- Это он сам тебе сказал?
- Да.
- A-а… Ну, коли сказал, то точно… Форма на нем, правда, малость скукожилась, будто сосновая кора. Он, поди, не знает?
- Прямо Энвер-паша!
- Копия!.. Свисту только много. Но на его месте я бы не попадал в лапы Азгына, он ему такую борьбу покажет…
- Ладно, кончай! - сердито сказал Муртаза, забирая продукты. - Терпеть не могу фамильярностей. - И вышел из лавки.
- Эх, дурак дураком! - проговорил Нух ему вслед. - И злой дурак, хуже собаки! Вот разве что выносливый, как мул. Нет ему покоя ни днем, ни ночью. И что ему неймется? Ведь совсем измотался, еле на ногах держится, как командиром стал. Но чистоту навел, порядок в этой комнате военно-спортивной команды. Все блестит!
- Я тут слышал, что начальник ткацкого цеха хочет под него мину подложить, - сказал бакалейщик.
У контролера Нуха даже глаза заблестели.
- От кого слышал?
- Бекир Камбала с Тощим Неджипом тут беседу вели. Сказывали, что начальник цеха пожаловался на Муртазу техническому директору, а тот вроде бы даже ухом не повел… Это верно?
- Точно! Все очень удивлялись. Мне говорят: "А ты чего молчишь?" А что я? Я ведь знаю вероломство Кямурана!.. Они здорово все подстроили, как его проучить, только не вышло.
- А мне известно, что начальник цеха все равно с ним сведет счеты.
- Пускай ослепнет, кто этого не хочет, Рыфат! Беднягу Азгына, вот кого жалко… Сыновья у него непутевые, и зятя в армию забрали. Старику приходится за внуками приглядывать. Дай-ка мне сахарного тростнику и нож, хоть погрызу, успокоюсь.
- Тут говорили, что он рабочих лупцевал? - сказал бакалейщик, протягивая нож контролеру.
- Зуб на него точат рабочие, во какой! Вроде бы все стараются обходить его, внимания не обращают, а он так и липнет ко всем, придирается.
- Паскудный тип! К нему, значит, брат должен прийти. Чего это он? Вроде никогда не ходил, а тут вдруг пожаловал? Братец у него совсем другой человек, не чета этому дураку. Обвел он евреев, здорово ободрал их. Он в одной компании с Сулейманом из Адыямана. Такие дела ворочают! Производством пастырмы занимаются…
- Этот сумасброд, технический директор, вишь, польстил ему. Так он теперь воображает, что главнее его на фабрике человека нет! Он, вишь, только один любит порядок и дисциплину! Тоже жук нашелся!..
Нух взял толстый стебель сахарного тростника из связки, стоявшей у стены, и придвинул к себе табурет.
Муртаза спал, когда пришел его младший брат, Реджеб Атак. Младший в отличие от старшего был крупным, багроволицым здоровяком, преуспевающим коммерсантом. Он долго глядел на Муртазу, потом сказал его жене:
- Оставь, не буди… Пусть еще поспит.
Женщина топталась на месте, смущенная тем, что богатый деверь увидел их страшную бедность, нищенскую обстановку дома.
- Разве можно… - бормотала она, - он наказывал немедля разбудить, как брат придет…
- Ничего, не трогай.
- Нет, так нельзя.
- Говорю тебе, потерпится, ведь не чужой я, посижу, обожду.
- Извини, у нас и присесть не на что, табуретки нет даже. Сколько раз я ему повторяла: купи пару табуреток, гостя посадить некуда, коли пожалует!
- Ладно, свои люди.
Реджеб прислонился к стене, достал часы на золотой цепочке.
- Поздно с работы приходит?
- Да с полчаса, как домой заявился.
- Полчаса? Что ж так? Разве он не утром кончает?
- В шесть утра.
- А сейчас полдвенадцатого, - сказал Реджеб, поглядев снова на часы.
- Не знаю… вот уж какой день… И меня и себя умучил. Я ему: "Поостерегись, - говорю, - старость уже подошла, дети выросли, что станется с нами? Ведь гроша ломаного за душою нет, ничего на черный день не скопили!.."
- А он?
