- Шурин мой служил в Анкаре, в роте дворцовой охраны, так вот, значит, он рассказывал, как однажды в Чанкая, на приеме у ныне покойного Ататюрка, собрались все главы государств… Упокойник, стало быть, устроил им в Чанкая знатный прием, и чего там только не было, угощения всякие, даже птичье молоко подавали… На приеме, конечно, присутствовали и Сафпе Айла, и Мюнир Нуреттин, и русалка Эфталья-Мефталья, словом, кого только там не было… Натурально, наши визири со своими визиршами, весь кабинет министров… Ну, ели, пили, шутили да смеялись, танцы разные устраивали. А как начали кофе пить, тут нежданно Муссолини… а есть такой, значит, Муссолини, гяур-неверный, тоже пил, ел, веселился… Только наш Ататюрк - умная голова, большой дипломат, он все заранее рассчитал. Вот, значит, этот Муссолини принял важную позу да возьми и скажи: "Желаем мы, дескать, чтоб Анталья нашей была!"
- Послушай, чего ты мелешь, Муссолини сроду в Турции не был, - перебил его один из ткачей.
- Ладно тебе спорить, слушай и не мешай, - вступился за повара маленький толстый мастер.
- Наш шурин служил в роте охраны при дворце, он так рассказывал. За что купил, за то и продаю, - ответил повар.
- Не обращай внимания, что дальше-то было?
- Сказал он, значит: "Желаем, чтоб Анталья нашей стала!" Сразу вокруг все замолкли, гробовая тишина. Муха, кажись, пролети, все ее за самолет посчитают… Упокойник, наш Ататюрк, рассердился да как глянет на этого Муссолини - тот точно лист задрожал. Ататюрк и говорит ему: "Макаронщик ты, как есть макаронщик! Сиди смирно на своем месте, не рыпайся, не заводи меня понапрасну!.."
- О господи, аллах праведный! - воскликнул ткач Ильяс Докузчоджуклу. - А Муссолини чего ответил?
- А чего ему отвечать, он сидит, молчит, будто утерся…
- Да, упокойник человек был особый, чего бы о нем ни говорили. В человеке этом была сила пророка. Как ни суди, а в его времена за сахар двадцать восемь курушей платили, - вздохнув, сказал Ильяс.
- Платили, да разве ценили? Тогда тоже были такие, что нос воротили от этого сахара, все поминали, что при государе султане Хамиде за голову сахара платили две монеты по десять пара.
- Опять ты про своего султана Хамида? Оставь и забудь!.. Я вот вам скажу: ране, бывало, зайдешь в харчевню и за лиру-полторы запросто откушаешь. За водку, что теперь сто семьдесят курушей стоит, раньше я платил сорок девять, к ней возьмешь мясное блюдо, овощи, салат, хлеб и все, что надобно. И всего девяносто - девяносто пять курушей, весь счет. А ныне как? Пойдешь с пятью лирами, и то веры никакой, что хватит.
- А если еще приятели подсядут!
- Тогда вовсе погорел. Почитай, жалованья за полмесяца не досчитаешься!
- Э-э, бросьте вы. Что нынешнее, что прошлое время - все едино, разницы никакой! - произнес тщедушный мастер.
- Это как?
- А так - нет, и все тут!
- Не может быть. Раньше сахар ели за двадцать восемь, хлеб за десять, мясо за тридцать…
- Ладно, а сколько лир ты зарабатывал в месяц?
- Ну, пятнадцать - семнадцать с половиной…
- А теперь?
- Пятьдесят - шестьдесят.
- Вся разница в деньгах! Раньше зарабатывал пятнадцать лир и платил за сахар двадцать восемь курушей, ныне платишь сто сорок курушей и получаешь шестьдесят лир… И при султане Хамиде то же самое, разве не ясно?
