- Серная кислота, - ответил Малыш. - Бабы боятся ее больше ножа. - Он нетерпеливо отвернулся от моря и опять пожаловался: - Ох, эта музыка… - Она стонала у него в голове, сливаясь с ярким электрическим светом; из всех чувств, на которые он был способен, это больше всего походило на грусть, - точно так же, как для него было почти что плотской страстью то неясное и тайное чувственное наслаждение, которое он ощутил, коснувшись пальцами склянки с серной кислотой в тот момент, когда Роз торопливо вышла из концертного зала.
- Ну, катись, - сказал он Спайсеру. - Она пришла.
- Ох, я опоздала, - проговорила Роз. - Всю дорогу бежала. Я думала, вы подумаете…
- Я бы подождал, - сказал Малыш.
- Ужасный был вечер сегодня в кафе, - продолжала девушка. - Все шло из рук вон плохо. Я разбила две тарелки. И сливки прокисли. - Все это она выпалила одним духом. - Кто этот ваш приятель? - спросила она, глядя в темноту.
- Неважно, - ответил Малыш.
- Я почему-то подумала… Как следует не рассмотрела, но…
- Неважно, - повторил Малыш.
- Что мы будем делать?
- Ну что ж, я думаю, сначала немного поболтаем здесь, - ответил Малыш, - а потом сходим куда-нибудь… К Шерри? Мне все равно.
- Я бы очень хотела к Шерри, - сказала Роз.
- Вы уже получили деньги за ту карточку?
- Да. Получила сегодня утром.
- Никто не приходил к вам и ни о чем не расспрашивал?
- Нет, нет. Но какой ужас, что он умер таким образом! Правда?
- Вы видели его фото?
Роз подошла вплотную к перилам и подняла бледное личико к Малышу.
- Да ведь это был не он. Вот чего я не понимаю.
- Люди часто иначе выглядят на фотографиях.
- У меня хорошая память на лица. Это был не он. Они, наверное, плутуют. Газетам нельзя верить.
- Идите сюда, - сказал Малыш. Он отвел ее за угол, подальше от музыки, в еще более уединенное место, где молния на горизонте и гром казались еще ближе. - Вы мне нравитесь, - продолжал он, и неуверенная улыбка искривила его губы, - и я хочу предупредить вас. Этот парень, Хейл, я о нем кое-что слышал. Он был замешан в разные дела.
- В какие дела? - прошептала Роз.
- Неважно, в какие. Я только хочу предупредить вас для вашей же пользы… Вы получили деньги… На вашем месте я забыл бы об этом, забыл бы все об этом парне, который оставил карточку. Он умер, правильно? Вы получили деньги. И дело с концом.
- Все это правильно, - проговорила Роз.
- Можете называть меня Пинки, если хотите. Мои друзья так меня называют.
- Пинки, - робко повторила Роз, и в тот же миг удар грома разразился у них над головой.
- Вы читали о Пэгги Бэрон?
- Нет, Пинки.
- Это было во всех газетах.
- Я не читала никаких газет, пока не получила эту работу. Дома мы не могли выписывать газеты.
- Она связалась с одной шайкой, и к ней потом приходили разные люди и допытывались. Это опасно.
- Я бы никогда не стала связываться с такой шайкой, - сказала Роз.
- Иногда это не от нас зависит. Просто так получается.
- А что с ней произошло?
- Испортили ей физиономию. Она потеряла один глаз. Плеснули ей в лицо серной кислотой.
Роз прошептала:
- Серной кислотой? Что такое серная кислота? - И молния осветила деревянную смоляную сваю, разбивающуюся об нее волну и ее бледное, худенькое, испуганное лицо.
- Вы никогда не видели серной кислоты? - спросил Малыш, усмехаясь в темноте. Он показал ей маленькую склянку. - Вот серная кислота. - Он вытащил пробку и налил немного на деревянную обшивку мола; кислота зашипела и задымилась. - Она горит, - сказал Малыш. - Понюхай. - И он поднес склянку к ее носу.