- Все твердит: "Бог милостив!" Будто не знает, как глубок колодец господен, как трудно оттуда зачерпнуть… А теперь еще на него обязанность возложили.
- Какую обязанность?
- Иль не различаешь по одежде?
- А-а-а… И впрямь… Так какую?
- Офицером, видать, стал.
- Ишь ты! Точно, офицер! - засмеялся Реджеб. - А что он за это получает?
- Где там! Напрасный труд. После смены остается на службе. Иной раз после полудня домой заявляется, перекусит, чем бог пошлет, поспит часика два и опять на фабрику бегом. Похудел, одни ребра торчат. Как моется в тазу, так, ей-богу, все ребра пересчитать можно. В день и пяти часов не спит. Разве такое выдержишь?.. А во сне, чуть забудется, начинает дурным голосом говорить, зубами скрежетать - страх берет…
- Что сделать, чем помочь, сноха? - проговорил Реджеб Атак, с сожалением глядя на старшего брата. - Сколько раз предлагал ко мне идти работать… К чему, говорю, тебе эта служба у чужих людей. Дела у нас, благодарение богу, идут совсем неплохо. Так он и слушать не желает…
Женщина тяжко вздохнула, вспомнив дочерей, еще не вернувшихся с фабрики.
- Ох-хо-хох! Бедняжки дочери трудятся по двенадцать часов в сутки. Побледнели, совсем прозрачными стали. Да если была бы у него покойная, добытная работа, разве я оставила бы крошек на фабрике? Отдала бы учиться шитью или другому ремеслу. Что с ними, несчастными, станется… - Она утерла фартуком слезы и добавила: - Обмани его как-нибудь. Возьми к себе на работу. Пусть хоть спокойно спит у себя дома. Вот погляди сам: он же не спит, а мучается, воюет со сном.
Муртаза скорчился и заскрежетал зубами.
- Вот так! Мечется на постели, все в клочья, одеяло, простыню… Шутка ли, шестеро детей!.. Латаешь, стираешь, места живого не осталось.
- Что тебе нужно?! - закричал Муртаза. - Чего ты от меня хочешь?.. - Повернулся на бок, жалобно застонал и вдруг вскочил и сел на постели.
Волосы его торчали дыбом, слипшиеся от пота. Он осмотрелся красными, обезумевшими глазами. На лбу блестели капельки пота.
Он зажмурился и, словно очнувшись, открыл глаза.
- Добро пожаловать, братец! - проговорил Муртаза и улыбнулся.
- Рад видеть тебя в добром здравии! - в ответ произнес Реджеб.
- Почему не разбудила, как я сказал? - набросился Муртаза на жену. - Коли брат пришел…
- Это я не велел, - вступился за сноху Реджеб. - Не хотел тебя беспокоить…
- Какое может быть беспокойство, раз ко мне брат пришел?
Муртаза подошел к умывальнику, ополоснул лицо и приказал жене:
- Приготовь поесть!
- Не беспокойся, брат, я уже ел… - попробовал отказаться Реджеб, но Муртаза и слышать не хотел.
- Как же так можно, брат? Два брата давно не виделись. Сейчас перекусим, посидим, поговорим.
Жена спустилась по лестнице вниз.
- Ну, как дела идут, братец?
- Хорошо, слава аллаху, хорошо идут, брат, дела.
- Дети здоровы?
- Здоровы, храни их аллах! Целуют руку дяди… А твои как?
- А как им быть, братец?.. Разве спрашивают у льва про его детей? Крепки, будто дубы, стоят не сгибаясь. Видишь на мне форму? - спросил Муртаза.
- Как же, как же, вижу: офицером стал.
- Стал, слава аллаху! Знаешь, что говорит технический директор? Он так прямо и говорит: "Не видел лучше тебя командира! Только ты сможешь наладить дисциплину у наших допризывников! А все потому, что курс прошел, строгое воспитание получил". - "Так точно! - ответил я ему. - Все будет, как надобно!" И расписал, как был у меня дядюшка-колага, наш дядя Хасан, который мне первый урок преподал: "Честь и хвала такому человеку!" - сказал директор. "Не изволь сомневаться, мой директор, - заверил я его, - во мне течет кровь моего дядюшки-колаги! На параде мы так пройдем, что наши враги поперхнутся от зависти… Потому как на парадах присутствуют иноземцы, желающие нас увидеть в неприглядном виде. А как посмотрят, так скажут: "Ого-го-го! Есть в этих турках стальная сила, которую не сломишь!" - и в расстройстве будут кровью харкать!"
