страдания, что достались ему и от властей, и от родной матери, чуть не погубившей собственного сына, принудительно поместив его в психлечебницу, - все это было не более чем расчесыванием своей гордости в сравнении с тем, что предстояло сделать сейчас. Не из жалости, а по сердечной любви. Через месяц он обвенчался с Настей в церкви Преображения Господня.
Едва "Нива" остановилась у калитки, из дома высыпала ватага детишек, одетых однообразно, но опрятно. От детдомовцев их отличало то, что вели они себя гораздо скромнее, не скакали возле машины, не галдели наперебой, а только, привстав на цыпочки, с жадным любопытством приникли личиками к окнам машины.
- Мои! - с нежной гордостью объявил Петр Иванович, любовно поглаживая стекла с внутренней стороны и не торопясь выходить наружу.
- Неужели всё ваши? - не удержался Половинкин.
- А чем прикажете заниматься районному попу долгими зимними ночами? - смеялся Чикомасов. - Либо в карты играть, либо детишек строгать. Последнее - гораздо интересней.
- Как это - строгать?
- А вы прочитайте сказку Алексея Толстого про Буратино.
Окруженные детьми, они вошли в дом. В прихожей их встретила невысокая, круглая, средних лет женщина с румяным, нездоровым лицом и большими серыми глазами навыкате, смотревшими испуганно и настороженно. Это была хозяйка чикомасовского гнезда матушка Анастасия Ивановна.
- Вечно ты, Петруша, не ко времени являешься! - сварливо набросилась она на супруга, скупо поздоровавшись с Джоном. - Только детки сели ужинать!
- А я-то в чем виноват?
- А в том, что увидели машину, все побросали и побежали тебя встречать. А ну, саранча, марш за стол!
"Саранчу" как ветром сдуло.
- Вот тебе и раз! - Чикомасов шутливо развел руками. - Горячий прием чуть не погибшего в столице мужа.
- И как же это ты, интересно, погибал? - продолжала ворчать попадья. - Водочки, поди, перекушал?
- Настя! - испуганно пробормотал Петр Иванович, оглядываясь на Джона.
Анастасия Ивановна подозрительно взглянула на пыльные джинсы и кроссовки Половинкина.
- Кто такой? - бесцеремонно спросила она. - Студента опять привез? От него тоже водкой попахивает.
- Да что ты, Настюшка! - взмолился Чикомасов. - Какой студент? Это Джон Половинкин из Америки!
Страх в глазах попадьи сменился выражением ужаса. Она закрыла ладонью рот и потекла спиной по дверному косяку, и упала бы, если бы Петр Иванович с Джоном не подхватили ее. Бледная, с закатившимися за веки зрачками, попадья тряслась в конвульсиях и лепетала что-то нечленораздельное. Джон был уверен, что она умирает. Но Петр Иванович был спокоен.
- Экая досада! - сказал он, как бы извиняясь за супругу. - Вот ляпнул, не подготовив ее. Это она на Америку среагировала. Боится всего, что за пределами ее разумения. А в пределах-то - маловато.
Он наклонился к жене и стал дуть ей в лицо, овевая свежим ветерком. Скоро зрачки вернулись на свое место. Попадья встала и отпихнула мужа.
- Нечего на меня перегаром дышать!
- Слава богу! - выдохнул Чикомасов.
Потом, словно ничего не произошло, Анастасия Ивановна помогала Петру Ивановичу заносить в дом покупки, ласково разговаривая с Джоном.
- А у нас уже есть гость, - предупредила она. - Тихон Иванович позавчера явились.
- Радость какая! - воскликнул Чикомасов, просияв.
- И еще один гость, а вернее - гостья! - хвастливо продолжала попадья. - И я подумала, не к этому ли молодому человеку она прилетела?
- Прилетела? - удивился Чикомасов.
- Ну да… Лягушка-путешественница!
Джон робко вошел в зал. За длинным столом вместе с детьми сидела Ася Чагина.
- Ты что здесь делаешь? - бросился к ней Джон, слишком заметно обнаружив свою радость.
- Прифет, американос! - с набитым ртом, из которого сыпались хлебные крошки, сказала Ася и помахала ручкой. Перед ней стояла миска алого борща, такого аппетитного, что у Половинкина слюнки потекли.
- Как ты сюда попала?
Оказалось, что после визита к Барскому Ася поехала домой, но мать, как и обещала, в квартиру ее не пустила. Ася вернулась к Барскому, но не застала его дома. ("А если бы застала? - подумал Джон. - Осталась бы ночевать?") Не раздумывая, она отправилась по вокзалам искать поезд до Малютова - название она запомнила из их разговоров. На Курском вокзале села в электричку и "зайцем" доехала сюда.
Рассказывая, Ася уплетала огнедышащий борщ, не забывая макать хлеб в общую миску с густой домашней сметаной. Вообще она вела себя непринужденно и отличалась от чикомасовской ребятни только вызывающе короткой майкой и мини-шортами с бахромой по краям когда-то обрезанных джинсов. На эту майку и шорты, как заметил Джон, взрослые девочки время от времени посматривали с потаенной завистью, а мальчики, что сидели поближе, косили глазами со слишком подчеркнутым равнодушием на лице.
- Где отец Тихон? - спросил Чикомасов.
- В кабинете отдыхают, - шепнула попадья.
