Вереница опоздавших, которые не были в Бюро регистрации, отделила Кэсла от полковника Дэйнтри. Какой-то мужчина в двубортном жилете сказал ему:
– Я тут ни души не знаю – кроме Колина, конечно.
Раздался звон бьющегося фарфора. И голос миссис Дэйнтри, перекрывший гул в комнате:
– О господи, Эдвард, это что – сова?
– Нет, нет, не волнуйтесь, дорогая. Это всего лишь пепельница.
– Ни единой души, – повторил человек в жилете. – Меня зовут, кстати, Джойнер.
– А меня – Кэсл.
– Вы знаете Колина?
– Нет, я приехал с полковником Дэйнтри.
– Это кто же?
– Отец невесты.
Где-то зазвонил телефон. Никто не обращал на него внимания.
– Вам бы надо перекинуться словцом с Колином. Умнейший малый.
– Странная у него фамилия, верно?
– Странная?
– Ну да… Клаттерз.
– Его фамилия Клаф.
– О, значит, я не расслышал.
Снова что-то разбили. И успокаивающий голос Эдварда, вырвавшийся из общего молчания:
– Не волнуйтесь, Сильвия, ничего страшного. Все совы целы.
– Он произвел настоящую революцию в нашей рекламе.
– Вы работаете вместе?
– Можно сказать, я и есть "детский тальк Джеймисона".
Человек по имени Эдвард схватил Кэсла за локоть. И сказал:
– Ваша фамилия Кэсл?
– Да.
– Кто-то просит вас к телефону.
– Но никому не известно, что я здесь.
– Какая-то девушка. Она немного расстроена. Говорит, что вы ей срочно нужны.
Мысли Кэсла тотчас обратились к Саре. Она знала, что он поедет на свадьбу, но ведь даже Дэйнтри не знал, где они потом будут. Неужели Сэм снова заболел? Он спросил:
– Где телефон?
– Следуйте за мной.
Но когда они подошли к аппарату – белому телефону возле белой двуспальной кровати, охраняемой белой совой, – трубка уже лежала на рычаге.
– Извините, – сказал Эдвард, – она наверняка перезвонит.
– Она не назвалась?
– Я не расслышал при всем этом шуме. Такое у меня впечатление, что она плакала. Пойдемте выпьем еще шипучки.
– Если не возражаете, я побуду здесь, у телефона.
– В таком случае извините, если я не останусь с вами. Видите ли, мне надо присматривать за всеми этими совами. Сильвия очень расстроится, если какую-нибудь из них повредят. Я предлагал убрать их, но ведь у нее их больше сотни. Да и в комнатах без них стало бы пустовато. А вы приятель полковника Дэйнтри?
– Мы с ним работаем в одной конторе.
– Там, где все шито-крыто, да? Мне несколько неудобно встречаться с ним в такой обстановке. Сильвия не думала, что он приедет. Не надо было мне, наверно, здесь появляться. Так было бы тактичнее. Но кто же тогда присматривал бы за совами?
Кэсл присел на краешек большой белой кровати, и белая сова рядом с белым телефоном уставилась на него, словно увидела незаконного пришельца, пристроившегося на краю этого странного снежно-белого континента, – тут все было белое, даже стены, и белый ковер лежал под ногами Кэсла. Кэслом владел страх – страх за Сэма, страх за Сару, страх за себя, – страх, словно невидимый газ, сочился из мембраны молчавшего телефона. Таинственный звонок нес с собой угрозу ему и всем, кого он любил. Гуденье голосов звучало здесь негромко – словно бормотание толпы туземцев, собравшихся где-то далеко за этой снежно-белой пустыней. Снова зазвонил телефон. Кэсл отодвинул в сторону белую сову и поднял трубку.
И вздохнул с облегчением, услышав голос Синтии:
– Это М.К.?
– Да, а как ты меня разыскала?
– Я позвонила в Бюро регистрации, но вы уже уехали. Тогда я отыскала в телефонном справочнике номер миссис Дэйнтри.
– В чем дело, Синтия? У тебя странный голос.
– М.К., ужас что случилось. Артур умер.
Снова, как и раньше, Кэсл не сразу сообразил, кто такой Артур.
