На полу расстелили рядно, положили на него круглую доску для разделки теста, заменявшую стол, которую ага прихватил с собой из дому. Разложили хлеб, вилки, ложки, принесли ибрик с водой и таз, поставили на жаровню разогревать мясо. Один из слуг замер у таза, ожидая, когда ага и его гость соизволят вымыть руки.
Первым вымыл руки и вытер их махровым полотенцем "ревизор", после него - "хозяин дома". Заключенные не спускали с них глаз.
Слуга поставил на доску кастрюлю с мясом. Кемаль-ага засучил рукава, взял хлеб и уже запустил было руку в кастрюлю, но тут раздался голос "ревизора":
- Тарелку!
В тот же миг появилась алюминиевая миска, которую "ревизор" без лишних церемоний наполнил доверху и пояснил:
- Привык есть из отдельной тарелки.
- Ты как моя свояченица, - сказал Кемаль-ага. - Убей ее, не станет есть из одной посуды со всеми.
- Не подумайте, что я брезгую. Просто привычка, как и у вашей свояченицы. От отца унаследовал, скорее даже от деда-паши. Когда я был совсем маленьким, дед часто брал меня на колени и кормил всегда из отдельной тарелки. Помню, сам султан изъявил однажды желание разделить с дедом трапезу. Он так любил деда, что предложил ему есть из одной с ним посуды. И представьте, дед отказался от такой чести. Султан не настаивал, и они ели каждый из своей тарелки.
Заключенные слушали затаив дыхание, они даже забыли про ужин.
Зато Кемаль-ага и его важный гость уплетали за обе щеки, словно за ними кто-то гнался. Кудрет ни на минуту не забывал о свояченице. Всякий раз, когда Кемаль-ага упоминал о ней в разговоре, а делал он это довольно часто, у Кудрета вспыхивала надежда. Да и сам Кемаль-ага нравился ему все больше и больше.
Значит, эта женщина тоже любит есть из отдельной тарелки? Недаром говорят, что "от сердца к сердцу бежит дорожка". Некто великий изрек: "Любовь - это надежда". Кудрет сказал бы иначе: "Любовь начинается с надежды", это, пожалуй, ближе к истине. Можно увлечься, надеяться, но не любить. Сколько встречаешь интересных мужчин и привлекательных женщин! Бывает, сладко заноет у кого-нибудь сердце, но лишь на миг, все кончается весьма прозаично: оба продолжают свой путь, чтобы никогда больше не встретиться. А будь по-иному, каждый влюблялся бы с первого взгляда.
- Что-то ты, свояк, задумался!
У Кудрета от радости екнуло сердце. Случайно Кемаль-ага назвал его свояком или выдал истинное свое желание?
- Ей-ей, свояк, - отозвался он, - в голове у меня такая неразбериха - как на еврейском базаре. Странное существо человек! В мозгу у него тысяча мыслей, а толкни его и спроси, о чем он только что думал, - не вспомнит.
В луженой, похожей на поднос посудине принесли плов. Кудрет снова до краев наполнил миску и полил рис оставшимся в кастрюле мясным соусом.
- Покойный свояк тоже любил плов с соусом.
- И свояченица любит?..
Кемаль-ага не дал ему договорить:
- Что муж любил, то и она любит.
- Поэтому они и поженились?
- Не-ет! Понравиться ей не так-то легко… Ты первый мужчина, на которого она обратила внимание после смерти мужа.
- Может, скажешь, что я понравился ей?
Упершись ложкой в посудину с пловом, Кемаль-ага выпрямился:
- Ты не из тех, кого женщина сразу не заметит.
- Мерси.
- Я - человек прямой. Белое называю белым, черное - черным. Короче говоря, влюбилась она в тебя с первого взгляда. А уж если узнает, что ты из пашей, да еще приближенных к султану…
- Что же тогда будет?
- Так и вцепится в тебя!
От радости у Кудрета даже спина зачесалась где-то между лопаток. Эх, оказаться бы сейчас с ней в постели, она почесала бы ему спину! Но пока рановато думать об этом. А до чего же хорошо она сложена! Грудь, талия, бедра - не придерешься! Про ноги и говорить нечего! К тому же она с образованием. Прошла у Зарифе-хафиз своего рода медресе, даже вступила в суфийский орден. Интересно, с кем она крутила амуры, пока умерщвляла денно и нощно свою плоть?
