- Можно тебя на минутку, Кемаль-ага?
Кемаль оставил Акязылы и подошел. Теперь Акязылы трудно было узнать. Не говоря уж о приличном костюме, он всегда был при деньгах. Жене, которая навещала его каждую неделю, он давал с собой масло, сыр, мясо да еще совал ей в руку одну, а то и две пятидесятилировые бумажки.
"Так, - подумал Акязылы, - значит, у надзирателя есть для Кемаль-аги какая-то новость, которую он от меня скрывает. Иначе зачем бы он стал отзывать его в сторонку?"
Немного погодя Кемаль вернулся к Акязылы и взволнованно сказал:
- Ходжа, а твой сон оказался вещим.
Акязылы ничего не понял. В последнее время он видел много снов, еще больше придумывал, так что не мог все их запомнить, и потому спросил:
- Что-нибудь случилось?
Таинственно, словно собрался поведать великую тайну, Кемаль ответил:
- Нашего арестовали.
Теперь Акязылы все понял. Слухи о выступлениях Кудрета доходили и до тюрьмы. Значит, власти арестовали его, не выдержали!
- Говорил я, что сны мои не к добру! Я видел как что-то кружится вокруг его головы.
Сдерживая охватившую его радость, Акязылы прикинулся разгневанным и стал поносить тех, что посмел арестовать Кудрета Янардага. Он так разошелся, что уже не мог остановиться, а поскольку надзиратели успели "по секрету" разнести новость по всей тюрьме, вокруг Кемаля и Акязылы стали собираться заключенные, и вскоре набежала целая толпа любопытных. Через каких-нибудь полчаса новость была известна всем.
Толпа росла, а вместе с ней росло и возбуждение Акязылы:
- Как они посмели арестовать Кудрета? - кричал он, коверкая слова. - По какому праву? С уст этого святого человека не сходит слово "аллах", а они не побоялись гнева божьего! Что станется с нашими детьми, если завтра на нас обрушится гнев небесный?
Из всех камер, словно по команде, во двор высыпали заключенные. А вдруг всевышний и в самом деле обрушит на них свой гнев? Разве не погибнут вместе с ними и дети? Неужто у власти не люди, а деджалы, как утверждает ходжа-эфенди?
- Ля илях илля ллах! - воскликнул Акязылы и принялся во весь голос читать молитвы, путая одну с другой, поскольку толком ни одной не знал. Возбуждение заключенных нарастало. Что за кощунство? Кто посмел арестовать любимого раба аллаха? Где были их глаза? Слепцы без роду и племени! Или они не боятся гнева всевышнего? Из-за них камни обрушатся с небес на наши несчастные головы. Но разве справедливо, чтобы вместе с нами погибли и наши дети?!
Акязылы произнес по-арабски начальные слова очередной молитвы.
Слов этих никто не понял, но именно их таинственность оказала магическое действие. Люди дрожали от возбуждения. Что предпринять, чтобы отвратить гнев всевышнего, умилостивить его? Как наказать деджалов?
- Арест Кудрета - знак близкого светопреставления!
- Уж это точно!
- Беда!
- Да ниспошлет аллах все беды на их головы! Чтоб им ослепнуть, мерзавцам!
Акязылы дошел до исступления, даже стучал зубами. Но всем этим делу не поможешь, надо на что-то решиться!
Ходжа вскочил на каменную лестницу, ведущую в помещение администрации, и заорал, удивляясь силе собственного голоса:
- Мусульмане! Братья мои по святой вере!
Толпа мгновенно стихла.
- Вы слышали, что Кудрет-бей, наш Кудрет-бей, самый близкий, самый верный наш друг, любимый раб великого аллаха, арестован? А в чем он виноват? Мы ничего не знаем. Не знаем даже, когда его доставят сюда. Разве все это вам безразлично?
- Небезразлично! - прогремела в ответ толпа.
- Небезразлично! - вслед за толпой повторил Акязылы. - А знаете ли вы, что для нашего любимого Кудрета, этого страстного поборника справедливости, приготовлена одиночная камера? Пусть выйдет к нам начальник тюрьмы и объяснит, за что его арестовали? За что арестовали нашу душу, наше сердце? Пусть скажет, когда его привезут сюда. Пусть растолкует, почему все это от нас скрывают.