- Старший брат, - сказал Реджеб, - вижу я, ты сам себя изводишь. Глядеть на тебя страшно, как ты похудел… Скажи, сколько тебе жалованья платят?
- Зачем это ты про жалованье спрашиваешь, братец? Даже слушать странно!
- У тебя же, брат, дети! Мюзейен выросла, слава богу. Коли судьбе будет угодно, не сегодня-завтра надо приданое готовить! Ты погляди вокруг, половика приличного нет, табуретки, чтоб гостей усадить…
Жена Муртазы, слушая разговор братьев, согласно кивала головой. Заметив ее в дверях, Муртаза вскипел:
- Тебе чего здесь надо?! Иль заняться нечем? Не дадут с братом поговорить!
Женщина поспешно сбежала вниз.
- Не обижай ее! - проговорил Реджеб. - Жалко несчастную. Секреты у нас с тобою, что ли?
- Не терплю бесцеремонности! И скажу тебе прямо: кому не нравится, братец, мой дом, пусть не приходит! Я ведь не с табуреткой родился!
- Не сердись, я не хотел тебя обидеть! Я только хочу, чтоб ты жил, как человек.
- А я не хочу, чтоб меня жалели, и не прошу милости!
Братья замолчали. В люльке заплакал сын. Муртаза вскочил, подхватил сына и стал нянчиться с ним, приговаривая:
- Ай-ай-а-я-яй, глупенький мой! Ну, чего раскричался? Глянь, дядя твой пришел, дя-а-дя!.. Не стыдно плакать перед дядей?! А-а-а, улыбаешься… Понимаешь, что дядька твой пришел!..
Муртаза протянул сына брату, но ребенок был мокрым и опять зашелся в плаче. С кухни прибежала мать, взяла ребенка и, положив на полу, посреди комнаты, распеленала.
Тут Реджеб вдруг оживился и сказал:
- Пока сноха здесь, я и скажу: есть у меня для вас доброе известие.
Муртаза с женой переглянулись и с любопытством уставились на Реджеба.
- Потому я и пришел, чтоб про новость сказать. У вас товар, у нас покупатель… Есть тут человек из Измира, желает посвататься за Мюзейен! Отец у парня богат, у него склады с оливковым маслом. Сам парень обувью торгует. С его отцом мы вместе дело ведем. Словом, люди они состоятельные, порядочные и желают порядочную девушку. Пусть будет бедная, но порядочная!
Реджеб поглядел на брата и его жену. Женщина, видно, обрадовалась и улыбнулась. Муртаза мрачно восседал в своей расшитой серебряным галуном форме. Нахмурив брови, неподвижно смотрел он на рыжего кота, дремавшего на лестничной ступеньке.
- Уж не знаю, посчитаете ли вы ее подходящей парой? - проговорила женщина.
Муртаза сердито глянул на жену.
- О чем говоришь? - резко спросил он. - Подходящая, неподходящая…
- Тебе лучше знать! - покраснев, ответила жена.
- Ну ладно! А скажи, братец, - снова спросил Муртаза, - что ж, в огромном Измире порядочной девушки не нашлось? Откуда там прослышали про Мюзейен?
- Знаешь в Икичешмелике нашего земляка Селима?
- Селима? Значит, это по его совету?
- Он, кроме того, с нами связан по торговым делам.
- Стало быть, говоришь, очень богатые?
- Очень! У них и дома, и склады, и сады, и оливковые рощи…
- Значит, пусть бедная, но порядочная. Не спросили, значит, есть ли у нас табуретки, а искали, выходит, порядочную? - сказал Муртаза и строго уставился на брата.
- Ты, брат, это здорово сказал! Точно подметил. Только ты пойми, я одного хочу: чтобы ты жил как человек!
