***
- А, привет, - говорит доцент Нарбут. - Чем обязан?
- Я Августу ищу, - Ленка приоткрывает дверь и боком протискивается в щель.
- Августа на занятиях. А ты мне Лотмана обещала.
- Будет тебе Лотман. - Ленка садится на стул с рахитичными ножками. - Я тут подожду, ладно?
- Ладно, - доцент Нарбут рассеянно складывает бумаги в стопку. - Что, опять могилки перекапывать? Говорят, на американскую клиентуру работаете…
Нарбуту всегда всё известно, потому что у него хорошие источники информации. Но никто не знает, какие именно, потому что он своих информаторов не выдаёт.
- Бывает… - говорит Ленка.
- И как же вы так прислонились? Наверняка та, чёрненькая, которая с тобой на курсе училась, а потом в Штаты дёрнула… Небось, с её подачи…
- Если знаете, зачем спрашиваете?
- Так, проверяю одну гипотезу. До чего мы докатились, а? Доцент наук могилки за эмигрантами убирает. Раньше мы были за железным занавесом, как за каменной стеной, а теперь - на тебе, пожалуйста! Любой космополит может тебя на кладбище отправить! Сходи-ка, юноша, - это он уже заглянувшему в дверь унылому студенту, - позови Пшибышевскую.
- А она уже сама сюда идёт, - мрачно говорит студент. - Занятия отменили.
- Это ещё почему?
- Бомбу подложили. Всеобщая эвакуация.
- Бомбу, наверное, второму курсу подложили, - говорит доцент Нарбут, - у них как раз пересдача. Эй, что с тобой?
Вдоль стены тянется ряд портретов - мрачные братья-близнецы в наглухо застёгнутых сюртуках, последние в ряду - в пиджаках и при галстуках.
- Кто это? - тихо говорит Ленка, - вон там, пятый слева?
- Это… - приглядывается Нарбут, - да чёрт его знает, все они на одно лицо.
Математики…
- А, это ты, - говорит, влетая в комнату, Августа. Она уже оправилась от вчерашнего потрясения. На ней потрясающий замшевый пиджак и очень элегантная юбка. - Ты слышала про бомбу? Занятия отменили. Пошли в Пале-рояль, там сейчас музыкальный праздник какой-то. Заодно и кофе попьём. Да что это ты, в самом деле?
Ленка стоит с раскрытым ртом и тычет пальцем в табличку под портретом.
- Гершензон, - говорит она. - Гершензон, Моисей Самуилович.
- Самойлович, - поправляет доцент Нарбут.
- Один чёрт. Августа, говорю тебе, это он…
- Брось! Мало ли в Одессе Гершензонов…
- Даты… даты смотри! Всё сходится!
Строгий старик в ермолке укоризненно смотрит на неё.
- Ты что, - спрашивает доцент Нарбут, - нашла пропавшего родственника?
Ленка тихонько качает головой.
- Послушай, - говорит она наконец, - а он всегда тут висел?
- Не помню, - неуверенно говорит Августа, - кто же смотрит на портреты?
Ленка приподнимает пыльную раму. Под ней ярко-розовый квадрат обоев.
- С незапамятных времён… - бормочет она, - надо же…
- Послушай, Юра, - Августа оборачивается к Нарбуту, - кто это, не знаешь?
- Понятия не имею, - холодно говорит Нарбут.
Ленка тянет Августу за рукав.
- Выйдем… - говорит она шёпотом.
Они оказываются в полумраке коридора, в стрельчатое окно заглядывает зелёное дерево.
- Ты чего? - спрашивает Августа.
- Врёт. Он знает. Он всегда всё знает.
- Тогда почему не говорит? Что, личность какого-то настенного Гершензона такая потрясающая тайна? Вот же он, висит, на всеобщем обозрении…
- Так ли уж на обозрении… - сомневается Ленка. - Что ж мы его раньше не замечали?
- Опять за своё, да? Он что, по-твоему, сам тут повесился? Снял со стены, я не знаю, Гаусса и повесился?
- А ты можешь дать гарантии, что это не так?
