- Не жалейте, Маше, не жалейте… А напиться вы сможете на свадьбе Гаривеля.
- А разве он уже развёлся?
- Как видно, вопрос решён, коль речь идёт о новой женитьбе.
- А как же сама графиня Луиза?
- Он оставляет за ней какой-то замок с имением.
- Благородно. Может быть, вам известно, как разрешился спор за имение у толстого Жоржа с его братом Д'Альбре?
- Выиграл.
- Кто?
- Толстяк.
- Другого я не ожидал. Ну, а что у вас нового, дорогой принц?
- Завтра еду на охоту.
- На англичан?
- На кабанов, косуль, оленей…
- Дофина пригласите?
- Приглашу, но прежде займите сотню франков.
- Что вы, принц, откуда же у курочки яйца, коль петушок в бульоне?
- Ну, ну, Маше, не прикидывайтесь бедной курочкой, я ведь знаю, что час назад вы снеслись сотней франков от Гаривеля за консультацию о разводе.
- Не сотня, а всего лишь пятьдесят. И это всё, что у меня сегодня есть. Но сам дофин просил ему помочь. Ему бы тоже не мешало обновить свой гардероб, а то пообносился, хуже всякого бастарда.
- Ну, половину всё же отпустите.
- Что вы, принц, и половину не могу - отчёт держу за каждый франк перед дофином. Но так и быть три франка выделю.
- Ну, хоть пятнадцать дайте.
- Нет, нет, не более пятёрки.
- Маше, я умоляю вас, хоть дюжину ссудите. Я буду должен с теми пятьдесят.
- Держите, так и быть семёрочку, и баста.
- Накиньте сверху три до десяти.
- Ну, разве что ещё один добавлю.
- Ох, и прижимисты шиньонские прелаты. Ладно, давайте.
- Не ропщите, принц, война. И, согласитесь, канцелярия дофина ведь не паперть. Держите, принц.
- Спасибо.
- Ему спасибо, Карлу Валуа, скромнее его не знали мы дофина.
Алансонский поклонился коротко и вышел. Духовник вернулся к столу, взял исписанный официалом листки бумаги, пробежал по ним глазами и сказал:
- Ну, вот и прекрасно. До свиданья. Если король пожелает увидеть вас, мы пошлём за вами.
Официал поклонился и скрылся за дверью. Маше повернулся к старику.
- Брат Минэ, я сожалею, но дофин сегодня не принимает.
- Он занят?
Маше кивнул, но, посчитав это малоубедительным, добавил:
- Нездоров, - затем, выпятив нижнюю губу, тяжело вздохнул и сокрушённо закончил. - Приходите завтра.
Королевская охота
На следующее утро, когда под солнечными лучами только-только зазолотились шпили и башенки Шиньона, Жан Минэ вошёл во двор замка. Здесь в тиши высоких замковых стен расхаживали вельможи и негромко переговаривались.
Граф Виндом говорил Гаривелю:
- Редкий случай. Дофин согласился поехать на охоту.
- Но он же никудышный стрелок.
- Неважно. Он убеждён, что ему сегодня повезёт. В ночь на пятницу ему приснилось, что он купался в дерьме и ел тараканов.
Оба залились смехом. Старику Минэ стало неловко слушать вельмож, обсуждающих дофина, и он отошёл подальше. Но тотчас, рядом с ним остановились двое других.
- Дорогой Ален, Карл любит принца, но отставать от него не хочет. Жан Алансон, хоть и любимчик, но всё же соперник, да ещё моложе, красивее и удачливее Карла.
- Дорогой монсеньёр Персеваль, но все недостатки внешности дофина с лихвой компенсирует его высокая образованность. Всем известно - в знании латыни он может смело состязаться с любым магистром университета.
- Э-э-э… Образованность, латынь… Вы спросите его самого! Он рад этому? Да никакая образованность не заменит ему происхождение от ненормального папеньки. А его бедность? А его честолюбие? Его тщеславие несравнимо! Он хронический неудачник, но ровно столько же завистлив! У Алансона масса любовниц. А у Карла Валуа ни одной, кроме жены.
- М-да… В общем, я бы не советовал ни Алансону, ни Вандому вырываться вперёд. Давайте поможем капитану де Рэ настрелять побольше дичи. Этому можно быть самым лучшим стрелком в королевстве - он не соперник в борьбе за трон.