Кемаль-ага уже не сомневался в успехе задуманного и только не знал, сообщить ли свояченице радостную весть завтра или повременить. А она, конечно, завтра примчится, не выдержит. Он был уверен, стоит ему заикнуться о разговоре с бей-эфенди, и страсть в свояченице запылает неукротимым огнем. Нет, он лучше помолчит. Пусть все идет своим чередом. Раз лошадь бежит, незачем ее подхлестывать. Словом, не следует торопиться. С виду он человек солидный, но поди узнай, что у него на уме. Нельзя же вот так сразу отдать почти совсем незнакомому человеку богатую, владеющую солидным состоянием женщину. Но он тут же устыдился собственных мыслей. Ведь бей-эфенди не волк и не медведь. Он - настоящий мужчина, джигит. Заиметь такого свояка совсем неплохо. Впрочем, главное и не в родстве. Главное в том, что он станет активным членом партии и одновременно крупным землевладельцем, а если еще изредка будет облачаться в деревенскую одежду, все крестьяне проголосуют за него на выборах.
После плова ели пахлаву, пили кофе.
- Богатый ты иль бедный, а коль поел, так закури! - продекламировал Кемаль-ага, протягивая "ревизору" пачку "Енидже".
Но Кудрет запротестовал:
- Ни в коем случае! Сигаретами угощаю я!
- Что за счеты! Неужто угощать надо обязательно по очереди?
- Не обязательно, конечно. Но и совесть надо иметь. Нельзя все время угощаться и не угощать самому. Дружбу не меряют каптарами, а зерно - мискалями.
Кемаль-ага был просто в восторге от таких умных разговоров. Покойный отец мечтал выучить его на чиновника и отдал в школу. Но Кемаль не захотел учиться. Потом, уже разбогатев, он пожалел об этом, но наверстать упущенное было невозможно. С тех пор Кемаль-ага благоговел перед людьми учеными и даже перед теми, кто умел складно, толково говорить. Недаром он стал членом Новой партии. Во главе этой партии стояли люди из народа, не чванливые, но зато образованные. Если им удастся прийти к власти, землевладельцев не будут ограничивать и они смогут сами устанавливать цены на хлеб.
Размечтавшись, Кемаль-ага не сразу заметил, что бей-эфенди клюет носом. "Устал, видно", - решил Кемаль, поскольку время было еще раннее.
- Свояк, эй, свояк!
Кудрет очнулся.
- Да тебя, я смотрю, ко сну клонит. Ну и ложись, поспи.
Кемаль-ага отдал необходимые распоряжения прислужнику.
Кудрет пробормотал: "Не беспокойтесь", но от предложенной ему постели не отказался. Раз они свояки или, во всяком случае, скоро станут свояками, пусть похлопочет по-родственному.
Он облачился в голубую пижаму (совсем новенькую!) и залез под одеяло. Но спать ему вдруг расхотелось. Лежа с закрытыми глазами, он думал то о свояченице, то о матери, то о жене. Надо поскорее избавиться от этой злющей уродины. Пусть будет у него кто угодно, только не она. Правда, он не уверен, даст ли она ему развод. "Не даст - не надо. Главное, чтобы со свояченицей все получилось - пусть тогда дожидается меня в Стамбуле. Впрочем, она не из тех, кто ждет. Дети выросли. Даст развод - я ей кое-что подброшу, не пропадет с голоду…"
Во сне он видел, будто жена каким-то образом разнюхала о молодой вдове и кричит:
"Не дам развода, скорее мир перевернется! Кто меня заставит?"
"Дашь!" - кричит свояченица Кемаль-аги и хватает жену за горло.
"Не дам, никого у меня нет, кроме него, не умирать же мне с голоду!"
"Я тебе денег дам. Сколько захочешь! Вот!" - Она вытаскивает из-за пазухи пачку за пачкой и бросает, бросает, бросает… А жена в очках, очень похожая на сороку, хватает деньги и, как безумная, хохочет.
"Рехнулась, ей-ей, рехнулась!" - кричит неизвестно откуда взявшийся Идрис.
VI
Через три дня неожиданно появился Идрис с ошеломляющей новостью:
- Сам писал твоей жене прошение о разводе. И даже вместе с ней отнес его в суд. Словом, жди повестку!
Кудрет едва не заплакал от радости. Жена решила подать на развод! Трудно поверить в такое счастье!
- Да как же это случилось? Третьего дня я видел ее во сне. Орала, что ни за что не даст развода. И вдруг… Все как в сказке! Ну а как отнеслась к этому моя мать?
- Мать? Разве ты ничего не знаешь?
- Нет… А что? - Кудрет с тревогой заглянул Идрису в глаза. - Говори же! Что с ней?
- Я думал, ты знаешь…
- Что с матерью?