- Я даю гарантии только нормальным людям, - холодно говорит Августа.
- Это ты своим студентам скажи… Ты вот что… Сколько у тебя при себе денег?
- А тебе какое дело?
- А такое. Давай сюда. Всё давай…
- Лена, ты точно сошла с ума, - шипит Августа, покорно выбирая из бумажника радужные купюры.
- Вот… видишь, я свои докладываю. Все, какие есть. - Ленка пересчитывает наличность. - Достаточно. Пошли. Говорить буду я. А ты молчи. Молчи и кивай.
Они вновь входят в комнату. У Августы лицо вытянутое, Ленка сохраняет фальшивую жизнерадостность.
- Юрий Игоревич, - говорит она несколько заискивающим голосом. - Мы тут с Августой подумали… раз бомба, чего тут сидеть…
- Да она не взорвётся! Я уже столько таких бомб пережил…
- Как знать, - загадочно говорит Ленка, - но я бы на вашем месте всё же переждала где-нибудь в безопасности. Скажем, на Гоголя - там такое хорошее кафе, на Гоголя. Интеллигентные люди туда ходят.
- Тоже мне, нашли безопасное место, - в глазах Нарбута появляются проблески интереса, - там недавно на одного интеллигентного человека кусок штукатурки упал. Потом, пиво там никуда… житомирское пиво. Житомирцы им оптом, за бесценок свою бурду сбывают.
- А мы не будем пиво. Мы будем коньяк. Верно, Августа?
Августа молча кивает.
- Я угощаю.
- Ты что, наследство получила? - удивляется Нарбут.
- Нет… я получила послание… Так пошли?
- Ну что с вами поделаешь, - говорит доцент Нарбут.
***
- С другой стороны, - говорит доцент Нарбут, - если взять, например, Хайдеггера…
- Не надо, - говорит Ленка.
- Или Шестова. Вот он пишет - "Метафизика есть взвешивание вероятностей". Как вы думаете, дамы, а вдруг, кроме доходящей до нас действительности, существует ещё одна, хаотическая и не знающая закона?
- Это вы бросьте, - говорит Ленка. - Материя есть объективная реальность… ик… суче… существующая сама… ик… по себе…
- Это идеализм, Юра, - укоризненно произносит Августа. - Лена, тебе хватит.
- Идеализм? А зачем это вам, скажите на милость, срочно понадобился Гершензон?
Только честно?
- Он нам не нужен, - говорит Ленка. - На фиг не нужен. Это мы… ик… ему зачем-то срочно понадобились. Верно, Августа?
Августа молча кивает.
- Убр… надо было убрать могилу Гершензона. Мы и убрали. А их оказалось два.
- Кого?
- Гершензонов. Пошли убирать второго Гершензона и…
- Погодите. У вас что, общество друзей мёртвых Гершензонов?
- Да нет же. Один был ошибочный. Но ведёт себя так, как будто он и есть правильный Гершензон…
- Она хочет сказать, что против нас ополчилась эта самая объективная реальность, - пояснила Августа.
- Будь на моём месте кто-нибудь другой, - сказал доцент Нарбут, - он бы уже вызвал санитаров. Но поскольку объективная реальность, девочки, отнюдь не всегда материя, я вам, в общем-то, верю. Ещё коньяк, Люсенька. Да не переглядывайтесь, теперь плачу я. Так вот… Гершензон… не нравится мне, что у них тут темновато… Гершензон эмигрировал из Праги в тридцать девятом. В Страну Советов. И его, заметьте, не посадили. Как вы думаете, почему?
- Их человек, - уверенно говорит Августа.
- Учти, я этого тебе не говорил. Но очень, очень толковый математик. Ещё Бар Хилел на его работы ссылался… Одно меня только смущает… откуда у него могила? Он же не умирал. Он просто отошёл от дел.
Тусклый свет под потолком мигнул. Ленка затрясла головой.
- Что? - переспросила Августа.
- А я что-то сказал?
- Про то, что он… - она с трудом выговаривает, - не умер.
- Да в жизни я такого не говорил. Но лично я на похоронах не был.