- Эй, начальник, выходи! - потребовал чей-то зычный голос.
И тотчас толпу будто прорвало:
- Выходи, начальник!
- Дай нам отчет!
- Вам не удастся разлучить нас с Кудрет-беем!
- Мы хотим прижать его к своей груди!
- Хотим!
Заключенные принялись скандировать:
- На-чаль-ник! На-чаль-ник!
Узнав о том, что происходит во дворе, начальник тюрьмы растерялся. Просто непонятно, как все это могло так быстро дойти до заключенных. Не приведи аллах, взбунтуются! Однако довести это до сведения прокурора он не решился. Ведь прокурор прежде всего спросит с него, скажет: "Я тебя предупреждал, чтобы держал все в тайне". Что тогда ему ответить? Старшему надзирателю начальник все растолковал, остальное от него не зависело.
В кабинет вошел старший надзиратель.
- Откуда все известно заключенным? - спросил начальник.
Надзиратель развел руками:
- Да покарает меня аллах, бей-эфенди, если я хоть словом кому обмолвился, кроме тех, кому это положено знать! Слава аллаху, не первый год служу и знаю: что запрещено, то запрещено!
- Все это ты верно говоришь, только заключенные сразу обо всем узнали. Кто готовит одиночную?
- Татарин Реджеп.
- Позови-ка его!
Почти сразу же появился татарин Реджеп. - Он стоял за дверью.
- Это ты разболтал про Кудрет-бея?
- Боже меня упаси, начальник! Пусть аллах отнимет у меня детей, если я хоть слово сказал.
- Ладно, ладно! А кто производил уборку в камере?
- Вполне солидные люди, начальник. Они здесь, стоят за дверью. Позвать?
- Зови!
"Вполне солидные люди" были заядлыми наркоманами. Вынужденное воздержание - с приходом нового начальника в тюрьме не стало наркотиков - доводило их до безумия, часто с ними случались мучительные припадки удушья. Некоторое облегчение им приносили таблетки какого-то "лавданома", которые они воровали в тюремном лазарете.
- Я, начальник, только сейчас узнал, что к нам сегодня привезут Кудрет-бея. Жениться мне на собственной матери, если соврал…
Второй "вполне солидный человек", босой, сказал:
- А мне, начальник, сейчас не до Кудрет-бея. Я поранил стеклом ногу и едва стою. Как услыхал, что надо убрать одиночку, решил было, что туда смертника посадят. А потом подумал: когда это для смертников камеры убирали? Хлебом клянусь, у меня и в мыслях не было Кудрет-бея! Убрал я камеру и больше туда не заходил…
А крики и шум во дворе не прекращались. Заключенные открыто высказывали свое недовольство начальником.
Что это за тюрьма без карт, без гашиша и опиума, без ножей? Откуда взялся на их голову этот дьявол начальник? Сам не живет и другим не дает!
Кто-то крикнул:
- Начальник гад!
Заключенные подхватили:
- Гад-на-чаль-ник!
- Гад-на-чаль-ник!
- Долой гада начальника!
- Долой!
Лестница была забита разъяренными арестантами. Начальник метался по кабинету из угла в угол.
- Что же делать? Посоветуйте! - взмолился он, обращаясь к писарю.
Писарь, как и надзиратели недолюбливавший нового начальника, коротко ответил:
- Сами думайте! На то вы и начальник!
Старший надзиратель, давно успевший помириться с писарем, чтобы действовать с ним заодно против нового начальства, сказал:
- Разумеется! Вам лучше знать, что делать в подобной ситуации.
Да, ему, конечно, лучше знать. Но он не знает, и в этом беда. Конечно, легче всего снять трубку и позвонить прокурору, и тот сразу же приедет. Однако начальник терпеть не мог прокурора, на него нападал страх, когда он, тараща глаза, начинал отчитывать его. Он заранее знал, что скажет прокурор: "Я ведь приказывал хранить все в строгой тайне! А ты что сделал? Какой же ты начальник после этого?!"