Задыхаясь, она прошептала:
- Пинки, вы ведь не хотите…
- Я тебя разыграл, - ловко солгал он. - Это не серная кислота, это просто спирт. Я хотел предостеречь тебя, вот и все. Мы с тобой подружимся. А я не хочу, чтобы у моей подружки было обожженное лицо. Ты мне скажешь, если кто-нибудь станет расспрашивать тебя. Кто бы то ни был. Запомни. Сразу же звякни в пансион Билли. Три шестерки. Легко запомнить.
Он взял ее под руку и повел прочь с пустынного края мола назад, мимо освещенного концертного зала, сквозь музыку, несущуюся к берегу, наводящую на него щемящую тоску.
- Пинки, - сказала она, - я не хочу ни во что вмешиваться. Я никогда не вмешиваюсь ни в какие дела. Я никогда не была любопытной. Вот вам крест.
- Ты хорошая девочка, - сказал он.
- Вы ужасно много знаете обо всем, Пинки, - воскликнула она со страхом и восхищением. И вдруг, когда оркестр заиграл избитый лирический мотив: "Прелестна на взгляд, так сладко обнять и небо само…", яд злобы и ненависти подступил к губам Малыша.
- Приходится много знать, а то пропадешь. Пошли, сходим к Шерри.
Как только они сошли с мола, им пришлось пуститься бегом: такси окатывали их водой; гирлянды цветных лампочек вдоль набережной Хоува светили тускло, как керосиновые лампы, сквозь пелену дождя. Они отряхнулись, как собаки, в нижнем зале кафе Шерри, и Роз увидела, что на лестнице, ведущей на галерею, стоит очередь.
- Здесь полно, - разочарованно сказала она.
- Ну что ж, останемся внизу, - ответил Малыш и так непринужденно заплатил три шиллинга, как будто был здесь завсегдатаем.
Они прошли мимо столиков, где сидели девушки с яркими, отливающими металлическим блеском, волосами, с маленькими черными сумочками в руках - платные партнерши, ожидавшие приглашения. Горели цветные фонарики: зеленые, розовые и синие.
- Как здесь чудесно, - сказала Роз. - Это напоминает мне…
И пока они шли к столику, она вслух рассказывала обо всем, что напоминали ей огни, мотив, который наигрывал джаз, толпа на танцевальной площадке, пытающаяся отплясывать румбу. У нее был огромный запас немудреных воспоминаний, и когда она не жила в будущем, она жила в прошлом. Что до настоящего… Она проходила сквозь него так быстро, как только могла, убегая от одного, стремясь к другому, и поэтому говорила всегда слегка запыхавшись, и сердце ее колотилось от жажды избавления или от ожидания. "Я сунула тарелку под передник, а она и говорит: "Роз, что это вы там прячете?"" А мгновение спустя она уже с глубоким восхищением устремила на Малыша свои широко раскрытые, наивные глаза, полные уважения и надежды.
- Что ты будешь пить? - спросил Малыш.
Она не знала даже названий напитков. На Нелсон-Плейс, откуда она появилась у Сноу и на Дворцовом молу, словно крот, выбравшийся из норы на дневной свет, она никогда не была знакома с мальчиком, у которого хватало бы денег, чтобы предложить ей что-нибудь выпить. Она сказала бы: "Пиво", - но у нее еще не было случая выяснить, любит ли она пиво. Мороженое за два пенса с трехколесной тележки "Эверест" - дальше этого ее представления о роскоши не простирались. Она беспомощно таращила глаза на Малыша. Он резко спросил:
- Что ты любишь? Я же не знаю, что ты любишь.
- Мороженое, - сказала она разочарованно, но заставлять его ждать дольше не могла.
- Какое мороженое?
- Обыкновенное мороженое, - ответила она. За все годы, проведенные в трущобах, "Эверест" не мог предложить ей большого выбора.
- Ванильное? - спросил официант. Она кивнула; она подумала, что это будет такое, какое ей всегда приходилось есть прежде; так оно и оказалось, только его было больше, а в остальном с таким же успехом, держа его между двумя вафлями, она могла бы сосать это мороженое возле трехколесной тележки.
- Ты покладистая девочка, - сказал Малыш. - Сколько тебе лет?