Запел рожок. Вельможи вскочили на коней и в окружении слуг и егерей выехали со двора.
Старик оглядел опустевший двор и на крыльце увидел королевского духовника.
Тот медленно, держа руки на животе, подошёл к Минэ; окинул кюре взглядом из-под полуопущенных век и, выпятив нижнюю губу, ответил кивком на поклон старика.
- Мне очень жаль, брат Минэ, но дофин уехал на охоту. Приходите завтра. Или ждите его возвращения с охоты. Ели она будет удачной, быть может, он вас примет.
Сказал. Закрыл глаза. Потряс головой и скрылся за тяжёлой дверью, ведущей в палаты замка.
Охота была в разгаре. Летели стрелы из арбалетов. Кричали егеря. С лаем бегали охотничьи собаки. Падали косули и лани. Храпели при виде битой дичи лошади. К дофину подскакал молодой герцог Алансон.
- Какие успехи, сир?
- Пока никаких, Жан.
- Могу поделиться. У меня уже две лани и косуля, - принц показал на стоящую рядом лошадь с перекинутыми через её спину убитыми животными.
- Спасибо, брат, но мы уж как-нибудь, но сами, - с дрожью обиды в голосе ответил Карл и пришпорил коня. Он мчался через опушку леса за стайкой тонконогих, пятнистых косуль. Рядом скакали егеря, перезаряжавшие арбалеты и подававшие их на скаку дофину. Но к великому неудовольствию и поднимавшемуся раздражению ни одна косуля не упала. К дофину подскочил граф Вандом.
- Ваше величество, едемте на тот край поля, там егеря выгнали два десятка оленей.
- Едем.
Оба помчались, на ходу принимая от егерей заряженные арбалеты. Граф стрелял отменно и очень скоро с нескольких выстрелов подбил двух оленей. Он удовлетворённо выпрямился в седле, расслабленно опустил плечи и устало произнёс:
- Ну, что ж, было два, да ещё два - четыре. Пожалуй, хватит… Как вы считаете, ваше величество?
- Да, уж не знаю, граф, не знаю.
- Буду, счастлив, поделиться с вами, сир.
- Благодарю вас, граф, но я ещё в состоянии стрелять и сам. А, настреляв зверья, не стану хвастать. Вон капитан де Рэ, наверняка, убил не меньше вашего. Давайте, спросим.
Карл повернул коня к подъехавшему капитану.
- Ну, как охота нынче, Жиль?
- Две косули, три оленя и кабан, ваше величество.
- Ну и что? Эх, вы! Стрелки! Хвастуны! А вот кто опора и надежда Франции! - Вдруг конь дофина, словно в знак согласия мотнул мордой, гордо выпятил грудь, дрыгнул, словно в танце задними ногами, чуть вскинув круп. Но от неожиданности Карл упустил уздечку, не удержался в седле и медленно свалился на землю.
Оба - Алансон и Вандом - рассмеялись. Персеваль де Буленвилье, бывший рядом с де Рэ, шепнул ему:
- Помогите его высочеству.
Капитан спрыгнул с коня и вместе со слугами помог дофину вернуться в седло.
- Не огорчайтесь, ваше величество, - ласково произнёс герцог Жан Алансон, - ваш папенька тоже плохо сидел на… в седле.
Лицо Карла перекосилось в гневе. Тусклые, с маленькими точками зрачков, глаза его широко распахнулись. Губы, язык и зубы долго не слушались его. Наконец, он собрался с силами и пролепетал побелевшими губами:
- Делом надо заниматься, сир! Делом, а не охотой и прочей безделицей! А вы болтаете невесть что!
Сказал и с места рванул галопом в сторону Шиньона. За ним последовали его слуги и егеря.
- М-м-м-да-а-а, - глубокомысленно изрёк де Буленвилье, повернувшись к Шартье, когда они отъехали от насмешников. - Такого слышать ему ещё не доводилось. Никто ещё не смел, напомнить ему таким тоном об отце.
- Могу представить, как хотелось ему сейчас порубить на куски кузена и швырнуть его останки в яму с волками, - сказал поэт и дипломат Ален Шартье.