За дверями щелкнули затворы.
Начальник караула, выстроив жандармов, ждал, когда последует приказ разогнать заключенных, пресечь беспорядки. Однако начальник тюрьмы не спешил с приказом: дойдет все это до прокурора, несдобровать ему!
Заключенные во дворе скандировали:
- У-би-рай-ся-гад-на-чаль-ник!
- У-би-рай-ся-не-го-дяй!
О боже! Никогда в жизни он не слышал более обидных слов! Как же заткнуть им глотку? Может, все-таки позвонить прокурору? Ведь все равно ничего не скроешь!
Но прокурору уже было все известно. Он примчался на машине в тюрьму. Постоял у ворот, прислушиваясь к выкрикам заключенных, и, придя в ярость, приказал ефрейтору и жандармам следовать за ним.
Шум во дворе стих. Заключенные бросились врассыпную.
Мощным ударом прокурор сбил с ног какого-то здоровяка, затем еще кого-то и еще, стал пинать их ногами. Двор сразу опустел. А прокурор взбежал на лестницу, ту самую, с которой только что вещал ходжа Акязылы, и заорал:
- Я размозжу головы всем нарушителям закона и порядка! Что здесь происходит? Как вы смеете оскорблять начальника тюрьмы! Тюрьма - это вам не футбольное поле. Начальник - не судья, а вы - не болельщики! Кто подстрекал вас выступить против закона и порядка? Я выбью дурь из ваших голов и заставлю уважать закон!
Прокурор трясся от гнева.
- Старший надзиратель!
Подбежал старший надзиратель и замер, отдавая честь.
- Слушаю, бейим!
- Немедленно загнать всех в камеры, запереть и не выпускать до особого распоряжения!
Приказ был выполнен.
Прокурор ворвался в кабинет начальника тюрьмы.
- Что же это за безобразие! А ты слушаешь, как тебя оскорбляют, и в ус не дуешь! Или, может, тебе это нравится! В таком случае мне остается только пожалеть тебя. Стыдно, стыдно, дорогой! Занимаешь такую должность!
Начальник побледнел и обмяк, будто воск от огня. Руки у него дрожали, и он никак не мог взять свое прошение об отставке, лежавшее на столе. Наконец он взял его, протянул прокурору и, заикаясь, проговорил:
- Вы п-правы, бей-эфенди! Совершенно правы!
Прокурор выхватил из его рук листок:
- Что это?
- П-после всего, что было, я не м-могу больше оставаться на этой д-должности!
- Ладно, - сказал прокурор. - Я все равно потребовал бы от начальства твоей отставки. А теперь объясни толком, почему они взбунтовались. - Он сложил прошение и небрежно сунул его в карман.
Начальник беспомощно посмотрел на жандармского фельдфебеля, перевел взгляд на старшего надзирателя, затем на писаря и робко ответил:
- Не знаю, б-бей-эфенди…
- А почему мне не позвонил?
- Не решался обеспокоить… Думал, обойдется…
- Да не позвони мне фельдфебель, они ворвались бы сюда и расправились с тобой!
Начальник виновато опустил голову.
- Вашему прошению я дам ход, - немного смягчившись, сказал прокурор и быстро вышел из кабинета.
- Камеры на замке? - спросил он старшего надзирателя.
- На замке, бейим!
- А как заключенные, шумят?
- Нет, бейим, все спокойно.
- С чего это они взбунтовались?
Надзиратель решил воспользоваться случаем:
- Все из-за начальника. Не умеет он с заключенными управляться. Сколько лет здесь служу, а такого, как этот, не припомню. Прежние начальники были умнее и способнее.
Прокурор покачал головой, а про себя подумал: "Начальником тюрьмы надо назначить человека решительного и смелого, чтобы в случае чего мог и кулаки в ход пустить!"
- Утром в положенное время откроешь камеры. А пока будь начеку. Зашевелятся ночью - сообщи мне лично. Ты понял?
- Сразу позвоню, бейим.
- У меня все…
- Слушаюсь, бейим!