Ильяс вроде бы и понял, согласно кивнув головой, но опять начал свое:
- Оно, конечно, так, только человек этот был не чета другим, особенный… Кто еще у нас такой башковитый? Любовь у него была к родине, к народу. Вот скажи, почему он с женой развелся?
- Ну?
- А потому, что не желал достояние свое семье оставлять, хотел народу отдать. Разве покойный не оставил все, что у него было, народу?
- Однажды, - начал повар-толстяк, закурив новую сигарету, - видит святой имам Али сон…
- Давай, Кенан-уста, расскажи, чего привиделось имаму Али.
Все закурили по новой, поудобней уселись на скамейках.
- Видит он, значит, что между западом и востоком два моря, и текут они, льются в два котла. Только ни вода течь не перестает, ни котлы до краев не наполняются. Удивился имам Али, святой чудак, пошел он к пророку Экрему и говорит ему: "Посланник божий, видел я ночью такой-то сон, но не ведаю, что бы он значил". Улыбнулся пророк Экрем. "Твой сон, Али, - говорит он имаму, - означает, что после одна тысяча трехсотого года ни утроба правителей никогда не насытится, ни денежки народные не иссякнут!.."
Повар испытующе оглядел слушателей своими выпученными глазищами с красными прожилками и снова принялся за картошку.
- Люди говорят, что Гитлер - мусульманин, - ни с того, ни с сего вставил вдруг Ильяс Докузчоджуклу.
- Верно, - поддакнул повар. - А почему бы и нет? Я тоже про это слышал. Кто знает, может, посмотрел аллах, что вера ослабла в сердцах рабов его, и подумал: "Ах, так! Вот обрушу я на неразумные ваши головы раба своего Гитлера!"
- Захоти аллах, неужто он сам не в силах рабов своих вразумить и наставить на путь истинный? - возразил тщедушный мастер. - На кой прах ему этот Гитлер сдался?
- Ну ты, мастер, и ляпнешь! - возмутился Ильяс. - Вот скажи, какая в этом мире самая ученая нация?
- Немцы! - убежденно сказал повар.
- Откуда все науки произошли?
- Из Корана.
- Во!..
Молодой официант, крепкий паренек, успевший окончить три класса начальной школы, мыл грязную посуду и с интересом прислушивался к разговору.
- Слышь, уста! - громко сказал он, обращаясь к повару. - Если все науки от Корана произошли, то чего же мы, мусульмане, не взяли их себе, а гяурам отдали?
Повар, не больно разбиравшийся в таких сложных вопросах, в сердцах цыкнул на парня.
- Твое дело посуду мыть и не совать нос в чужие дела, в коих ты ни бельмеса не смыслишь. Ишь грамотей нашелся!..
Парень покраснел до ушей и яростно загремел посудой.
- Верно сказал мальчик, Кенан-уста, - произнес тщедушный мастер. - Почему отдали, почему позволили, а?
- Мир сбился с пути истинного, - ответил повар. - Покривилась ось этого подлого, распутного мира. Кто как хочет может думать, а мое мнение такое: не за горами конец света! И все тут!
- Что изрек пророк Экрем? - вопросил Ильяс. - "Неведомо, в каком времени лягу, неведомо, в каком времени встану, - сказал посланник божий. - Разрушится старый порядок, и быть посему в этом годе!.."
В дверях столовой появился Муртаза. Увидев, что мастера из прядильного цеха сидят и болтают с ткачами в самое что ни на есть рабочее время, он насупился, нахмурил брови и выжидательно уставился на рабочих.
Собеседники поняли, что назревает скандал, но вида не подали и продолжали сидеть как ни в чем не бывало. Мастера держались независимо, считая ниже своего достоинства обращать внимание на надзирателя.
Разговор перекинулся на политику.