- Юра, но ведь это совсем недавно было… Лет десять назад, не больше… Ты же в месткоме тогда был… или в профкоме.
- Да он к тому времени уже четверть века, как в институте не появлялся. Хоть и числился. И в институтских сборниках публиковался - "Дополнение к теории множеств", например… Жил затворником, никого к себе не допускал. Мы и пропустили похороны - не знали… Говорят, за гробом шли два каких-то цадика из синагоги, и всё. Нет у него родственников. И если вы надеетесь слупить с кого-то бабки за то, что лопухнулись и подчистили его могилку, то ничего вам не обломится.
- А на что… - убитым голосом произносит Ленка, - на что же нам надеяться?
Доцент Нарбут поглядел на неё очень внимательно.
- Мне кажется, я вас понял. Так вот… Есть такой Боря. Он тоже бывший математик. И тоже отошёл от дел. Теперь пишет историю синагоги. Рукописи, архивы… Попробуйте к нему. Только он никого к себе не допускает. Он даже из дома не выходит. И говорят, - голос его упал до шёпота, - говорят, что он никогда не раздёргивает занавеси. Не срывает покровы, одним словом.
- Если он никого к себе не допускает, - резонно замечает Августа, - то что он, извиняюсь, жрёт…
- Если бы он совсем никого к себе не допускал, он бы уже стал чистой сущностью.
А он пока ещё физическое тело. К нему ходит Генриетта Мулярчик. Знаете такую?
- Кто же её не знает. Но она странная немножко.
- Он тоже. Он - её кузен. Так что попробуйте через Мулярчик. Найдите к ней подход. Только учтите - я вам этого не говорил.
- Почему?
- Этого я тоже сказать не могу. Но он общается с миром только через Мулярчик.
- Что он о себе думает? - вдруг возмущается Августа, - он кто?!
- Никто… тень во мраке… Через Мулярчик, Лена.
- Ик…
- Ей пора на воздух… - виновато говорит Августа.
Доцент Нарбут широким жестом взмахивает Ленкиной курткой. Какое-то время они балансируют - он пытается прицелиться, а Ленка - попасть в рукава. Наконец совместными усилиями им это удаётся, но куртка почему-то всё равно сидит перекошенно.
На улице почему-то уже темно. Темнота невнятная, какая-то мутная, фонари плавают в ней, как рыбьи глаза…
- Августа, - стонет Ленка, - мне плохо…
- Меньше пить надо было, - зловеще говорит Августа.
- Если бы я не пила, пришлось бы тебе. А так я весь коньяк…
- Ты пила не коньяк. Ты пила мою кровь. Неделю жизни ты высосала.
- Я и своей не пожалела… ик…
- В подворотню… не блюй посреди улицы, умоляю… Господи, увидят меня с тобой, что подумают?
- Что ты сестра милосердия… Послушай, только честно… ты любишь своих студентов?
- А?
- Ну, любишь, радуешься, хочешь их видеть?
- Иди к чёрту, - устало говорит Августа.
Подворотня совсем тёмная, чёрные железные ворота приглашающе распахнуты, точно пасть Левиафана. Далеко, во мраке, горит одинокая, тусклая лампочка.
- Ты давай-давай, - приглашает Августа, - не стесняйся…
- Отвернись… ик!
- Вот наказание…
- Двери лица его… - бормочет Ленка, прислоняясь лбом к сырой стенке, - пламенники пасти его…
- Тебе уже лучше?
- Ага… лучше. Знаешь, кто тут живёт, в этом доме?
- Кто?
- Актриса Лохвицкая тут живёт.
- А ты, значит, блюёшь у неё в подворотне, - задумчиво комментирует Августа. - Это что, подсознательный акт? Или волевой?
- Это вообще никакой не акт, дурёха, - говорит Ленка отдуваясь. - Это процесс.
Непроизвольный. Ясно?
- Ясно… вот только… как ты к ней относишься, к актрисе Лохвицкой? В принципе…
- Замнём, - говорит Ленка, утираясь носовым платком.