- Но сейчас он этого не сделает.
- Вы думаете?
- Убежден. Я знаю скрытный и злопамятный характер Карла. Сейчас он перекипит и затаит обиду. Ведь ему надо удержать окружение, чтобы не осложнить борьбу за трон и войну с англичанами.
- А что же в этом состоянии он сделает сейчас?
- Сейчас? - переспросил Буленвилье и, на мгновенье задумавшись, ответил. - Займётся государственными делами.
- И наверняка в дурном настроении совершит очередную глупость.
- Ошибку, монсеньор, ведь он почти король, и Бог ему судья.
(Пройдёт чуть более двадцати лет, закончится война с победой для Карла Валуа, и по формальному обвинению в денежных злоупотреблениях он самым первым обезглавит своего двоюродного брата герцога Жана Алансонского)
Карл Валуа
Вернувшись во дворец, Карл вызвал к себе казначея Эдмона Рагье и встретил его вопросом:
- Дорогой Рагье, ответьте мне, как проходит сбор податей?
- В общем-то, не так уж плохо, как могло быть.
- А что возможны недовольства?
- Нет, сир, больше всего наши мытари боятся увидеть веселье и услышать смех в ответ на их требование.
- Не понял.
- Ваше величество, когда у крестьян, ремесленников и торговцев ещё что-то есть, они стонут, ревут, но отдают. Если же смеются, спеши унести ноги, ибо рискуешь потерять голову. Знаю по собственному опыту и опыту других.
- Вот оно что… И как скоро мы сможем услышать смех?
- Боюсь, что это может случиться даже завтра, особенно в пограничных провинциях.
- С пограничных не собирайте. Их верность нам особо дорога.
- Слушаюсь, сир!
- Ну, хорошо, спасибо. Передайте секретарю, чтобы позвали Роббера Ле Масона.
Рагье вышел. Карл шагнул к окну и глянул в окно. По двору расхаживал незнакомый священник.
- Ваше величество, рад видеть в полном здравии правителя и друга.
Карл резко обернулся с вопросом:
- Не посчитаете ли вы излишним созвать Генеральные Штаты? Мы так сейчас нуждаемся в деньгах.
- Ваше величество, созвать Генеральные Штаты не труднее, чем протереть там новые штаны, но толку-то… Деньги растекутся по сундукам де Шартра, де Гокура, Ла Тремуйля и так далее… Война не закончится, а казна опять до осени иссякнет.
- Что же вы предлагаете?
- Конкретно не готов ещё сказать, я полон необъяснимых ощущений, образов, предчувствий и ассоциаций, и мне думается, что мы уже в преддверии невероятного по форме, но очень мудрого по содержанию решения.
- Надеюсь, вспомните вы дверь сюда, когда вас осенит?
- Непременно, сир. Это моя святая обязанность.
- Ну, хорошо, благодарю вас. Передайте секретарю, чтобы послали за Маше.
Старик Ле Масон с поклоном скрылся. Карл выглянул опять в окно. Вновь увидел во дворе провинциального кюре. Услышал за спиной движение. Обернулся. В дверях стоял прелат.
- Что новенького есть у вас?
- Да, ничего достойного внимания.
- А что за кюре кружит под окнами донжона?
- Кюре, Жан Минэ, из Шампани. Что-то надумал себе и вообразил, что должен непременно доложить об этом лично вам.
- Так пусть доложит. Пропустите.
- Слушаюсь, ваше величество, - Маше покорно поклонился и исчез.
Карл вернулся к окну, распахнул его. Старик во дворе остановился и глянул на открывшееся окно. Потом повернулся в сторону крыльца. Поклонился. Направился к входу. Подул ветерок. Карл прикрыл окно и обернулся к двери. В кабинет вошёл кюре.
- Ну, что вы там, padre, придумали? Выкладывайте.
- Ваше величество, я не стану рассказывать вам вещие сны и не буду обманывать, что видел чудо. То, что пришло мне в голову - это плод холодных раздумий о судьбе отечества. Однако знаю наперёд, что это может показаться вам необычным настолько, что вы сочтёте меня сумасшедшим…
- Ближе к делу, padre.