Идрис только сейчас сообразил, что Кудрет не мог знать о смерти матери. Старая женщина скончалась после того, как он поскандалил с женой. Кудрет тогда выскочил из дому и прибежал к нему в редакцию. Оттуда они пошли в отель на Босфоре. Там-то его и сцапала полиция…
- Твоя мать скончалась вскоре после того скандала у тебя дома, но ты был в это время у меня. Потом мы отправились в отель, и там тебя схватили… Кстати, знаешь, кто тебя предал?
- Кто? - Кудрет весь обратился в слух, сразу забыв о матери.
- Один из совладельцев отеля - бывший губернатор.
- Губернатор?
- Он был здесь губернатором как раз в то время, когда ты приезжал. Потом он ушел на пенсию и вместе с шурином, судьей в отставке, открыл отель.
- Допустим, - сказал Кудрет, подумав, - но ведь он меня совсем не знал. Правда, однажды я заходил к нему в управление, но не застал, и мне пришлось разговаривать с его помощником…
- Совершенно верно. Так он и рассказывал. Я после заглянул разок в отель. Никто меня там не узнал, и я смог кое-что выяснить. Так вот, когда ты разговаривал с его помощником, губернатор был в своем кабинете и оттуда через специальное окошко хорошенько разглядел тебя.
- Все ясно! - Кудрет хлопнул себя ладонью по лбу. - Значит, он, черт его дери, был там?
- Вот именно.
- А на пенсию его отправили уже после моего отъезда?
- Да. И он считает, что не без твоего содействия. После того как Сэма обратилась в прокуратуру с жалобой, дело получило широкую огласку. Губернатор переговорил с прокурором, и они решили взяться за расследование.
- Ну и выяснили что-нибудь?
- Пока это неясно. Знаю только, что допрашивали кое-кого из торговцев. А теперь послушай, что я тебе скажу. Ведь я решил никогда больше не возвращаться в Стамбул. Помнишь, как ты работал писарем в загсе?
- Помню. Ну и что?
- Хорошо бы нам с тобой зажить по-старому… Только бы вытащить тебя отсюда.
- Посмотрим. А что с Длинным и остальными?
- Все в порядке. Уже сколотили новую шайку.
- Кто вместо меня?
- Ты его не знаешь. И я тоже. Но человек вроде бы подходящий. Ладно, без них обойдемся.
"Еще как обойдемся! - подумал Кудрет. - Идрис сделает все, чтобы обо мне снова распространилась по городу хорошая молва, и недостатка в челобитчиках не будет. Опять начнутся угощения, рестораны, кабаки, как и прежде, крестьяне будут приносить масло, сметану, мед, овощи, фрукты… Как бы обрадовалась мать…"
Огонек, вспыхнувший было в глазах Кудрета, вдруг погас.
- Значит, мать…
- Приказала долго жить. Я думал, ты знаешь, потому и не вспоминал о ней, не хотел бередить рану…
Радость, испытанная Кудретом и от встречи с Идрисом, и от новости, которую он привез, смешалась с горечью утраты. Какое счастье, что жена надумала развестись с ним! Вот только мать до этого не дожила, не вытерпела! А ведь ждать оставалось совсем недолго.
Кудрет тяжело вздохнул:
- Расскажи мне, как ее хоронили.
- Лучше не спрашивай. Я так намучился! Жена твоя и пальцем не пошевельнула. К подружке убежала, к повитухе. Помнишь ее?
- А дочь, сыновья?
- Какой с них спрос? Им ни до кого нет дела. Для себя живут. Кстати, поговаривают, будто твоя дочь…
- Продолжай!
- Знаешь нашего соседа-бакалейщика?
- Ну?
- Говорят, она здорово ему задолжала и теперь с ним живет. И будто сам он или его приемный сын собираются на ней жениться.
Эту новость Кудрет оставил без внимания и спросил:
- А парни?
- Бросили университет и начали работать. Пристроились к родителям своих девиц. Когда ты гастролировал по Анатолии, они завели себе подружек. Словом, у них все в порядке. Так что ты думай только о себе.
- А как жена?
- Решила жить у повитухи.
- Понятно. - Кудрет кивнул. - Если бы не смерть матери, я сказал бы, что вместо одного глаза, о котором я молил, аллах дал мне сразу два…
Они помолчали. Потом Идрис попрощался и ушел.
Итак, Идрис остается здесь. Портативную машинку он привез, остается достать складной столик, немного бумаги и разные мелочи. Это несложно. Теперь можно не беспокоиться. Придется сначала поднатужиться, а потом будут жить припеваючи, лучше прежнего.
- Что это ваш гость так быстро ушел? - поинтересовался писарь.
- Придет еще.
- Для ваших гостей время не ограничено.
- Благодарю.
Кудрет вышел из канцелярии и, когда спускался по лестнице, услышал громкий голос прислужника:
- Кемаль-ага-а-а!