Муртаза горестно покачал головой:
- Все знаю! Все… Мне тоже хочется и масла сливочного, и сливок, и меду. Только, когда я вижу все это на витрине, сожму зубы, проглочу слюну и прохожу мимо, отвернувшись. Думаешь, мне неохота лишнюю цигарку выкурить? Еще как! Я и злюсь, и переживаю про себя. А ты думал, все гладко, все тихо?
Снизу донесся запах пастырмы, кипящей в масле. Женщина оставила ребенка, весело дрыгавшего голыми ножками, и спустилась на кухню. Она взяла яйца, разбила и залила в кипящее масло. Когда блюдо было готово, женщина подала его мужчинам, а сама спустилась вниз, уселась на колоду, где обычно стояло корыто, и тихо заплакала, уткнувшись себе в колени.
Она плакала беззвучно, ее худенькие плечи мелко вздрагивали. Через открытое окно было слышно, как мужчины, гремя вилками, со смаком чавкают, уплетая жареную пастырму.
За двумя соседними станками в хлопкоочистительном цехе работали дочери Муртазы, погодки. Длинное и узкое помещение цеха содрогалось от страшного грохота тридцати шести станков, выстроенных в два ряда. В цехе было трудно дышать от едкой хлопковой пыли. За станками трудились подростки, мальчики и девочки, или же дряхлые старухи. Они заряжали цилиндры станка - их называют пушками - небольшими порциями хлопка-сырца, который лежал тут же в ящиках. Пунша жадно заглатывала хлопок, чтобы потом выстрелить очищенными от семян комочками волокна, белыми, легкими и пушистыми, которые рабочие сгребали палочкой и сбрасывали в корзину.
У одной из дочерей Муртазы в ушах были красные сережки, у другой, что помоложе, - голубенькие. Младшая сестра, не в силах побороть сон, уселась поудобнее, притулилась к стене и задремала. Тогда старшая тихонько тронула сестру палочкой. Та встрепенулась:
- Чего тебе?
- Спишь?
- Мочи нет, как спать хочется.
- А если отец сейчас заявится?
- Ну и пусть. Глаза сами закрываются.
- Пойдем ополоснем лицо, может, полегчает.
- Пойдем…
И они отправились в уборную.
- Мне приснилась наша старшая сестра Мюзейен, - сказала младшая.
- Когда?
- Да только что.
- А как она тебе привиделась?
- Будто бы она стала невестой, вся украшена золотыми и серебряными нитями. И мы поездом едем в Измир.
- Кто да кто?
- Ты, я, Мюзейен, дядя Реджеб, мать и отец.
- А дальше что?
- В барабаны били. Мы сидели в огромном зале. В белых блюдах - мясо, яблоки, груши, сладости. И мы едим, едим, едим… А ты мне говоришь: "Фирдес, давай припрячем фрукты, чтоб на фабрике полакомиться".
- Ну и спрятали?
- Не знаю. А какой красивый Измир!
Девочки остановились около умывальника.
- Сестричка, почему это человеку снится так, точно все на самом деле?
- Вот выйдет старшая сестра замуж, и прощай эта гнусная работа. Целую неделю буду спать. Только спать и спать…
- И я! А отец жениха очень богатый?
- Ага, богатый. Только заберет ли нас отец с фабрики?
- Не возьмет, даже если подыхать станем.
- Вредный он! Ох, и зла я на него. Если бы ты знала, как ноют плечи от усталости.
- А у меня! Еще больше, наверное, нету сил терпеть.
- Сегодня обязательно купим…
- Чего?
- Сластей.
- У нас же денег нет.
- Ну и что? Купим, а в получку отдадим.
- Кто даст в долг? Там и так на нас уже записано.
- Не твоя забота. Пойду к бухгалтеру, попрошу дядю Неджипа, пусть скостит старый долг, а потом снова запишет.
- Кондитер не даст в долг.
- Не твое дело.
Девочки постояли возле кранов и не стали умываться. На свежем ночном воздухе после влажного помещения цеха они замерзли и зашагали к уборной.
- А если отец дознается? - спросила вдруг старшая.
- Откуда?
- Ну, у бухгалтера спросит.