- Семнадцать, - вызывающе ответила она; по закону мужчине нельзя было встречаться с девушкой моложе семнадцати лет.
- Мне тоже семнадцать, - сказал Малыш, и серые глаза, никогда не бывшие юными, с презрением посмотрели в глаза, только сейчас начавшие кое-что узнавать. Он спросил: - Ты танцуешь?
И она смиренно ответила:
- Мне мало приходилось танцевать.
- Пустяки… - сказал Малыш. - Я не очень-то гожусь для танцев.
Он взглянул на медленно движущиеся пары, похожие на животных с двумя спинами; удовольствие, подумал он, они называют это удовольствием; его охватило чувство одиночества, ужасное сознание того, что его никто не понимает. Площадку освободили для последнего отделения ночной программы. Светлое пятно прожектора выхватило кусок пола, певца в смокинге, микрофон на длинном гибком черном стержне. Певец взял его нежно, словно это была женщина, и стал осторожно покачивать из стороны в сторону, лаская его губами, а из громкоговорителей над галереей его хриплый шепот звучал над залом, словно голос диктора, возвещающий о победе, словно официальное сообщение, объявленное после долгой проверки цензурой.
- Вот здорово, просто здорово, - сказал Малыш, поддавшись непреодолимому воздействию этого беззастенчивого рева.
Музыка мне о любви говорит,
Свищет скворец возле нашей тропинки -
Он мне о нашей любви говорит.
Если такси загудит,
Или сова закричит,
Поезд метро прогрохочет средь мрака,
Иль прожужжит мне пчела-работяга -
Все мне о нашей любви говорит.
Западный ветер у нашей тропинки,
Он говорит, говорит без запинки,
Он о любви говорит.
И соловей, что ночами поет,
И почтальон, что сигнал подает,
Электросверла своим скрежетаньем
И телефоны звонков дребезжаньем -
Все мне о нашей любви говорит.
Малыш смотрел на светлое пятно: "музыка", "любовь", "соловей", "почтальон" - слова эти трепетали в его мозгу, как стихи; одной рукой он ласкал склянку с серной кислотой, лежавшую у него в кармане, другой - держал руку Роз. Нечеловеческий голос завывал над галереей, а Малыш сидел молча. На этот раз он сам получил предупреждение - жизнь показывала ему склянку с серной кислотой и предупреждала: "Я испорчу тебе физиономию". Она говорила с ним языком музыки, и когда он уверял ее, что никогда больше не будет ввязываться в такие дела, у музыки наготове был ответ: "Иногда это от нас не зависит. Просто так получается".
Сторожевая залает собака
Там, возле тропки, на знаю, однако,
Пес мне о нашей любви говорит.
Толпа, как по команде "смирно", стояла в шесть рядов за столиками (на площадке не хватало мест для такой массы народа). Никто не шелохнулся. Это было как торжественный гимн в день перемирия, когда король снимает свой венок победителя, все обнажают головы, а войска словно каменеют. Такая любовь, такая правда, такая музыка были понятны этим людям.
Грэйси Филдс людей смешит,
В жертву целится бандит,
Но любой всегда и всюду
О нашей любви говорит.
Музыка гремела под китайскими фонариками, и в розовом пятне прожектора резко выделялся певец, прижавший микрофон к своей крахмальной рубашке.
- Ты была влюблена? - спросил Малыш отрывисто и смущенно.
- Ну да, конечно, - ответила Роз.
Малыш продолжал с внезапной язвительностью:
- Ну да, конечно, ты еще неопытная. Не знаешь, что люди творят на свете. - Музыка смолкла, и в тишине он громко засмеялся. - Ты еще невинная. - Люди поворачивались на стульях и смотрели в их сторону; какая-то девица захихикала. Его пальцы ущипнули Роз за руку. - Ты еще неопытная, - повторил он. Он приводил себя в легкое чувственное бешенство, как бывало, когда он дразнил слабых ребят в городской школе. - Ты ничего не знаешь, - повторил он с презрением и вонзил ей в руку ногти.
- Ну нет, - запротестовала она. - Я многое знаю.
