Пепел мы закопали под сосной в лесу. Через месяц ее иглы почернели и осыпались. С научной точки зрения это объясняется тем, что в типографской краске много свинца.
На следующий день меня познакомили с ребенком. Это было ангельское создание! Красота матери и отца в нем удвоилась. Единственным физическим изъяном была шишка на его голове, которую мальчик постоянно трогал. Но за дивными кудряшками она была не заметна. Я крестил его…
И снова в горнице повисло молчание.
- Может, прервемся? - осторожно спросил Беневоленский.
- Нет, - возразил старец. - Просто я задумался, извините. К тому же история моя почти закончилась.
- Как?! - Меркурий Афанасьевич расстроился.
- Мальчик рос послушным и привязался ко мне. Через год был арестован и расстрелян Иван Вирский, приемный отец Родиона. Поговаривали, это было связано со смертью Горького, который патронировал его институт. Через месяц пришли за Родионом и мной…
Я встретился с третьим Вирским после войны, в Казахстане, в ссылке. Он сам разыскал меня. Это был красивый восемнадцатилетний юноша, настоящий сын своего отца. Мы стали жить вместе… Вы правы, Меркурий Афанасьевич. Мне трудно об этом говорить. Как-нибудь потом.
- Яблоко от яблони?
- Есть более точное выражение: крапивное семя. Его никто не сеет, но оно само прорастает на местах, заброшенных человеком. В духовной области это часто случается. Через полгода я выгнал Родиона. Уходя, он поклялся мстить мне. Тогда я не принял клятву всерьез. Я считал себя независимым, защищенным от мира. Но это чудовище добилось своего. Он знает каждый мой маршрут и всегда появляется там, где я останавливаюсь. И всегда в этом месте происходит что-то мерзкое! Вы читали о загадочных маньяках? Обыкновенные люди, врачи, учителя, рабочие, нередко семейные, насилуют малолетних и зверски их убивают. Медицина не может объяснить этого явления. Но странная статистика: это почти всегда происходит там, где нахожусь я. КГБ давно отслеживает меня по этой линии, а Родион всегда выходит сухим из воды.
- Вы думаете… - пробормотал Беневоленский.
- Не думаю - знаю…
Глава одиннадцатая
Трактир на Пятницкой
Джон без труда нашел шашлычную на Пятницкой. За соседним столом оживленно "беседовали" глухонемые. Их руки сновали, как челноки, лица непрестанно искажались гримасами. Через полчаса один из них быстро встал, подошел к Половинкину и сказал нормальным языком:
- Мы одиноки во Вселенной, брат!
Тотчас рядом возникла официантка, и Джон расплатился за кофе. "Глухонемой" долго водил его по замоскворецким переулкам. Джону даже показалось, что его Вергилий заблудился. После плутаний по грязным дворам и переулкам они наконец вышли к четырехэтажному дому на Пятницкой же улице, прямо напротив шашлычной, откуда начали свой путь. Во дворе возле подъезда, выкрашенного в омерзительный желтый цвет, сидели три старушки и что-то сердито выговаривали небритому пригорюнившемуся мужику в трико и майке-безрукавке.
"Глухонемой" исчез.
- Кого ищем, командир? - мужичок вскочил. - Сектантов? Здесь они, пидоры! Четвертый этаж, квартира тридцать пять. С тебя бутылек!
- Почему пидоры?
- Как почему? - изумился мужик и подмигнул Джону. - Потому что пидарасы. Дай на чекушку. Без меня хрен бы ты их нашел. Пришипились, голуби! Дай на чекушку! Трубы горят!
- Уймись, Петрович, - вмешалась одна из старушек. - Какой тебе опохмел, ты уже пьяный вдребадан.
Джон пожал плечами и вошел в подъезд. В ноздри резко ударило застоявшейся вонью. На стене он увидел знакомое: "Fuck you". Рядом была нарисована стрелка, указывающая наверх: "Там пидарасы!" С тяжелым сердцем он нажал кнопку звонка тридцать пятой квартиры. Дверь открыла крупная женщина с мужским лицом и густыми темными волосами, собранными на затылке в шар.
- Новенький? На моление? Рановато. - И вдруг заорала так, что Джон чуть не скатился по лестнице: - Пил?!