– Дэвис? Умер? Но он же на будущей неделе собирался выйти на работу.
– Я знаю. Уборщица обнаружила его, когда… когда зашла к нему постелить постель. – Голос перестал ее слушаться.
– Я сейчас приеду в контору, Синтия. Ты была у доктора Персивала?
– Он сам позвонил мне и сообщил.
– Сейчас пойду сообщу полковнику Дэйнтри.
– Ох, М.К., как я жалею, что не была с ним поласковее. Ну что я для него сделала – только перестелила постель. – Он услышал, как от сдерживаемых рыданий у нее перехватило дыхание.
– Я постараюсь поскорее приехать. – И он повесил трубку.
В гостиной по-прежнему было полно народу и все так же шумно. Свадебный торт разрезали и роздали, и гости теперь выискивали неприметные места, где можно было бы оставить свой кусок. Дэйнтри одиноко стоял возле столика, уставленного совами, с куском торта в руке.
– Ради всего святого, поехали, Кэсл, – сказал он. – Не понимаю я такого времяпрепровождения.
– Дэйнтри, мне сейчас звонили из конторы. Дэвис умер.
– Дэвис?
– Умер. Доктор Персивал…
– Персивал! – воскликнул Дэйнтри. – О боже, этот человек…
Он сунул свой кусок торта между совами, и большая серая сова, покачнувшись, грохнулась на пол.
– Эдвард! – взвизгнул женский голос. – Джон разбил серую сову!
Эдвард ринулся к ним.
– Но я же не могу быть везде одновременно, Сильвия.
За его спиной появилась миссис Дэйнтри.
– Ах ты чертов старый нудила, ах ты дурак, – сказала она. – Я никогда тебе, Джон, не прощу этого… никогда. И вообще какого черта ты тут делаешь в моем доме?
Дэйнтри сказал:
– Пошли отсюда, Кэсл. Я куплю тебе, Сильвия, другую сову.
– Эта сова – она невозместима.
– У нас человек умер, – сказал Дэйнтри. – Он тоже невозместим.
– Никак не ожидал, что это может случиться, – сказал им доктор Персивал.
Кэслу эта фраза показалась на редкость безразличной и такой же холодной, как тело несчастного, который лежал на кровати в мятой пижаме, распахнутой на груди, – должно быть, его прослушивали, тщетно пытаясь уловить пусть самое слабое биение сердца. До сих пор доктор Персивал представлялся Кэслу этаким добродушным весельчаком, сейчас же, рядом с трупом, он сам будто заледенел и в произнесенной им страстной фразе чувствовалось непонятное смущение и как бы извинение.
Резкий переход от дома миссис Дэйнтри, где стоял гул голосов незнакомых людей и среди стаек фарфоровых сов хлопали пробки шампанского, в эту неприбранную комнату, где находился сейчас Кэсл, подействовал на него как шок. Произнеся свою злополучную фразу, доктор Персивал умолк, – молчали и остальные. Он немного отступил от кровати, словно показывая картину двум не очень доброжелательным критикам и с волнением ожидая их суда. А Дэйнтри молчал. Казалось, его вполне устраивало наблюдать за доктором Персивалом, словно тот должен был разъяснить, какая была допущена ошибка при написании картины.
Кэсл почувствовал, что больше не в силах выдерживать затянувшееся молчание.
– Кто эти люди там, в гостиной? Что они делают?
Доктор Персивал с большим трудом оторвался от созерцания кровати.
– Какие люди? Ах, эти. Я попросил спецслужбу посмотреть, нет ли чего.
– Зачем? Вы что, считаете, его убили?
– Нет, нет. Конечно, нет. Ничего похожего. У него же печень была в жутком состоянии. Несколько дней назад он делал рентген.
– Тогда почему же вы сказали, что никак не ожидали?..
– Я не ожидал, что это произойдет так скоро.
– Я полагаю, будет вскрытие?
– Конечно. Конечно.
Слово "конечно" множилось над трупом словно слетевшиеся мухи.
Кэсл вышел в гостиную. На кофейном столике стояла бутылка виски и использованный стакан, а рядом – экземпляр "Плейбоя".