- Сыновья Черчилля и Рузвельта, - начал повар, - сели в самолет, подвесили несколько бомб и полетели на столицу Германии… Только оказалось, что в Германии есть такая машинка, которая может самолет в воздухе останавливать. Включили машинку, замер самолет и кубарем на землю. Пришлось джонни на парашютах спускаться, прямо в объятия к немцам. Поймали голубчиков и привели к самому Гитлеру. Посмотрел Гитлер на них и так, и этак, а потом спрашивает: "Ну, молодцы, какой казни хотите: разорвут вас сорок лошадей иль изрубят вас сорок ножей?.."
- И чего они ответили?
- Чего им отвечать! Разве у англичанина с американцем в сердце храбрость? Затряслись, зубами застучали!
- Нет, эфенди, наше правительство совсем ума лишилось, - сказал Ильяс. - Хотите знать почему? А потому, что взяло да испортило все отношения с Германией… Между тем наш немецкий собрат что сказал? Разве не говорил он: "Я всему учился у Ататюрка"? Сам рассуди, взять и испортить отношения с такой отважной нацией!
- Правильно наше правительство поступило, - сказал толстяк. - Не к чему дружить с Германией. Эта твоя Германия…
- Не говори, брат, так! Ты погляди: один против всех! Выступил один против всех государств. Иль отвага уже не в счет? Во главе такой воинственной нации…
- Чего ты заладил: один, один! Он всю промышленность Европы заграбастал.
Терпение Муртазы лопнуло: мало того, что болтают в рабочее время, еще и его не хотят замечать. Он грозно направился к сидевшим вокруг повара рабочим.
- Эй, вы! - сказал он громко. - Знаете, кто я такой?
Люди обернулись и молча уставились на Муртазу.
- Я вас спрашиваю: кто я?
- Помощник ночного надзирателя на фабрике, - спокойно ответил тщедушный мастер.
- Что? Я - помощник? - задохнулся от ярости Муртаза. - Возьми свои слова обратно! Стану я помощником! Знаешь, что я курсы кончил, обучение у старших получил? Знаешь, тебя спрашивают?
- Сядь, посиди с нами, расскажи про обучение, а мы послушаем, - посмеиваясь, сказал повар.
- Чистишь картошку? И чисти, да помалкивай! Чего зря языки чешете? Какое все это имеет касательство к работе? Отношения, видите ли, с Германией испортились, ума правительство лишилось… И вам и мне нет дела до этого! Слава аллаху, над нами есть начальство, чтобы ночи не спать и думать. Они все обсудят и примут правильное решение.
- Вот, точно! - сказал толстяк. - Они тоже, поди, курсы кончали?
- Конечно, - вставил тщедушный мастер, - и курсы кончили, и очень строгое воспитание получили…
- Ну-ка разойдись! Всем на работу! - скомандовал Муртаза. - Служба - она наша честь и совесть!
Надзиратель подтолкнул тщедушного мастера, тот возмущенно запротестовал:
- Мы не рабочие, наша служба тебя не касается!..
- Что значит не касается?
- А вот так и не касается!
- Кто я вам на фабрике?
- Помощник надзирателя за рабочими!..
- Как я могу быть помощником! - заорал опять Муртаза. Он вставал, потом садился и снова вскакивал, восклицая: - Чтоб я был помощником Нуха? Никогда! Знаешь, что технический директор говорил…
- Что бы он ни говорил, все едино: ты помощник Нуха и твое дело смотреть за рабочими…
- Знаешь, зачем меня взял мой директор?
- Какой твой директор?
- Ну, наш технический директор.
- А просто так взял, без большой надобности! Лучше бы, дорогой, ты поменьше разглагольствовал!
- Да! Не изнуряй себя, наш отважный лев, побереги силенки, - вмешался в перепалку повар. - Здесь фабрика, иль непонятно? Тут работают тысячи. У нас прытких не жалуют!..
- Заткнись, ты, колпак! Я не нуждаюсь в советах! Гляди, как бы у твоей поварешки ручка не обломилась! Вот напишу, как положено, рапорт и отдам моему директору.
- Да хоть самому аллаху отдай! - дерзко ответил тщедушный мастер, встал и вышел из столовой, за ним поспешил его приятель толстяк.