- Ваше величество, королевство истощилось, силы его на исходе. Женщины рожают мужчин, но их явно недостаёт. Они продолжают гибнуть. Мне трудно назвать истинную причину наших неудач. Может быть, виновны военачальники; быть может, в этом вина ваших слуг; а может, виновны мы - слуги Господа. Но мне сдаётся, что я нашёл универсальное средство.
- Ну-ну, и что же это?
- Ваше величество, нужно под королевское знамя поставить девчонку. Простую, но хорошенькую. Чистую, непорочную деву, одетую в латы. Это должно изменить общее настроение как на нашей стороне, так и по ту сторону.
Едва скрывая нахлынувшую скуку, Карл сделал несколько нервных, нетерпеливых шагов по кабинету. Вдруг почувствовал боль в ушибленной ноге, остановился. Тотчас вспомнилась неудачная охота, падение с лошади, злая шутка и ядовитый смех кузена. Гнев подступил к горлу и вырвался стоном. Подавляя его, Карл тяжело вздохнул.
- Ну, что вы, что вы, padre, это не годится. Всё что угодно, только не это. Не хватало ещё, чтобы в хроники Франции попала какая-то девка!
- Ваше величество, что такое пять-шесть лет удачных военных действий по сравнению с многовековым прошлым и ещё большим будущим Франции? Ничто! Но это будут годы освобождения, на смену которым придут счастливые и безмятежные годы вашего правления.
- Нет, нет, святой отец, я не могу пойти на это. Уж слишком необычно то, что вы предлагаете. Слишком! Это вздорная мысль! Да вы, просто… Нас засмеют. Представляю: девка в армии! Нет, нет! Идите. Я обещаю забыть о нашем разговоре. Ступайте.
В тяжелом расстройстве старик покинул Шиньон.
Париж
Дверь под вывеской "Железный рак" не успевала закрываться. Из трактира, расположенного в полуподвале здания, густо несло подгоревшим мясом и вином. По каменным, сглаженным, затоптанным и скользким ступеням старик спустился вниз, прошёл в самый дальний и тёмный угол, уселся за стол спиной к залу. По летним, пыльным, полным нищими и бродягами, солдатами, погорельцами и разбойниками, он проделал большой путь. От Шиньона на лошади доехал до Буржа. Там продал телегу вместе с лошадью и отправился дальше пешком. В Жьен пришёл в разбитых башмаках. Однако денег на починку тратить не стал, отправился дальше в Осер. В дороге башмаки развалились окончательно, и с ними пришлось расстаться. В Осер пришёл босиком, но в нём ещё можно было угадать бывшего кюре; хотя лицо его заросло бородой, а коричневая повседневная сутана выгорела под палящим солнцем, полиняла под проливными дождями, истрепалась ветрами, измялась в полях и лесах, где её хозяин, короткими летними ночами, засыпал до зари чутким стариковским сном, то в обществе беженцев и погорельцев, то среди паломников или бродяг, а то и просто в немом, бессловесном одиночестве. В Труа, решившись поставить крест на духовном поприще, он, чтобы не обременять себя и не искушать лихую, лесную братию, продал все лишние вещи и в Париж вошёл с пустой котомкой, с горстью монет, оборванный, босой, загорелый, седой, похудевший и бородатый - что-то среднее между священником и бродягой. Усталость была великой. Он сидел долго сутулый и молчаливый, но какой-то торжественный от уверенности в необходимости и величии собственной миссии.
К нему подошла молодая хозяйка трактира.
- Будете есть?
- Да.
- Вина принести?
- Нет, не надо. А рыбу я съем с лепёшкой.
- Бульон и пару раков с зеленью, - подсказала хозяйка.
- Хорошо, давайте.
Хозяйка вернулась очень скоро, неся на медном блюде заказ. Получив деньги, она ушла.
Вскоре в трактир спустились трое английских солдат. Они заказали вино, мясо и принялись за пиршество. Из-за соседнего стола вытянули немолодую француженку; усадили за свой стол; принялись поить её вином и наперебой щупать. Захмелев, затянули песню.
Пресвятая Мама,
От войны огня,
От стыда и срама
Не спасти меня!
Брошу я сутаной
Попусту трясти,
Попрощаюсь с саном,
Господи, прости!
Дыблюсь я горою,
А в сознанье муть,
Лишь перед собою
Вижу зад и грудь.