– Я говорил Дэвису, что надо перестать пить, – произнес доктор Персивал в спину удалявшемуся Кэслу. – Он не пожелал прислушаться.
В комнате было двое. Один из них взял "Плейбой", пролистал и встряхнул. Другой рылся в ящиках бюро.
– Тут его адресная книга, – сказал он своему коллеге. – Просмотри-ка фамилии. Проверь номера телефонов – нет ли несоответствий.
– Я все-таки не понимаю, что они тут ищут, – сказал Кэсл.
– Обычная проверка – безопасности ради, – пояснил доктор Персивал. – Я пытался добраться до вас, Дэйнтри, потому что это ваша компетенция, но оказалось, что вы уехали на какую-то свадьбу или куда-то еще в этом роде.
– Да.
– Недавно в нашей конторе, судя по всему, была кем-то допущена известная небрежность. Будь шеф на месте, он наверняка попросил бы нас удостовериться, не осталось ли что-нибудь валяться после бедняги.
– Вроде телефонных номеров, записанных не на те фамилии? – спросил Кэсл. – Я бы не назвал это небрежностью.
– Эти ребята всегда работают по определенной системе. Ведь так, Дэйнтри?
Но Дэйнтри молчал. Он стоял в дверях спальни и смотрел на труп. Один из двоих ребят сказал:
– Взгляни-ка на это, Тэйлор. – И протянул другому листок.
Другой прочел вслух:
– Бон шанс, Каламазу, Джинова вдова.
– Что-то странное, верно?
Тэйлор сказал:
– Bonne chance [удача (фр.)] – это по-французски, Пайпер. Каламазу – похоже, название города в Африке.
– В Африке? Это может быть важно.
– Загляните лучше в "Ивнинг ньюс", – сказал Кэсл. – Наверняка обнаружите там, что это три лошади. Дэвис всегда ставил на тотализаторе по уик-эндам.
– А-а, – произнес Пайпер. Прозвучало это несколько разочарованно.
– Я думаю, надо предоставить нашим друзьям из спецслужбы возможность спокойно заниматься своим делом, – сказал доктор Персивал.
– А как у Дэвиса насчет родни? – спросил Кэсл.
– Служба этим занимается. Похоже, единственный его близкий родственник – двоюродный брат в Дройтуиче. Дантист.
– Вот это, кажется мне, что-то не в цвет, сэр, – сказал Пайпер.
Он протянул доктору Персивалу книгу, но Кэсл перехватил ее. Это был томик стихотворений Роберта Браунинга. Внутри была наклейка с гербом и названием – "Дройтуичская королевская классическая школа". Судя по наклейке, это была награда, выданная ученику по имени Уильям Дэвис в 1910 году за английское сочинение, и Уильям Дэвис мелким почерком, черными чернилами вывел: "Передана по наследству моему сыну-Артуру 29 июня 1953 г. – в день, когда он сдал с отличием экзамен по физике". Браунинг, физика и шестнадцатилетний юноша – сочетание, безусловно, немного странное, но Пайпер, говоря "не в цвет", имел в виду явно не то.
– Что это? – спросил доктор Персивал.
– Стихи Браунинга. Я тут не вижу ничего "не в цвет".
И тем не менее Кэсл вынужден был признать, что эта книжка не сочетается с Олдермастоном, тотализатором и "Плейбоем", унылой рутиной службы и почтой из Заира: неужели всегда, даже в самой заурядной жизни, если хорошенько покопаться после смерти в вещах покойного, обнаруживаются какие-то непонятности? Дэвис, конечно, вполне мог хранить эту книжку из чисто сыновней преданности, но он явно читал ее. Ведь он же цитировал Браунинга Кэслу, когда они в последний раз виделись.
– Взгляните, сэр, тут есть отмеченные места, – сказал Пайпер доктору Персивалу. – Вы разбираетесь в шифрах по книгам куда лучше меня. Вот я и подумал: надо обратить на это ваше внимание.
– А как вы считаете, Кэсл?
– Да, тут есть пометки. – Он перевернул несколько страниц. – Книжка принадлежала его отцу, и это, конечно, могут быть пометки отца… вот только чернила выглядят совсем свежими и рядом с чертой стоит буква "С".
– "Существенно"?