- Вчера, - смущенно признался он.
- А ну, пш-шел вон! Неделю, слышишь, не-де-лю, не смей приходить в храм, пока водка не выветрится!
- Что случилось, Марьванна? - послышался бархатный голос. - Кого это вы отчитываете?
Половинкин и не заметил, как на площадке появились двое мужчин. Оба высокие, с чистыми породистыми лицами. Но если во внешности одного чувствовалось барское превосходство и сдержанность от сознания своей силы, то второй ни секунды не стоял на месте, непрестанно двигался и пританцовывал и при этом сверлил Джона необыкновенно живыми, смеющимися глазами. Первый мужчина был коротко подстрижен, у второго длинные пепельные волосы были схвачены на затылке резинкой.
- Пьяный пришел, - сказала Марьванна.
- Я не пьяный! - возмутился Половинкин.
- Господин Половинкин? - спросил мужчина с конским хвостом. - Рад вас видеть! Родион Родионович Вирский. А это Дмитрий Леонидович Палисадов, сердечный друг нашего братства и важная общественная персона.
- Будет тебе, Родион! - Палисадов самодовольно засмеялся.
- Какой скромный! А кто сегодня собрал на митинге несколько тысяч человек? Думаешь, они на проповедь мою пришли? Они пришли на Па-ли-са-до-ва! Национального героя, который ведет дело о кремлевских деньгах. Сражается, так сказать, с коммунистической гидрой.
Палисадов со значением поджал свои сочные губы.
- Милости просим в наше святилище! - Вирский широко улыбался, обнажая безупречно белые керамические зубы. - Марьванна, соорудите-ка нам чайку! И непременно с вашими булочками…
- Моя помощница, - продолжал он уже в кабинете. - Не обижайтесь на нее. Она много лет работала инструктором горкома партии. Атеистка была лютейшая! Теперь уверовала в Бога, но с профессиональными навыками расстаться не может. Ее вся братия боится, и сам я ее порой трепещу. Так радеет о чистоте наших рядов, что и на меня иной раз посмотрит эдаким взором: а достойны ли вы, товарищ Вирский, высокой задачи, поставленной перед вами партией… общиной, ха-ха!
Палисадов поморщился.
- Знаю я этих партийных тварей! Изменится ситуация, и она помчится в свой партком. Небось партийный билет за шкафом прячет. И тебя первого под статью подведет.
- Ошибаешься, Дима! Именно Марьванна пойдет с нами до конца. Хоть в катакомбы. Ей в партии как раз катакомб не хватало.
- Ближе к делу, - сказал Палисадов и подозрительно посмотрел на Половинкина.
- Джон - надежный человек из Америки, - успокоил его Вирский. - Впрочем, если ты считаешь, что дело келейное… Джон, не в службу, а в дружбу, помогите Марьванне.
- Половинкин… - задумчиво пробормотал Палисадов. - Где вы родились? Кто ваши родители?
- Не ваше дело, - разозлился Джон.
Палисадов как будто не заметил этой внезапной злости и отвернулся от юноши с видимым равнодушием, но глаза его холодно сверкнули.
- Вот список людей, на которых мне нужен компромат, - сказал Палисадов, когда Джон вышел. - Надежный компромат, Родион. Фактический! Достань по своим каналам. Затраты меня не волнуют. Меня также не волнует, как ты будешь выкручиваться в случае провала. Но в случае успеха я гарантирую тебе благосклонное рассмотрение твоих прожектов… у самого. Ты меня понимаешь?
- О’кей!
- Теперь второе. Кто этот молодой нахал?
- Это мой парень. Он тебя не касается.
- Ты ведешь себя неосторожно, Родион!
Но за чаем Палисадов сменил тон.
- Из Америки? Обожаю! Великая страна! Великий народ! Я был там дважды, и каждый раз возвращался с большой неохотой. Что толку, что мы добились свободы? Рабы! Все рабы - снизу доверху!
Он взглянул на швейцарские наручные часы и заторопился.
- Подбросить вас?
- Конечно, езжай с Дмитрием Леонидовичем! - закивал Вирский. - Я ведь только взглянуть на тебя хотел, прости старика! Утром я сам тебя навещу, Джонушка. Ты позволишь так себя называть?