- Может, ты и права, - задумчиво говорит Августа. - Может, в твоём безумии есть какая-то система… Порвалось покрывало реальности, говоришь?
- Я этого не говорю…
- Всё равно… Значит, это он… Но зачем? Почему? Если бы он только внятно сказал, что ему от нас нужно!
- А он не может, - говорит Ленка, осторожно переводя дух. - Он невербален.
- Чего?
- Невербален! Он, может, и не человек был вовсе! Дух! Элементаль!
- Чего?
- Элементаль, ясно?
- Откуда ты этого нахваталась, - устало говорит Августа.
- Нарбут иногда даёт кое-что почитать… то Гегеля… то Хайдеггера… То Дика Фрэнсиса… - Она вглядывается во тьму подворотни. - Смотри-ка… там какой-то человек сидит!
- Где?
- Да вон же… только что - никого, и вон тебе!
- Лена, он не сидит, - вдруг тихо говорит Августа. - И это не человек…
- Мамочки! - завизжала Ленка. - Бежим!
Они ринулись из подворотни прочь, в клубящийся туман, мимо выплывающих из мрака мокрых чёрных деревьев, мимо сонных фонарей…
На углу Гоголя, у светофора, мигающего рубиновым пламенем, они остановились.
- Чуть под машину не бросилась, - укоризненно говорит Августа, - совсем обезумела… Это всё твоё пьянство… Удержу не знаешь.
- Ты же сама сказала, - защищается Ленка.
- Что я сказала?
- Августа…
- Ты совсем сошла с ума со своим тетраграмматоном!
- При чем тут тетраграмматон?
- Понятия не имею!
Они молча смотрят друг на друга.
***
- Ты куда это меня притащила? - Августа почёсывает щиколотку, исколотую сухой травой. - Да ещё в такую рань… Это же дикое место. Тут одни маньяки!
- Перестань, - говорит Ленка, - куда надо, туда и притащила. Маньяки водятся в культурных насаждениях. Ещё в опере… Они так и кишат в опере. Ты что, кино не смотришь?
- Почему конкретно в опере?
- Не знаю. Может, у них тяга к прекрасному… Музыку любят.
- Музыку? - Августа вдруг настораживается. - А это что?
Откуда-то долетает слаженное многоголосое пение. Посреди пустыря, заросшего бурьяном и пижмой, оно звучит как-то диковато.
- Дети Солнца поют, - поясняет Ленка. - Они черпают энергию вселенной. Попирают почву, босые ноги, ну, знаешь…
- Знаю. Не знаю только, причём тут я. Лично я жизненную энергию в основном из бутербродов черпаю. Завишу от грубой материи. Унизительно, но факт.
Море начинает мягко серебриться, точно снизу к его поверхности сплываются молчаливые светящиеся рыбы.
- Сейчас они встретят рассвет, омоются в эфире…
- И что?
- И мы совершенно случайно наткнёмся на Генриетту Мулярчик.
- Ты всё ещё надеешься, что она за ручку приведёт тебя к этому своему Спинозе?
- Посмотрим, - говорит Ленка, - возможно, если кое-кто именно этого и добивается.
- Ты безумна. А я тебе потакаю. Почему?
- Потому что порвалось покрывало реальности и ты это знаешь. Нечего головой мотать, наверняка знаешь. А наше предназначение - стянуть зияющие прорехи.
Погоди, она уже омылась…
Генриетта Мулярчик торжественно выступает навстречу по потрескавшейся асфальтовой дорожке - на ней легкомысленный сарафан в горошек, узловатые ступни втиснуты в лаковые босоножки, шляпка затеняет лицо, одухотворённое после приобщения к мировому эфиру.
Ленку она в упор не видит.
- Генриетта Давыдовна! - удивляется Ленка. - Вот так встреча!
- Ах, это вы, Леночка, - очнулась Генриетта. Она прицельным взглядом окидывает элегантную блузку Августы, фыркает и вновь поворачивается к Ленке. - А вы, значит, тоже дышите?
- Систематически, - говорит Ленка. - Практически постоянно.
Августа молча кивает.
- А вы как себя чувствуете, - заботливо спрашивает Ленка.