Кэсл никогда не воспринимал Дэвиса всерьез – ни его пристрастие к выпивке, ни его игру на тотализаторе, ни даже его безнадежную любовь к Синтии, но, когда имеешь дело с покойником, так просто не отмахнешься. И Кэсл впервые почувствовал любопытство, желание побольше узнать о Дэвисе. Смерть придала Дэвису значительность. Смерть сделала его как бы более весомым. Мертвые, они, возможно, мудрее нас. Кэсл принялся листать книжку, словно был членом Общества Браунинга, жаждущим проникнуть в суть текста.
Дэйнтри наконец оторвался от двери в спальню. И произнес:
– Там ведь нет ничего такого… в этих пометках?
– Чего именно?
– Существенного, – повторил он вслед за Персивалом.
– Существенного? Я полагаю, вполне может быть. Существенное для состояния ума.
– Что вы хотите этим сказать? – спросил Персивал. – Вы в самом деле считаете?..
В голосе его прозвучала надежда, словно он действительно хотел, чтобы мертвеца, лежавшего в соседней комнате, можно было счесть неблагонадежным, а ведь в известном смысле таким он и был, подумал Кэсл. Говорил же он Борису, что любовь и ненависть – чувства равно опасные. И перед мысленным взором Кэсла возникла картина: спальня в Лоренсу-Маркише, гудит воздушный кондиционер, и голос Сары по телефону: "Я здесь", – какая великая радость затопила тогда его. Любовь к Саре привела его к Карсону и потом от Карсона – к Борису. Влюбленный шагает по миру, как анархист с бомбой, которая отсчитывает минуты.
– Вы действительно полагаете, что есть доказательство?.. – не отступался доктор Персивал. – Вы же человек, обучавшийся кодам. А я – нет.
– Послушайте этот отрывок. Он отчеркнутый рядом стоит буква "С".
"Скажу лишь то, что скажут друзья,
А может быть, чуть сильнее.
Вечно руку твою сжимать буду я…"
– А есть у вас идея насчет того, что может означать "С"? – спросил Персивал… И снова Кэсл уловил в его голосе нотку надежды, которая так раздражала его. – Это ведь может означать "сделано": чтобы не забыть, что при зашифровке он этот отрывок уже использовал, верно? При зашифровке по книге нельзя, по-моему, дважды пользоваться одним и тем же отрывком.
– Совершенно верно. А вот еще один отмеченный кусок.
"Этих серых глаз какова же цена,
Этих темных волос любимых,
Коль за них я приму все муки сполна,
Ад страданий неотвратимых…"
– По-моему, это стихи, сэр, – сказал Пайпер.
– Снова отчеркнуто и стоит "С", доктор Персивал.
– Так вы действительно думаете?..
– Дэвис сказал мне как-то: "Я не умею быть серьезным в серьезном деле". Так что, я полагаю, свои выражения он заимствовал у Браунинга.
– А "С"?
– Это всего лишь первая буква имени одной девушки, доктор Персивал. Синтии. Его секретарши. Девушки, в которую он был влюблен. Она из наших. Спецслужба может ею не заниматься.
Все это время Дэйнтри угрюмо, раздражающе молчал, замкнувшись в своих мыслях. А сейчас вдруг резко произнес тоном упрека:
– Необходимо вскрытие.
– Конечно, – сказал Персивал, – если пожелает врач Дэвиса. Я ведь его не лечил. Я был всего лишь его коллегой – хотя он консультировался у меня, и у нас есть его рентген.
– Его врачу следовало бы сейчас быть здесь.
– Я попрошу вызвать его, как только эти люди закончат свою работу. Уж вы-то, полковник Дэйнтри, больше всех должны понимать, сколь это важно. Соображения безопасности стоят у нас на первом месте.
– Интересно, что покажет вскрытие, доктор Персивал.
– Думается, я могу заранее вам это сказать: печень у него почти совсем разрушена.
– Разрушена?
– Конечно, выпивкой, полковник. А чем же еще? Разве вы не слышали, Кэсл, я ведь об этом уже говорил!