Возле подъезда стояла черная "ауди" с шофером, похожим на бульдога. Шофер неторопливо курил и слушал льющуюся из магнитолы нежную мелодию. При появлении Палисадова старушки на скамейке вытянулись струной, а небритый мужик радостно загоготал:
- Здорово, пидоры! Вас уже двое? Как вы размножаетесь, ётыть?
- Степа, наведи порядок, - тихо сказал Палисадов.
Шофер вышел из машины, взял пьяницу за нос двумя пальцами и отвел в кусты. Послышался тупой удар, затем сдавленный стон.
- Зачем же так? - недовольно сказал Джон. - Это больной человек.
- Это прежде всего мразь, - весело уточнил Палисадов, уютно развалившись на заднем сиденье. - Никогда не уступайте мрази, молодой человек. Не спускайте ей в мелочах, она не тронет вас по-крупному.
- Нельзя унижать человека, - упрямо возразил Половинкин. - За это вас и наказывает Бог.
- Кого это нас? - удивился Палисадов.
- Русских.
Палисадов долго смотрел на него.
- Вам не приходилось бывать в Малютове?
- Нет, а где это?
- Так, - скучно сказал Палисадов. - Есть на большой прекрасной земле один скверный городишко.
Высадив Джона у "России", он схватил трубку радиосвязи.
- Владлен? Слушай меня внимательно, старичок! Только что я говорил с трупом. Нет, я не пьян, в отличие от тебя. С трупом того мальчишки, который вовсе не труп, а повзрослевший молодой янки. Ну, вспоминай, скотина! Семьдесят первый год, Малютов, пансионат, горничная, трах-тарарах! Несчастный плод групповой любви… Вспомнил, папаша? Почему ты папаша? Ну не я же, старичок. Это вы с Барским тогда развлекались. Что? Какая разница, чей он сын! Важно, что этот сукин сын подмочит мою репутацию! А моя репутация сейчас дороже всех денег. Да и тебе светиться не стоит. Короче, подключай тестя. Сливай ему информацию о том, что готовится. Пусть старый пердун делает верный выбор.
Положив трубку, Палисадов сладко потянулся, что-то вспоминая.
"Чей сын? - подумал он. - Сын полка!"
Глава двенадцатая
Майор Дима
В черном шикарном длиннополом пальто с белым шарфом и в шляпе с атласной лентой мчался по главной улице Малютова Аркадий Петрович Востриков, студент-заочник московского юридического института и "мальчик на побегушках" в районной прокуратуре. То, что звучало набатом в душе Вострикова, было непереводимо на цензурный язык. Но приблизительно это можно было представить так: "Подлец! Жалкая личность!"
Слова относились к непосредственному начальнику Вострикова - старшему следователю прокуратуры Дмитрию Леонидовичу Палисадову. Неискупаемая вина начальника заключалась в том, что тот не известил подчиненного о случившемся в парке. Таким образом, Палисадов поступил не просто подло, но - что значительно хуже! - мелко.
За сто метров до места преступления Востриков резко сбавил темп, сменив бег на независимую походку праздно гуляющего гражданина. Это сделало его появление еще более нелепым. Заметив тощую фигуру помощника в длинном, забрызганном грязью пальто и съехавшей на затылок шляпе, Палисадов захохотал.
- Ба-а! Сам Аркадий Петрович пожаловал! Наш районный Шерлок Холмс!
Востриков бросил на него взгляд, исполненный самой жгучей ненависти.
- Дмитрий Леонидович, - сквозь слезы прошептал он, - ведь вы обещали!
- Ах да, - Палисадов нахмурился. - В самом деле, я обещал взять тебя на первое серьезное дело. Только, видишь ли, Аркаша… Дело-то, похоже, совсем не серьезное. Обыкновенное убийство на почве ревности. Бабеночка была завидная, наверняка имела не одного хахаля…
- Можно подумать, ты ее никогда не видел, - мрачно заметил сидевший на пне капитан Соколов.
- Пожалуй, припоминаю. Горничная из пансионата. Тогда дело тем более яснее ясного. Завела любовь с кем-то из гостей, рассчитывала на брачок, а местный женишок-то ее и того! Кстати, я вспомнил. У девушки точно был жених. Не из Малютова, а из деревни.