Малыш усмехнулся.
- Ничего ты не знаешь. - И он так ущипнул ее за руку, что ногти его почти встретились под кожей. - Хочешь, я буду твоим дружком? Будем водить с тобой компанию?
- Конечно, я очень хотела бы, - ответила она. Слезы гордости и боли защекотали ее опущенные веки. - Если тебе нравится это делать, продолжай.
Малыш отпустил ее руку.
- Не будь такой покладистой, - сказал он. - Почему мне должно это нравиться? Ты думаешь, что много понимаешь, - упрекнул он ее. Гнев жег его внутри, как раскаленные угли, а музыка снова заиграла; все удовольствие, испытанное им в прежние времена от щипков и выворачивания рук, шуток с лезвием бритвы, которым он научился позже, - что было бы во всем этом забавного, если бы жертвы не визжали? Он с бешенством проговорил: - Пойдем отсюда. Терпеть не могу этот кабак.
И Роз послушно принялась убирать в сумочку свою пудреницу и носовой платок. Что-то звякнуло у нее в сумочке.
- Что это? - спросил Малыш, и она показала ему кончик шнурка с четками.
- Ты католичка? - спросил Малыш.
- Да, - ответила Роз.
- Я тоже католик, - сказал Малыш.
Он схватил ее за руку и вытолкнул на темную улицу, где шел мелкий дождь. Он поднял воротник и побежал; вспыхнула молния, раздались раскаты грома; они перебегали от подъезда к подъезду, пока опять не оказались на набережной в одной из пустых стеклянных беседок. Здесь они были одни в эту бурную, душную ночь.
- Ну да, я даже когда-то пел в хоре, - признался Малыш и вдруг тихо запел своим ломающимся мальчишеским голосом: - "Agnus Dei qui tollis peccata mundi, dona nobis pacem".
В его голосе звучал целый потерянный мир: светлый угол под органом, запах ладана и накрахмаленных стихарей и музыка. Музыка, безразлично какая: "Agnus Dei", "прелестна на взгляд, так сладко обнять", "свищет скворец возле нашей тропинки", "credo in unum Deum", - всякая музыка волновала его, говорила ему о чем-то таком, чего он не мог понять.
- Ты ходишь к мессе? - спросил он.
- Иногда, - ответила Роз. - Это зависит от работы. Большей частью бывает так, что если я иду к мессе, то совсем не высыпаюсь.
- Мне наплевать, что ты там делаешь, - резко сказал Малыш. - Я-то не хожу к мессе.
- Но ведь ты веришь, правда? - взмолилась Роз. - Ты веришь, что Бог есть?
- Конечно, есть, - ответил Малыш. - Что еще может там быть, если не Бог? - продолжал он презрительно. - Ведь это единственное, что, возможно, имеет смысл. Эти атеисты, они ничего не знают. Конечно, есть ад, геенна огненная и вечное проклятие, - сказал он, глядя на темную бурную воду, на молнии и фонари, качающиеся над черными сваями Дворцового мола, - конечно, есть адские муки.
- И рай тоже, - тревожно сказала Роз.
Дождь лил, не переставая.
- Может быть, - ответил Малыш, - может быть.
* * *
Малыш промок до костей, брюки прилипли к его худым ногам; он поднимался по длинной, не покрытой дорожкой лестнице к себе в комнату в пансионе Билли. Перила шатались под его рукой, и, когда он открыл дверь и увидел, что все ребята здесь и курят, сидя на его медной кровати, он гневно крикнул:
- Когда же починят перила? Ведь это опасно. В конце концов, кто-нибудь свалится.
Шторы не были опущены, и за закрытым окном, на фоне серых крыш, доходящих до самого моря, полыхали последние молнии. Малыш подошел к своей кровати и смахнул с нее крошки булки с колбасой, которую ел Кьюбит.
- Что это тут, - спросил он, - собрание?
- Да неладно со взносами, Пинки, - ответил Кьюбит, - двое не заплатили. Бруер и Тейт. Они говорят, что теперь, раз Кайта не стало…
- Давай порежем их, Пинки? - предложил Дэллоу.