Камеры в тот день были заперты всего на два часа раньше обычного, так что особого недовольства это не вызвало. Вскоре несколько заключенных, в их числе и Кемаль-ага, попросились в уборную. Надзиратели охотно проводили их туда и обратно, за что получили соответствующую мзду.
Акязылы не на шутку струхнул перед прокурором и сразу завалился в постель, натянув одеяло на голову. Обливаясь потом, он проклинал "этих мерзавцев заключенных". Он знал, что они все разболтают, а потом, спасая свою шкуру, свалят все на него. Разве можно на них положиться? Даже власти знают их податливость и, пользуясь случаем, все сильнее закручивают гайки. А они с покорностью баранов склоняют головы перед деджалами! Ведь слова никто против не сказал, когда в мечетях стали устраивать казармы. А потом приказали перейти с письма Корана на письмо гяуров, и они опять смирились.
- Не люди, а дерьмо, - в сердцах пробормотал Акязылы.
В ту ночь ходже приснился прокурор (аллах его знает, откуда он появился!). Схватив его за шиворот, прокурор заорал: "Так это ты главный зачинщик! За все твои дела будешь немедленно повешен!" И прокурор поволок его на виселицу. Напрасно он лил слезы и молил о пощаде. Палач накинул ему на шею петлю и… Акязылы проснулся.
Под впечатлением виденного во сне кошмара он в страхе стал прислушиваться. До него донеслись звуки шагов, скрип ржавого засова…
"Не Кудрет-бея ли это привезли?" - подумал Ходжа.
Поднявшись на колени, он осторожно подполз к запертой двери. Но через щель ничего не увидел. Лишь на втором этаже, там, где были одиночные камеры, мелькнул слабый луч карманного фонарика. Немного погодя зажегся свет в самой крайней одиночной камере, но, что там делается, разглядеть было невозможно.
- Кажется, Кудрет-бея привезли, - сонным голосом сказал кто-то из заключенных.
XXI
Сообщение об аресте Кудрета Янардага попало в стамбульские газеты, и вскоре об этом узнали все.
Шехвар прислала ему телеграмму с пожеланием скорейшего освобождения и выразила готовность немедленно помочь, если это понадобится.
Дюрдане тоже прислала телеграмму и, желая ему скорейшего освобождения, сообщала, что квартира продана и она может хоть сейчас перевести ему вырученные за нее деньги. В молнии было столько всяких подробностей, что она походила скорее на пространное письмо.
Нефисе отправила в министерство жалобу на грубияна прокурора, временно исполняющего обязанности начальника тюрьмы. Она жаловалась на то, что он поместил ее мужа в одиночную камеру, разрешает с ним свидания в строго установленные дни и только через решетку, "как с обыкновенным арестантом", и просила "положить конец такой несправедливости".
Но жалоба не возымела действия. Ведь признать несправедливым порядок, заведенный во всех тюрьмах, значило признать необходимость его изменения.
Прокурор и в самом деле установил в тюрьме жесткий режим. В тюремный двор, казалось, не было доступа даже птицам. Прокурор допоздна находился на территории тюрьмы, появляясь нередко и по ночам. Кудрет приуныл от этих новых порядков, хотя в отличие от других ему было разрешено спать на пуховых перинах, носить шелковые пижамы, заказывать еду, получать книги и газеты. Строгости касались только свиданий. Тут Кудрет не составлял исключения и виделся с посетителями только через решетку. Ждать послаблений, судя по всему, было нечего.
Так прошли первые дни Кудрета в тюрьме. Он, правда, надеялся, что прокурор все-таки поговорит с ним, но тот с мрачным видом бродил по тюрьме в урочное и в неурочное время, словно не замечая его. Не было в том нужды. Надзиратели докладывали ему буквально о каждом движении Кудрета, и прокурор держал его под постоянным контролем.
"Как смеют обходиться со мной подобным образом?" - обозлился Кудрет. Но потребовать у прокурора свидания не решался. Слишком велик был риск. А вдруг прокурор откажет? Это унизит его. Любая просьба унижает. И все же надо что-то придумать. Но что?
В тот день он не явился на свидание с Нефисе.