- Геннадий Воробьев, - уточнил капитан Соколов. - Я его с пеленок знаю. Самое большее, на что он способен, это в пьяном виде морду набить.
- Как знать… - не согласился Палисадов. Ему все больше нравилась его версия. - Любовь - страшная сила!
- Помолчи, Дима, - шепнул Палисадову стоявший рядом Тупицын. - Это дочка его лучшего друга.
Майор шагнул к Соколову.
- Простите, Максим Максимыч. Но эмоции, знаете ли, не лучший советчик.
Соколов впервые с интересом взглянул на Палисадова.
- Ты что, готовишь мое отстранение от расследования?
- Не понимаю вас, капитан Соколов! - неискренне возмутился Палисадов. - На что вы намекаете?
- Сам знаешь…
Соколов и Палисадов не любили друг друга. Палисадов был моложе капитана на семь лет и когда-то считался учеником Соколова.
Осенью 1945 года Соколов приехал с Прасковьей в Малютов и отправился в военкомат становиться на учет в твердой уверенности, что вскоре поедет в родное село. В село он поехал… в отпуск. В райкоме Соколова быстро убедили, что ему, боевому офицеру, пусть и контуженому, делать в деревне абсолютно нечего. Так лейтенант артиллерии стал лейтенантом милиции.
Послевоенный Малютов страдал от подросткового шпанизма. И ладно бы с наборными ручками ножами похвалялись пацаны друг перед другом. Но отступавшие впопыхах немцы оставили возле города несколько складов с боеприпасами, которые вездесущая безотцовщина нашла быстрее военных. Сколько этого добра было перепрятано в домашние сараи, под стога сена, в бабушкины комоды, было неизвестно. Но к ночной пальбе обыватели Малютова привыкли, как к шуршанию мышей под печками. Они от этого даже не просыпались. Не до сна было только лейтенанту Соколову, брошенному на подростковую преступность.
Капитан Аделаида Васильевна Метелкина чуть не плясала от радости, передавая в надежные мужские руки Максима проклятый подростковый фронт. Уж как она с ним намучилась, как намучилась!
- Господи! Наконец-то мужчина!
Аделаида задорно посматривала на смущенного Максима. А лейтенант опасливо косился на дверь: ну как заявится Прасковья, придумав подходящий повод. В дверь в самом деле постучали, но вошла не Прасковья, а высокий, красивый белобрысый юноша.
- А-а, Димочка! Молодец, что зашел! Вот, Максим, познакомьтесь с нашим бесценным нештатным сотрудником Дмитрием Палисадовым. Моя опора и наша общая - я имею в виду органы в целом - надежда! В трудное военное время он был моей правой рукой. И не только рукой, но ушами и глазами.
- Как это? - Соколов сделал вид, что не понял.
- Ну… Дима… наш информатор.
Аделаида Васильевна подошла к Диме и взъерошила ему волосы тем многозначительным жестом, который говорил не только о нерастраченной материнской нежности, но и о том, что не будь этот плечистый мальчик так молод и не будь Аде Метелкиной сорок два… Соколову стало неприятно.
- Товарищ капитан, - спросил он, когда Палисадов ушел, - где это вы такого бесценного кадра раздобыли?
- Раздобыла? - удивилась Метелкина. - Таких, как Дима, не раздобудешь, дорогой мой! Такие к нам сами приходят и остаются в органах навсегда. Я уверена, что Дима вырастет в очень крупного чекиста. Он из тех, кто делает жизнь с товарища Дзержинского.
- Понимаю…
- А я вас не понимаю. Какая-то ирония прозвучала в вашем вопросе.
Расстались сухо. Через неделю Метелкину перевели в Город. Но в конце концов Соколов остался ей за Диму благодарен. Кадр и в самом деле оказался бесценный. Да и человечек был непростой, с двойным дном, со своей личной драмой…
Палисадовы жили без отца, погибшего еще до войны. Тот приютил в своем доме беглого бандита, прикинувшегося крестьянином. Бандита, по наводке соседей, на рассвете пришли брать, и в завязавшейся перестрелке одна из пуль досталась хозяину дома. Диме было тогда восемь лет. На всю жизнь запомнил он белое лицо отца, не понимавшего, что происходит, и закрывавшего своим телом жену и сына, грубые крики, хлопки выстрелов, пронзительный вой матери, рухнувшей на мертвое тело мужа. Крепко запомнил он и осторожно-виноватые лица соседей, которые вечером того же дня пришли с соболезнованиями.