Спайсер стоял у окна и смотрел на грозу. Он промолчал, глядя на молнии, разрывающие небо.
- Спроси Спайсера, - ответил Малыш, - он последнее время что-то много раздумывает.
Все обернулись и посмотрели на Спайсера. Спайсер сказал:
- Может, пока что не надо так нажимать. Вы же знаете, многие ребята смылись, когда Кайта убили.
- Давай, давай, - сказал Малыш. - Послушайте-ка его. Таких, как он, называют философами.
- Ну что ж, - сердито возразил Спайсер. - Есть свобода слова в этой шайке или нет? Потому они и смылись, что не могли себе представить, как это такой шкет будет управлять всей лавочкой.
Малыш сидел на кровати и смотрел на него, засунув руки в мокрые карманы. Один только раз он вздрогнул от озноба.
- Я всегда был против убийства, - продолжал Спайсер. - Мне наплевать, пусть все это знают. На что нужна месть? Подумаешь, благородство какое!
- Ты просто злишься и трусишь, - сказал Малыш.
Спайсер вышел на середину комнаты.
- Слушай, Пинки, - сказал он. - Будь благоразумен. - Он обратился ко всем: - Будьте благоразумны.
- А ведь кое в чем он прав, - неожиданно вставил Кьюбит. - Нам повезло, что все мы так выскочили. Незачем привлекать к себе внимание. Лучше на время оставить Бруера и Тейта в покое.
Малыш встал. К его мокрому костюму прилипло несколько крошек.
- Ты готов, Дэллоу? - спросил он.
- На все, что ты скажешь. Пинки, - ответил Дэллоу, улыбаясь, как большая преданная собака.
- Куда ты идешь, Пинки? - спросил Спайсер.
- Хочу сходить к Бруеру.
Кьюбит сказал:
- Ты ведешь себя так, как будто мы убили Хейла в прошлом году, а не на прошлой неделе. Нам надо быть осторожными.
- Это дело конченное, - сказал Малыш - Вы слышали заключение суда. Он умер своей смертью, - добавил он, глядя в окно на затихающую грозу.
- А ты забыл об этой девчонке из кафе Сноу? Из-за нее нас могут повесить.
- Девчонку я беру на себя. Она ничего не скажет.
- Ты женишься на ней, что ли? - спросил Кьюбит. Дэллоу засмеялся.
Малыш вынул руки из карманов и сжал их так, что побелели костяшки.
- Кто говорит, что я женюсь на ней? - спросил он.
- Спайсер, - ответил Кьюбит.
Спайсер попятился от Малыша.
- Слушай, Пинки, - сказал он, - я подумал об этом только потому, что тогда она стала бы безопасной. Жена не имеет права давать показания.
- Мне не нужно жениться на этой никудышной девчонке, чтобы сделать ее безопасной. Как нам сделать безопасным тебя, Спайсер? - Он провел языком по сухим потрескавшимся губам. - Если для этого достаточно полоснуть бритвой…
- Это была просто шутка, - вмешался Кьюбит. - Не надо принимать это всерьез. Ты шуток не понимаешь, Пинки.
- Ты думаешь, это было бы забавно, а? Чтобы я женился, да еще на такой паршивой девчонке? Ха, ха, - засмеялся он каркающим смехом. - Придется мне кое-чему научиться. Пошли, Дэллоу.
- Подожди до утра, - сказал Кьюбит. - Подожди, пока вернутся остальные ребята.
- Ты что, тоже дрейфишь?
- Ты вот не веришь, Пинки. Но мы должны действовать полегоньку.
- Ты со мной, Дэллоу? - спросил Малыш.
- Я с тобой, Пинки.
- Тогда пошли, - сказал Малыш.
Он направился к умывальнику и открыл маленькую дверцу, за которой стоял ночной горшок. Он пошарил за горшком и вытащил тоненькое лезвие, такое, каким женщины подбривают себе брови, но с одного края затупленное и обернутое изоляционной лентой. Он сунул его под длинный ноготь большого пальца, единственный ноготь, который не был у него обкусан, и натянул перчатку.