- В каком смысле? - Генриетта подозрительно смотрит на неё.
- В энергетическом, разумеется. Поступает? Энергия поступает?
- В изобилии. В этой точке пространства хороший обмен с космосом. Особенно для посвящённых, для тех, у кого чакры открыты. Потенциал астрального тела повышается просто беспредельно. У меня, кажется, начали новые зубы расти… Вот видите?
Она широко раскрывает рот и тычет подагрическим пальцем в какую-то трудно различимую точку.
- Вижу, - говорит Ленка, заглядывая ей в рот. На лице у неё написан живейший интерес.
Наконец Генриетта вынимает палец изо рта, потому что он мешает ей говорить.
- Когда мы, затерянные во вселенной души, сливаемся в экстазе там, среди потоков эфира, ощущения просто непередаваемые, - поясняет она.
- А какие позы вы практикуете? - вдруг любопытствует Августа.
- Пардон?
- Лотос? - торопливо подсказывает Ленка. - Позу крокодила?
- А это… - Генриетта презрительно окидывает взглядом Августу. - И кто это спрашивает? Можно подумать, она вообще способна сесть на лотос - пусть и в её возрасте.
- Она не может, - уверенно говорит Ленка, - пыталась, несколько раз пыталась, но не получилось.
- Ты что…
- Не отпирайся, я сама видела. Ноги не складываются. Члены потеряли гибкость.
Это из-за сидячей жизни. Она пишет труд - результат многолетних изысканий, практически со стула не встаёт… из-за стола…
- Она? - Генриетта демонстративно сомневается в способности Августы что-нибудь написать.
- Лена, ты что…
- Я ей говорю, Августа, хватит, у этого, как его, Эйлера, - даже глаз от такого напряжения вытек, - а она работает и работает. И каков результат? Практически нулевой… творческое бессилие…
- Ты…
- Всё, понимаете ли, упёрлось в труды Гершензона. Они ей позарез нужны. А на кафедре их нет. Сгорели… Последствия грандиозного пожара… Вся надежда на вашего Борю. Говорят, у него весь Гершензон…
- Ну, - говорит Генриетта, - не знаю… Он никого не принимает…
- Знаю-знаю. Он отошёл от дел. Но, может, в виде исключения?
- Он доверяет мне одной. А как я вас рекомендую?
- Самым наилучшим образом… Как достойных людей…
- Нам надо узнать друг друга получше, - говорит Генриетта, - в другой обстановке. Я доверяю своей интуиции. В домашней обстановке, за чашкой чая и свежим тортом "Птичье молоко". И лучше, чтобы гости были разнополыми. Это располагает. Поэтому если бы вы, скажем, пришли с этим милым юношей… Говорят, он порвал с Лохвицкой…
Это она поэта Добролюбова имеет в виду! озаряет Ленку.
- Он, - говорит она, - а как же… всегда.
- Приходите, - многозначительно кивает Генриетта, - поговорим… Если интуиция мне подскажет… я дам рекомендацию…
Ленка прижимает руки к груди.
- Спасибо вам! - выдыхает она. - Спасибо!
Генриетта подзывает её согнутым указательным пальцем.
- А что за труд пишет вот эта? - она кивает на Августу, которая отмахивается от крупного жизнерадостного комара.
- "Частотное распределение букв "алеф" и "зайн" в первой версии хазарского словаря", - отвечает Ленка.
- А вы случайно не знаете, где она брала эту блузку?
***
- Я что-то не поняла, - говорит Августа, отцепляя репейник от подола юбки. - Что ей нужно?
- Поэт Добролюбов.
- Зачем?
- Странный вопрос!
- Сколько ей и сколько ему?
- Она омылась в эфире и теперь способна на многое. У неё новые зубы растут!
- Честно? Ты видела?
- Уж не знаю, что я там видела… Но раз ей нужен Добролюбов, мы приведём к ней Добролюбова. Пока не знаю, как, но приведём… Жизнь на это положу… А дальше - её забота.
- Нет, - мрачно качает головой Августа, - это будет его забота.