Покрывало для Аваддона - Мария Галина 3 стр.


***

- Ну, не знаю… - крутит головой поэт Добролюбов, - что я там забыл…

- Додик, ради меня. Что от тебя требуется? Сущие пустяки… Посидишь, попьёшь чаю… Мы торт купили.

- Мне нельзя сладкого. У меня тенденция к ожирению.

- Это диетический торт. Ей тоже нельзя. И вообще - ну что ты капризничаешь?

Культурная женщина, приятно пообщаться. Посидишь, поговоришь и пойдёшь.

- Женщина? Мумия это ожившая, а не женщина. Можно подумать, я её не знаю…

- Ты и Лохвицкую знал. И весьма коротко. А результат?

- Не надо про Лохвицкую. Больше не надо.

- Ну вот, видишь. Тебе нужна перемена обстановки. Развеяться, пообщаться, расширить круг знакомств…

Поэт Добролюбов упирается, но судьба в лице Ленки неумолимо подталкивает его к старому дому с балкончиками на углу Маразлиевской. Ещё один неумолимый рок, на этот раз в лице Августы, тащится сзади, перекрывая дорогу к отступлению.

- У неё знаешь, какая библиотека? Великолепная библиотека, ещё её дед собирал…

- Там что, берестяные грамоты?

- Додик, постыдился бы… ей же не двести лет!

- Это ты постыдилась бы! Сижу себе спокойно в "Зосе", кофе пью, прихожу в себя после нервного потрясения и вдруг - здрасьте пожалуйста! - ты меня хватаешь и тащишь к какой-то сомнительной особе!

- Это она-то сомнительная особа?! Чистейшей души человек! Ну вот и пришли, слава тебе Господи.

- Но я…

- Додик, всего на минутку!

Они поднимаются по пропахшей кошками парадной лестнице, мимо таблички "Трусить в парадной воспрещается". Цветные лоскутки солнца пляшут в витражном окне, и поэт Добролюбов на миг расцвечивается всеми красками утраченных радужных надежд.

- Звони, - говорит Ленка Августе.

- Сама звони. Ты всё это затеяла, ты и звони.

- Господь с тобой, это не я. Это сама знаешь, кто. В любом случае, отступать уже поздно.

Ленка решительно нажимает на кнопку одного из многочисленных звонков, выстроившихся в шеренгу вдоль дверного косяка. Рядом со звонком табличка - "Г.

Мулярчик. Четыре раза".

За дверью тихо, и поэт Добролюбов вздыхает с отчётливым облегчением и приступает к начальному этапу разворота корпусом.

- Нет! - Ленка заступает ему дорогу.

- Я что-то слышу, - замечает Августа.

Генриетта широко распахивает дверь, её силуэт колеблется во мраке.

- Проходите! - низким трепетным голосом говорит она, - проходите. Прошу…

Они гуськом проходят в мрачноватую комнату с эркером, тускло освещённую свисающим почти до стола красным абажуром. Тяжёлый буфет орехового дерева угрожающе нависает над Ленкой, его дверца делает резкий выпад в их сторону и тут же вновь со скрипом захлопывается.

На круглом столе выстроились на скатерти с бахромой четыре чашки с тёмными ободками застарелой заварки и ущербными краями и подозрительного вида печенье. В стаканчике из-под карандашей точно по центру стола дымится ароматическая палочка.

- Вот, - говорит Ленка, - вот тортик, Генриетта Давыдовна.

Коробку с тортом она держит перед собой, как щит.

- Ах, какая прелесть, - говорит Генриетта, не сводя при этом глаз с Добролюбова.

- Enshante, - галантно произносит Добролюбов.

Августа издаёт какой-то неопределённый звук.

- Присаживайтесь, - воркует Генриетта, - присаживайтесь, я сейчас…

Она, игриво взмахнув подолом, уносится на кухню.

- За чаем пошла, - почему-то объясняет Ленка.