Брошу я сутаной
Попусту трясти,
Попрощаюсь с саном.
Господи, прости!
Милая Ивойя
И малышка Сью,
Вам обеим, стоя,
Что-то сотворю.
Брошу я сутаной
Попусту трясти,
Попрощаюсь с саном,
Господи прости!
К столу, за которым сидел старик, подошли двое подмастерьев, Ирминон и Гийом, да старый мастер Филипп Трюмо. Ремесленники окликнули хозяйку, заказали мяса и вина. Филипп Трюмо, оглядев зал и француженку в обществе англичан, сказал:
- Вот так и Франция: её щупают, дурят, а она вечерами смеётся, но каждое утро плачет.
- Неужели этому не будет конца, мастер? - спросил Ирминон.
Трюмо тяжело вздохнул.
- Не знаю. Да и знает ли вообще кто-либо…
Жан Минэ, не поднимая глаз от стола, молча жевал рыбу. Подошла хозяйка, вытянула из-за пояса тряпку, смахнула ею крошки и кости на пол, сидящей под столом собаке, поставила на стол дымящееся мясо и вино.
- Вот вы, старый человек, - обратился мастер к Минэ, принимая протянутую Гийомом кружку с вином. - Вы знаете, кто может спасти нас от позора?
Старик поднял глаза, оторвался от еды, вытер руки о потрёпанное одеяние, не спеша, ответил:
- Я знаю не более вас, но люди говорят разное.
- А-а! - отмахнулся Трюмо. - Болтают все и всё, а дельного - никто!
Минэ достал из-за пазухи потёртую книжку.
- Ну, вот один английский поэт, Мэрлин, пишет:
"Из дубового леса выйдет дева и принесёт бальзам для ран. Она возьмёт крепости и своим дыханьем иссушит источники зла; она прольёт слёзы жалости и наполнит остров ужасным криком. Она будет убита оленем с девятью рогами: четыре из них будут нести золотые короны, а шесть превратятся в рога буйволов и произведут шум на Британских островах. Тогда зашумит датский лес человеческим голосом: "Приди, Камбрия, и присоедини к себе Корнуэлл!"".
Пока старик читал, к столу подошли крестьяне, извозчики и ремесленники. Они подсели, заказали вино, еду и прислушивались к чтению. Трюмо и его подмастерья выпили и принялись за еду.
- Среди всей этой белиберды есть хоть несколько здравых слов? - спросил мастер.
Кюре поднял на него глаза.
- Мне думается, есть. Вот: "из дубового леса выйдет дева и принесёт бальзам для ран". Тут всё просто и понятно. "Она возьмёт крепости и своим дыханьем иссушит источники зла". Яснее не бывает. В следующей строке идёт речь о её добродетели, о способности чувствовать чужую боль и о победе. Что до острова, то это, наверное, Сен-Лу или Туаль, что на Луаре возле Орлеана, где она нанесёт главное поражение англичанам. Толковать дальнейшее трудно, но последняя фраза о шуме на Британских островах говорит сама за себя…
Один крестьянин за соседним столом внимательно вслушивался в то, что говорил старик, затем поднялся вместе с тарелкой и вином, подсел ближе и спросил:
- А где это лес такой дубовый?
- Дубовых лесов во Франции немало. Есть они и на границе с Лотарингией, - ответил Жан Минэ.
- Вы оттуда? - наклонился к нему Трюмо.
- Я бывал там, посетил пустынь Нотр-Дам-де-Бермен, что неподалёку от Вокулёра. А ещё в том краю есть деревенька Домреми-Гре. Растёт посреди неё дерево Дев, а возле дерева бьёт источник с целебной водой. Я пил ту воду, омыл глаза и ноги…
- Ну, и как? - заинтересовался один пожилой ремесленник.
Кюре погладил себя по груди и похвастался:
- Вижу лучше, ноги сильнее, в груди благодать.
- Ишь, ты! - воскликнул пожилой крестьянин. - Хорошая водица! Надо бы побывать там! А как называется деревенька та?
- Домреми-Гре, - ответил кюре негромко, но любовно, выговаривая каждый слог.
- Домреми, - повторил крестьянин.
- Как? - переспросил тугой на ухо ремесленник.