- Они уже проснулись! - раздался бодрый мужской голос, и в зале появился старик в парусиновом костюме и войлочной шапке, из-под которой выбивались пепельно-седые кудри. Чикомасов подбежал к нему и упал на колени, сложив ладони лодочкой, точно воды просил налить. Старик нежно погладил его по голове, поднял за плечи и крепко поцеловал в губы.
- Бог да пребудет с тобой, Петя, - молвил Тихон. И без всякого перехода приказал: - Предъявляй американца!
Растроганный, Чикомасов взял старца под руку и подвел к Джону, но на пути их возникла Ася.
- А я про вас знаю, - предупредила она отца Тихона. - Вы юродивый, который епископ.
- Правильно, - улыбнулся старик.
- Епископ - большая должность? - спросила Ася.
- Как тебе объяснить? Юродивый важнее будет.
- У меня мать юродивая, - продолжала девочка. - Она - большая дура!
- Не глупее тебя, лягушонок, - все с той же улыбкой сказал Тихон. - И учти: кто своих родителей ругает, тому счастья не будет.
- Мне счастья не будет? - обиженно спросила Ася.
- Тебе будет, лягушонок! - успокоил ее старец. - Только ох как не сразу. Придется тебе, лягушонок, по всему свету полетать.
- По всему свету? - сразу обрадовалась Ася. - И в Америку? В этот, как его… Лас-Вегас?
- И в Лас-Вегас тоже, - грустно ответил Тихон, мягко отстранил ее и подошел к Половинкину. - Здравствуй, - буднично сказал он, как если б они не виделись пару дней. - Ну, вернулся?
- Вернулся, - тоже буднично ответил Половинкин.
- Погуляем?
- Я с вами! - закричала Ася.
- А ужинать? - встряла попадья.
- Нет, бабоньки, - отвечал отец Тихон. - Поесть Джон всегда успеет. Твой, Настенька, борщ и холодный хорош. А ты, милая, пойди с девочками посуду мыть. Заодно расскажешь, что в Москве приключилось. От Петра Ивановича толку не добьешься.
- Как? - округлила глаза Ася. - Вы еще не слышали о РЕВОЛЮЦИИ?! Вы что, вообще радио не слушаете? Ну, темный народ!
Она забыла и про Джона, и про отца Тихона и помчалась собирать посуду, захлебываясь словами:
- Там такое было!
Джон с Тихоном вышли из дома и неторопливо пошли по церковной площади к храму.
- Хотите меня на ночь в храме запереть? - не то в шутку, не то всерьез спросил Джон.
Старец не удивился.
- Рано тебе, - серьезно отвечал он, - ты еще пустой человек.
- Почему это пустой?
- Потому что тебя еще нет. Не был ты на этой земле задуман. Случайно появился, случайно и исчезнешь.
- Ну что вы за страна такая! - злился Половинкин, забегая то справа, то слева от старца. - В Америке сто раз подумают, прежде чем сказать сироте, что он - сирота. У нас уважают личность!
- А ты не сирота, - грубо оборвал Тихон, резко остановившись. - Ты ни то ни сё. Половинка с четвертинкой. Недоделанный.
- Это я недоделанный?! - завопил Джон. - Я гражданин великой страны! Да знаете ли вы, что если со мной что-нибудь случится, если я, как вы выразились, случайно исчезну, вопрос обо мне будет решаться на уровне президента США! Мне на помощь отправят вертолет с морскими пехотинцами!
Старец сильными перстами больно взял его за руку выше локтя.
- Пехотинцы? Никто тебе, Ванька, не поможет. Ни пехотинцы, ни президент твой. Ни даже я сам. Страшная война за тебя идет, страшная! Много из-за тебя людей пострадать может. Ты зачем сюда явился? Ты по приказу Вирского явился? А кто тебя сюда звал? Ты думал, когда ехал? Ты представляешь себе, кто такой Вирский? Какая сила в нем?
- Откуда вы знаете о Вирском?
- От верблюда, - усмехнулся старец. - Но тут Родион ошибку совершил! Силушку свою переоценил. А силушка у него уже не та! Растратил он ее на суету сует, на деньги большие да на организации разные никчемные.
- Тихон Иванович! - внутренне собравшись, попросил Джон. - Прекратите юродствовать. Расскажите мне о моей матери.
- Ваша мать русалка, молодой человек, - важно, переходя на "вы", заявил отец Тихон. - Говорю вам это так же ответственно, как и то, что ваша жизнь в большой опасности. Вирскому вы необходимы как приманка. Кроме того, ему нужна ваша кровь для сатанинского жертвоприношения.
- Что за бред?
- Вирский потерял вашу мать недавно. Все время после ее убийства он мучил ее неприкаянную душу, обещая встречу с вами. В тот день, когда она перестала ему верить и сбежала от него, у Вирского намечался в его деле решительный шаг, какой-то грандиозный успех. Думаю, что это так, иначе он не вызвал бы вас. Вирский страшный человек. Он помешан на идее грандиозного кровавого жертвоприношения, в результате которого сможет подчинить себе часть злых сил и вступить в переговоры с самим дьяволом. Предложить нечто вроде "протокола о намерениях". Нет сомнения, что он проиграет, потому что состязаться с сатаной на его территории невозможно. Но сколько после его поражения останется жертв! Поэтому мы пытаемся ему помешать.
- Кто это мы?