К выходу потянулись и ткачи. Муртаза стоял, уперев руки в бока, и смотрел им вслед, с досадой и сожалением качая головой.
- Да, в корне испортилась дисциплина! - бормотал он. - Ну, я наведу им порядок!..
На другой день утром в кабинет технического директора влетел начальник ткацкого цеха.
- Ради бога, Кямуран-бей, - воскликнул он с наигранным гневом, - прогони ты этого нахала! Ведь он черт-те чего на фабрике творит. Мастеров и начальников не признает. Рабочие и мастера, ну все поголовно на него жалуются… Всюду нос сует, за всеми следит, цепляется к каждому встречному-поперечному. Так не может больше продолжаться.
- Что случилось? - невозмутимо спросил директор.
- Этот надзиратель-переселенец просто невыносим, друг мой!.. Вчера вечером заявился ко мне в кабинет, даже не постучал в дверь. Говорю: уходи, а он не уходит. У меня же конверты лежат с жалованьем для рабочих… Я ему твержу: выйди из комнаты, твое дело - глядеть за рабочими. Я как-никак начальник цеха. А он мне: "Я не только тебя, я твои внутренности проверю, мне такое право технический директор дал!.." Ну куда это годится?..
Начальник цеха посмотрел на директора. Тот с прежней невозмутимостью вертел в руках клочок бумаги.
- Разве так можно? Он подрывает наш авторитет перед рабочими. Известно, что…
- В этом месяце ты собираешься повысить производительность? - прервал его директор.
Начальник цеха вспыхнул и с явным раздражением бросил:
- Постараемся!..
Он понял, что технический директор действительно поддерживает надзирателя.
В дверь постучали, и вошли два мастера, у которых накануне произошла стычка с Муртазой в столовой. Глаза у них были красные, будто после бессонной ночи. Мастера топтались у порога, не зная, как начать. Они поздоровались с директором и несмело приблизились к столу.
Директор с улыбкой кивнул им, но чувствовалось, что он уже начинает нервничать.
Мастера переглянулись, потом посмотрели на начальника ткацкого цеха. Тот ободряюще подмигнул, а директор вскинул голову и произнес:
- Слушаю вас, любезные.
- У нас жалоба, эфендим, - сказал толстяк мастер и закашлялся.
- Прощу! - лицо директора было строго и непроницаемо.
- Этот ночной надзиратель, которого вы изволили недавно взять…
- Вот тебе, пожалуйста! - воскликнул начальник цеха. - А завтра рабочие письменную жалобу подадут.
Директор недовольно поморщился:
- Ну, ночной надзиратель, которого мы недавно взяли… Дальше!
- Сует нос не в свои дела, эфендим! - сказал тщедушный мастер, нервно перебирая тонкие пальцы.
- А именно?
Мастера переглянулись, будто подбадривая друг друга. Никому не хотелось начинать первым.
- Ну что вы стоите и молчите? - не выдержал начальник цеха. - Расскажите, как надзиратель подрывает авторитет, унижает нас перед рабочими. Всюду лезет с замечаниями. Говорите же, ведь это правда!..
- Да, эфендим, - сказал тщедушный мастер, - перед рабочими…
- Подрывает наш авторитет, - добавил толстяк. - Тогда как мастер…
- Хорошо, - сердито перебил его технический директор. - Мы предупредим его, чтобы не подрывал вашего авторитета.
Мастера потоптались на месте и вышли из кабинета в явной растерянности.
Тут же поднялся из кресла начальник цеха и тоже покинул кабинет. Оставшись в одиночестве, технический директор вышел из-за стола и принялся мерить шагами кабинет.