Младшая задумчиво посмотрела на мокрые крыши складов, мимо которых они шли, подгоняемые холодным ветром.
- Ох! Чтоб ему сдохнуть, - прошептала она. - И чего все лютует?
- О ком ты?
- О нем, о ком еще!
- Об отце, что ли?
В уборной было темно: свет падал от фонаря, горевшего над складом хлопка-сырца, что помещался напротив. Двери в пяти кабинах, как и в мужской уборной, вполроста, чтоб было видно, занята ли кабина, не спят ли там, не лодырничают, не пользуются ли обрывками хлопка. Из отхожих мест исходило зловоние.
Девочки умылись ледяной водой, обсушили руки, засунув их себе под мышки.
Из будки высунулась сторожиха и заорала:
- Эй, там, кончайте трепаться, шлюхи! На работу! Да побыстрее!
Сестры показали старухе язык и побежали к цеху.
- Посмотрим, который час, - предложила младшая.
Они вернулись к машинному отделению и прильнули к грязному окну. Часы показывали половину десятого. До окончания смены оставалось еще два с половиной часа.
Девочки заглянули в соседнее с машинным отделением складское помещение. Оно было пустым. Сестры шмыгнули туда и прислонились к теплой стене, согреваемой котельной.
- Ох, тепло! - сказала младшая. - Хоть кости согреются.
- И мои. Спать охота, сил нет.
- Да, сейчас бы в постель.
- И натянуть одеяло на голову.
Где-то раздалась трель свистка. Девочки встрепенулись.
- Отец, наверное! - сказала старшая.
- Нет, не он. Он не свистит. Он всегда появляется неожиданно, будто из-под земли. А какой добрый дядюшка Нух. Сколько раз заставал меня спящей, и ничего - не бил, не штрафовал.
- А отец бы…
- Кости переломал. Я, кажись, немного согрелась. А ты?
- Вроде полегчало.
- После работы обязательно купим сластей. Идет?
- Ага.
- Значит, решено!
Младшая присела на корточки и высыпала на пол, куда падал слабый свет через открытую дверь, свои камешки - пять штук.
- Сыграем, что ли?
- А почему тебе начинать? Нечестно! - возразила старшая.
- Хорошо, давай считаться.
- Давай…
Младшая сунула указательный палец в рот.
- Э-ни-ки бе-ни-ки… - начала она считалку. - Ну вот, мне начинать!..
Девочка сгребла камешки, потрясла их в ладошках и стала ловко подкидывать. Вдруг в дальнем темном углу склада раздался глухой кашель. Девочки, увлеченные игрой, не обратили на него внимания. Через некоторое время сиплый голос крикнул:
- А ну, брысь отсюда!
В испуге девочки замерли. В тревожной ночной тишине за стеной слышались мерные тяжкие вздохи машины, от которых пол под ногами вздрагивал, словно там бился пульс всей фабрики, заглушая неумолчное тарахтение станков.
- Брысь, девчонки! - снова раздался невидимый голос.
Забыв про камешки, сестры пулей вылетели из склада, отчаянно шлепая подошвами сандалий.
Когда контролер Нух в половине одиннадцатого заглянул в хлопкоочистительный цех, он увидел, что у многих станков нет рабочих. В цехе не было ни мастера, ни ребят - подносчиков хлопка, ни девушек-метельщиц. Не было даже надсмотрщика за рабочими, который обычно ходил между станками, будил заснувших, подгонял нерадивых.
Нух понимал, как сладок и желанен в эти поздние часы сон - дороже хлеба, кажется, - и не сердился, не кричал. Он увидел спящих, смекнул, что Муртаза сюда еще не заглядывал, и направился в ремонтную мастерскую, где нашел надсмотрщика, который умудрился спать стоя, привалившись к стене.
- Эй, Мюмин! - улыбаясь, потряс он надсмотрщика за плечо. - Слышь, Мюмин, проснись!..
Надсмотрщик подпрыгнул на месте, будто ему всадили иглу в мягкое место.
- Станки-то у тебя, сынок, впустую крутятся. Гляди, как бы Муртаза не объявился. Знаешь, когда собака кинется, надо держать палку наготове.
- И то правда.
- Отправляйся-ка и буди свой народ.