Когда Дима вырос, он спросил мать: почему отец не заявил на подозрительного человека? Зачем пустил в дом?
- Доверчивый был, - вздохнула мать.
Эта ее кротость, а также то, что втайне от сына-комсомольца она похаживала к придурковатому попу Беневоленскому, с некоторых пор раздражало Палисадова. И однажды он ясно понял, что весь дом его - мещанское болото, из которого он, Дима, ни за что не выберется, если не будет пихаться руками и ногами, как лягушка, оказавшаяся в кринке со сметаной. Но делать это надо спокойно и расчетливо, чтобы не сорвать дыхания. Тогда он сказал матери, глядя в ее перекошенное от страха лицо:
- Я тебя презираю! Я ненавижу отца, ненавижу весь этот дом!
Потом он плакал на ее коленях и просил прощения. Она гладила его по голове. И вдруг, подняв глаза, он увидел ее лицо. Оно было, как ему показалось, спокойное и счастливое.
- Все будет хорошо, сыночка!
В это мгновение в Диме что-то окончательно сломалось. В тот день он на всю жизнь решил для себя, что делать и как жить. Утром он вежливо объяснил матери, почему ей надлежит сегодня же перебраться со своим женским барахлишком в общую горницу, уступив ему в качестве отдельной комнаты ее с отцом бывшую спальню. Почему отныне и навсегда в его комнату нельзя входить без стука, а в его отсутствие и вовсе строго-настрого запрещено. Почему продуктовыми карточками теперь будет распоряжаться он. Почему… Список был изрядный.
Мать слушала, кивая в ответ:
- Все будет хорошо, сыночка!
И вскоре соседи заметили, как изменился дом Палисадовых, как недоступен он стал. Как быстро постарела и съежилась вдова Палисадова, как вырос и возмужал ее сын. И никто не осудил этих перемен, все только и говорили:
- Молодец! Настоящий мужик растет! Не повезло Палисадовой с мужем, зато с сыном повезло!
…Дмитрий встретил Соколова в прихожей. Казалось, он ждал его появления. В чистенькой комнате, отапливаемой отдельной голландкой и со вкусом обставленной немудреной самодельной мебелью, Дима молча положил перед Максимом мелко исписанный листок бумаги. Но прежде чем взять листок, Соколов осмотрел комнату.
Странная она была какая-то! Не было в ней деревенского духа, так и не выветрившегося из малютовских изб, хотя городок стал гордо именоваться районным центром. Вроде бы все как у всех. Печка с маленькой дверцей с выбитой на ней звездой. Старые обои в мелкий цветочек. Скрипучий дощатый пол под домоткаными дорожками. В дальнем углу на обоях светлое пятно - здесь когда-то находилась божница.
Потом Соколов понял. Стол! Огромный, чуть не полкомнаты занимающий, из лакированного дерева, покрытый зеленым сукном. Таких столов лейтенант не видал в обычных домах, зато насмотрелся в государственных учреждениях. И почему-то всегда чувствовал исходившую от них угрозу. Будто в них хранилось что-то секретное, но именно его, Соколова, касавшееся.
- Гигант! Как ты его в дверь протащил? Стену, что ли, ломал?
- Зачем? - скромно сказал Дима. - Я его собрал. После войны разные бесхозяйственные чиновники списывали и выбрасывали казенную мебель, испорченную немецкими оккупантами. Что-то растащили, что-то пожгли. А этот стол я по частям принес. Он очень удобный. Много книг и тетрадей можно одновременно на нем держать. Карту разложить. Я даже гимнастикой на нем занимаюсь и… сплю иногда.
- Спишь?
- "Что делать?" Чернышевского читали? Как Рахметов на гвоздях спал.
- Ну, Рахметов к пыткам готовился.
- Это лишнее. А вот хорошая осанка для будущего офицера не лишнее.