Кэсл оставил их вести эту подспудную дуэль. Пора было в последний раз взглянуть на Дэвиса, прежде чем им займется патологоанатом. Кэсл порадовался, что лицо Дэвиса было спокойно – значит, он не страдал. Кэсл застегнул пижаму на впалой груди. На куртке не хватало пуговицы. В обязанности уборщицы не входило пришивать их. Телефон у кровати тихонько звякнул, но за этим ничего не последовало. Возможно, где-то далеко на линии отключили микрофон и записывающее устройство. Наблюдение за Дэвисом снято. Он от этого избавился.
8
Кэсл засел за свое последнее, как он решил, донесение. Со смертью Дэвиса информация из Африканского сектора должна прекратиться. Если утечка будет продолжаться, станет ясно, кто тут работает: если же она прекратится, вину, несомненно, взвалят на покойника. Дэвис уже не пострадает: его личное дело будет закрыто и отослано в некий центральный архив, где никому и в голову не придет его изучать. А что, если в нем можно обнаружить предательство? Подобно тайне кабинета министров, досье будет держаться в секрете тридцать лет. Как ни печально, а смерть Дэвиса поистине ниспослана Кэслу Провидением.
Он слышал, как Сара читает перед сном Сэму. Обычно мальчик ложился на полчаса раньше, но сегодня к нему надо было проявить побольше тепла, так как первая неделя в школе прошла для него не очень счастливо.
До чего же это долго и медленно – зашифровывать донесение по книге. Теперь Кэсл уже никогда не доберется до конца "Войны и мира". Завтра безопасности ради он сожжет свой экземпляр на костре из осенних листьев, не дожидаясь прибытия Троллопа. Кэсл чувствовал облегчение и одновременно сожаление – облегчение оттого, что он в меру своих сил отплатил благодарностью Карсону, и сожаление, что он не сможет закрыть досье по операции "Дядюшка Римус" и завершить свою месть Корнелиусу Мюллеру.
Покончив с донесением, он спустился вниз и стал ждать Сару. Завтра воскресенье. Донесение надо будет положить в тайник – в третий тайник, которым он никогда уже больше не воспользуется: он дал знать об этом по телефону-автомату с Пикадилли-серкус, прежде чем сесть в поезд на вокзале Юстон. Такой способ связи крайне затягивал передачу его последнего сообщения, но более быстрый и более опасный путь был оставлен Кэслом на крайний случай. Он налил себе тройную порцию "Джи-энд-Би", и доносившееся сверху бормотанье на какое-то время окружило его атмосферой мира и покоя. Наверху тихо закрылась дверь, послышались шаги по коридору, заскрипели ступеньки – как всегда, когда по ним спускались, – и Кэсл подумал, какой унылой и домашней, даже несказанно монотонной показалась бы многим такая жизнь. Для него же она была олицетворением безопасности, которой он ежечасно боялся лишиться. Он в точности знал, что скажет Сара, войдя в гостиную, и знал, что он ей ответит. Их близость была ему защитой от темной Кингс-роуд и освещенного фонарем полицейского участка на углу. Он всегда представлял себе, как – когда пробьет его час – к нему войдет полицейский в форме, которого он, по всей вероятности, будет знать в лицо, и с ним – человек из спецслужбы.
– Ты уже выпил виски?
– Тебе тоже налить?
– Немножко, милый.
– Сэм в порядке?
– Я и одеяло не успела ему подоткнуть, как он уже спал.
Совсем как в хорошо напечатанной телеграмме, здесь не было ни одного слова с искаженным смыслом.
Кэсл протянул Саре стакан – до этой минуты у него не было возможности поговорить с нею о том, что случилось.
– Как прошла свадьба, милый?
– Ужасно. Мне было так жаль беднягу Дэйнтри.
– Почему беднягу?
– Он потерял дочь, и я сомневаюсь, есть ли у него друзья.
– В вашей конторе, похоже, столько одиноких людей.
– Да. Все, кто не заводит себе пару для компании. Выпей, Сара.
– Что за спешка?
– Я хочу налить нам обоим еще.
– Почему?
– У меня скверные новости, Сара. Я не мог рассказать тебе при Сэме. Насчет Дэвиса. Дэвис умер.
– Умер? Дэвис?_
– Да.
– Каким образом?
– Доктор Персивал говорит – это печень.