Со двора донесся голос Муртазы: "А ну, марш за мной! Я вам покажу…" Дверь директорского кабинета распахнулась, Муртаза втолкнул четырех рабочих, строевым шагом подошел к директору, отдал честь и отрапортовал:
- Сегодня утром мною лично проверены рабочие на проходной. У данных несознательных граждан обнаружены следующие недозволенные к выносу предметы. - И он выложил на стол несколько картонных початков с намотанной на них пряжей, пустую шпульку, обрывки ваты, баночку с вазелином. - Баночку я обнаружил во внутреннем кармане брюк вот этого человека. - Муртаза показал на длинноусого верзилу-курда, приехавшего в поисках заработка из далекого вилайета Ван в долину Чукурова.
- Да простит аллах, бейим! - запричитал рабочий, выговаривая слова с сильным акцентом. - Аллах все видит, все слышит!..
- Молчать! Не нарушай установленного порядка! - заорал Муртаза, подскочил к курду и дернул его за усы.
- Перестань! Оставь человека! - воскликнул технический директор. - Нельзя дергать за усы…
Курд заплакал.
- Нет в тебе страха перед аллахом, - всхлипывая, сказал он. - Ты никакой не мусульманин, фараон ты, изверг!
- Молчать! Как смеешь голос подавать! - рявкнул Муртаза и кинулся на курда, но директор его остановил.
Все улики, лежавшие на столе, были столь незначительны, что директор, поморщившись, сгреб их ладонью и строго сказал:
- Забери и верни им все!.. Чтоб больше такого не повторялось!
Усатый курд хотел было броситься в ноги, потом схватил руку Кямуран-бея и припал к ней, но директор оттолкнул рабочего.
Когда четверо рабочих гуськом выходили из кабинета, Муртаза сердито нахмурил брови и презрительно глядел им вслед, считая, что либерализм технического директора только подрывает и без того расшатавшуюся дисциплину. Не успела закрыться дверь, как в кабинет ввалился сторож Азгын. При его появлении Муртаза отошел в сторону. У старика Азгына был грозный вид, как у дряхлого, но сохранившего былую мощь тигра. Он свирепо глянул на надсмотрщика и пробурчал себе что-то под нос.
Словно предчувствуя недоброе, технический директор натянуто улыбнулся и воскликнул:
- Здравствуй, здравствуй, Азгын-ага! Что-нибудь случилось? Или у тебя какое дело?
Упершись огромными кулачищами в стол, Азгын подбородком указал в сторону Муртазы и спросил:
- Скажи мне по-честному, как на духу: этот скот приходил к тебе, фискалил на меня?
- Да разве я посмею… - запинаясь, запротестовал Муртаза, - в вашем присутствии разрешить себе…
Азгын пришел в ярость и, наступая на Муртазу, закричал:
- Молчи, скот! Ты только и делаешь, что рапорты пишешь, с доносами бегаешь!..
- Ни на кого, мой директор, никогда не писал!.. Разве осмелюсь нарушить порядок?.. - кричал Муртаза, зажатый в угол.
- Пиши рапорты! Давай! Слышь, нарушай порядок! - орал Азгын.
Как в прошлый раз, он сгреб в охапку надсмотрщика и потащил его к столу технического директора.
- Мой директор!.. - еле выдавил из себя Муртаза.
- Азгын! Что ты делаешь, старина! Отпусти, Азгын! - вмешался директор.
Разъяренный Азгын тряс Муртазу. Директор кинулся ему на выручку, но разжать стальные объятия старого Азгына было невозможно. Директор нажал кнопку звонка. Прибежал рассыльный.
- Разними их! - приказал директор.
Тогда Азгын обрушился на директора:
- Или уйми этого пса, или же я не ручаюсь за себя! Клянусь аллахом, никого не пожалею!
Кямуран-бей побледнел.
- Объясни, что случилось? За что ты ругаешь ни в чем не повинного человека?
Заступничество директора только подлило масла в огонь. Старик Азгын уже не в силах был остановиться:
- Думаешь, я тебе Нух какой-нибудь? Падаль! Кто ты был, прежде чем начальством стать?
- А ну, убирайся отсюда! Пошел вон!