Кипя от гнева, Нефисе отправилась к прокурору. Прокурор сидел за столом и что-то писал, не обращая внимания на вошедшую, даже не взглянул на нее. Она долго стояла, прежде чем он спросил:
- В чем дело? У вас какая-нибудь просьба?
- Мой муж почему-то не вышел сегодня ко мне на свидание, - ответила Нефисе.
- А мне что до этого? - спросил прокурор, продолжая рыться в бумагах.
- Может, он заболел…
- Для больных у нас существует лазарет.
- Но я хотела бы знать точно…
Прокурор, наводивший справки о Кудрете, Нефисе, Длинном и Идрисе, знал, что Нефисе не состоит в браке с Кудретом.
Вскинув голову, он резко спросил:
- А кем, собственно, вы ему приходитесь?
- Женой.
- Ваше брачное свидетельство?
Нефисе растерялась. Никакого свидетельства у нее не было.
- У меня нет его при себе.
- Потрудитесь в следующий раз захватить, иначе я вообще не разрешу вам свидания!
Нефисе была вне себя от злости. Она чуть было не закричала, что владеет крупным имением, что скоро их партия придет к власти и прокурор ответит за все, но благоразумие взяло верх, и она отказалась от своего намерения. Прокурор, видимо, был не из тех, кого можно запугать. Нефисе, как и всему городу, было известно, что недавно прокурор ворвался в тюрьму, избил нескольких здоровяков заключенных и один подавил бунт. Такое не сулило ничего доброго. Этот тип мог пойти на все, даже арестовать ее за оскорбление при исполнении служебных обязанностей.
- Хорошо, - сказала Нефисе. - Впредь буду выполнять все ваши распоряжения…
Сдерживая досаду, прокурор сказал:
- Это пойдет вам только на пользу!
Нефисе вышла, проклиная в душе нового начальника.
- Добились чего-нибудь? - спросил встретившийся ей старший надзиратель.
- Добьюсь! Есть звери посильнее прокурора.
У ворот ее ждали Длинный и Идрис. Расстроенная до слез, Нефисе села с ними в фаэтон Плешивого Мыстыка. Приятели сразу заметили, что она чем-то расстроена, но расспрашивать ее не стали. А ей так хотелось поделиться своей неудачей, облегчить душу.
Наконец она не выдержала:
- Хам невоспитанный!
- Кто хам - начальник тюрьмы? - спросил Длинный.
- Прокурор.
- Пардон, забыл, что он доконал начальника…
- Ничего. Как говорится, есть звери посильнее медведя!
При слове "медведь" Идрис бросил косой взгляд на Длинного. Тот, вспомнив, как Кудрет частенько обзывал его медведем, поглядел на Идриса. Они с трудом сдержались, чтобы не прыснуть со смеху.
Какая досада, что Кудрет влип в эту дурацкую историю! Лучше бы не лез на рожон, не наступал на любимую мозоль!
- Теперь уж недолго осталось ждать, - сказала Нефисе. - Совсем недолго. Мы непременно победим на выборах! И ничего страшного, если Кудрета не изберут в меджлис. К власти мы все равно придем. И тогда я призову к ответу этого наглеца прокурора…
- Куда везти? - упавшим голосом спросил Плешивый Мыстык.
- В комитет!
Мыстык щелкнул кнутом и подумал: "Все ясно. Ничего она не добилась. Ехали сюда - такое загибала, но, видно, номер не удался. Еще бы! Прокурор все-таки не какая-нибудь шваль. Куда тебе с ним тягаться! Плохо, если наша партия не победит на выборах. Жена глаза мне выцарапает. И зачем только я ввязался в эти партийные дела! Кудрет-бея посадили, а выборы на носу…"
Он повернулся к Нефисе:
- Сестра!
- Чего тебе?
- Выборы-то на носу. А Кудрет-бей в тюрьме. Что же теперь будет?
- Его кандидатуру выставила партия. Победим - его немедленно освободят. Пусть только аллах пошлет нам этот счастливый день! Уж тогда-то я потолкую с этим хамом прокурором!
- Стоит ли связываться? - заметил Длинный.
- По-моему, не стоит, - поддержал его Идрис.