Кудрет остановился. Он сразу понял, что к Кемалю пришла свояченица. Третьего дня она потребовала, чтобы Кемаль-ага познакомил их. После знакомства женщина понравилась Кудрету еще больше. Возможно, его и сейчас пригласят, тогда представится случай еще раз полюбоваться этим прелестным созданием, воплощением женственности.
У двери, выходившей в тюремный двор. Кудрет столкнулся с Кемаль-агой и, хотя прекрасно знал, куда тот направляется, спросил:
- Ты куда?
- Твоя явилась, - хитро подмигнул Кемаль-ага.
"Твоя"… Как приятно это слышать! Она и в самом деле казалась ему своей, близкой.
- Пошли, свояк!
- Право, не знаю… - церемонно проговорил Кудрет, буквально сгорая от нетерпения поскорее ее увидеть.
Кемаль-ага схватил его за руку:
- Знаю, не знаю! Идем!
Свояченица появилась в дверях в тот самый момент, когда они поднимались по лестнице. Кемаль-ага чуть не сказал: "Это она к тебе, а не ко мне", но вовремя сдержался. Не стоило пока так говорить. И без того все ясно. Разве не видел он вчера, как они ворковали, не отрывая друг от друга глаз, и как она обеими руками держала его руку, забыв, что зять стоит совсем рядом? А что с ней творилось, когда пришло время расставаться? "Я по уши влюбилась, зятек", - сказала она как бы в шутку, прикинувшись, будто не хочет, чтобы Кудрет ее слышал.
Да и сам Кудрет все разговоры сводит к свояченице.
Как и в прошлый раз, они сидели в канцелярии; писарь под благовидным предлогом куда-то вышел. Глаза молодой женщины излучали уже не искры, а молнии, пронзавшие Кудрета насквозь. Но женщине он показался невеселым, глаза его заволакивала грусть.
- Вы чем-то расстроены?
Кудрет поднял на нее какой-то растерянный взгляд.
- Не знаю.
- Грусть вам не к лицу.
Ничего не ответив, Кудрет обхватил голову руками.
Кемаль-ага поднялся:
- Схожу за сигаретами и зажигалкой.
Женщина обрадовалась, проводила зятя благодарным взглядом и вдруг припала губами к огромной волосатой руке Кудрета.
- Может быть, мне надо заплакать?
- Почему? - Он взял ее руку, поцеловал.
- Потому что ты грустный.
Кудрет тяжело вздохнул. Женщина схватила его за руку и затрясла:
- Ну, говори же! Ты почему сегодня такой?
- Тошно мне, Слов не найду, чтобы сказать, как нехорошо.
Беспокойство женщины достигло предела.
- Что случилось? Говори же! Или ты хочешь скрыть от меня?
- Не собираюсь я ничего скрывать.
- Тогда рассказывай…
И Кудрет обстоятельно, не торопясь, как и подобало при его солидности, рассказал все по порядку. Как его арестовали и отправили сюда, как в тот самый день у него скончалась мать, а теперь вот жена затеяла бракоразводный процесс. Не сегодня-завтра состоится суд.
Женщина с трудом скрывала свою радость по поводу кончины "бедной мамочки, сущего ангела". Ведь самая лучшая свекровь хуже напасти!
- Выражаю тебе свое соболезнование, дорогой.
Дорогой? От этого слова у него сладко заныло сердце.
- Благодарю!
- А почему жена хочет с тобой разводиться?
Он горько улыбнулся:
- Ее, видишь ли, позорит мой арест.
- Скажите на милость!
- Вот именно. Если бы не смерть матери…
- То?
- Понавешал бы я на себя бубенчики и пустился в пляс…
- Тебя это радует?
- Разумеется!
- Почему?
- Да потому, что я никогда ее не любил.
- Зачем же ты на ней женился?
- Из уважения к матери.
"Хорошо, что она умерла", - подумала женщина, а вслух сказала:
- Но разве можно из одного только уважения есть то, что в горло не лезет?
- Нельзя, это верно. Но я тогда был слишком молод и боготворил мать.
Она сжала его руку и одарила взглядом, полным страсти.
- Ну а сейчас?
- Что сейчас?
- Кого ты сейчас боготворишь?
- Тебя!
Женщина забыла обо всем на свете и, не думая о том, что за ними могут подглядывать, порывисто обняла его и поцеловала.
- Милый!
Кудрет был польщен столь бурным проявлением чувств, но предпочел вести себя благоразумно.
Женщину это удивило, но она не обиделась.
- Почему ты так холоден со мной?
Кудрет оглянулся:
- Нас могут увидеть…
- Ну и пусть!