- Как можно пить из этих чашек, - стонет Августа. - Ты посмотри! Там же на дне культурный слой!

- А тут очень мило, - снисходительно замечает Добролюбов.

- Тут хороший обмен с космосом, - машинально поясняет Ленка.

- Да, - кивает Добролюбов, - отличная энергетика… Давно уж я так…

- Вот видишь, Додик, а ты упирался… А библиотека? Ты только погляди…

В мрачных шкафах, чьи стеклянные дверцы задёрнуты изнутри зелёными занавесками, громоздятся корешки книг. Ленка дёргает на себя ближайшую дверцу.

- Заперто… - бормочет она.

Она делает ещё несколько попыток, и наконец один из шкафов со скрипом распахивается.

- "История российского балета", - читает она вслух, - "Энциклопедия моды";

"Чётки" Ахматовой, между прочим, Додик, первоиздание… "…я надела узкую юбку, чтоб казаться ещё стройней"… "Как избавиться от целлюлита"… ну, правильно.

"Раздельное питание", "Ева всегда молода", "Кама сутра"…

- Ага, вот эту открой, - говорит Августа, заглядывая из-за Ленкиного плеча.

- "При выборе невесты отвергай ту, которая сморкается, плачет или с громким хохотом выбегает за дверь", - Ленка недоумённо пожимает плечами, - это что-то не то. "И ещё ту, в имени которой есть буква "Эль". У тебя есть в имени буква "эль", Августа?

- Дальше, дальше посмотри…

Входит Генриетта, ухватив обеими руками мрачный пожилой чайник с горбатым семитским носом.

- Чайку, - нежно говорит она.

- Да, - кивает Добролюбов, - да, пожалуйста.

Он рассеянно поправляет локон и не сводит глаз с Генриетты.

- Варенья? - шепчет Генриетта. - Положить варенья?

- О, да…

- Я не могу кормить свой организм вот этим, - бормочет Августа, - он протестует.

- Мы сейчас уходим… Додик!

Додик машинально глотает варенье, не отводя взгляда от Генриетты, и её лицо заливает нежный оттенок флёрдоранжа.

- Уходите, - Генриетта поворачивает голову к Ленке, кожа на шее у неё натягивается… Она делает резкий выпад корпусом, точно хочет столкнуть Ленку со стула.

Ленка с грохотом выбирается из-за стола.

- Генриетта Давыдовна, - говорит она, - так мы…

Генриетта тоже вскакивает и медленно надвигается на Ленку, вытесняя её во тьму коридора.

Августа следует за ними, поминутно оглядываясь.

Поэт Добролюбов режет торт.

- Всё… - Генриетта дрожащей рукой откидывает цепочку засова, - прошу!

- Генриетта Давыдовна, - Ленка всем телом наваливается на дверь, не давая ей распахнуться, - вы же обещали…

- Дорогая, - доносится из комнаты голос поэта Добролюбова, - ты скоро?

- Что я обещала?

- Боря… Гершензон…

- Потом…

- Нет, - говорит Ленка, и в голосе её звучит металл, - сейчас. Иначе я не сойду с этого места.

- Пусинька, - доносится из комнаты тоскующий зов поэта Добролюбова.

- Ладно! - говорит Генриетта, - ладно.

Она подскакивает к чёрному эбонитовому телефону, водружённому тут же, в коридоре, на тумбочку, напоминающую надгробье, и, заслонившись от Ленки всем телом, набирает номер.

В ватной тишине коридора отчётливо слышны три гудка.

- Всё, - говорит Генриетта, - можете идти.

- Душа моя, ты скоро?

- Но вы же ничего не сказали! - кричит Ленка.

- Я сказала всё, что надо. Он вам откроет. Он вас примет.

Ленка, обречённо вздыхая, высвобождает дверь. Сзади на неё напирает Августа, на которую, в свою очередь, напирает, скрипя суставами, Генриетта Мулярчик.

Туманное зеркало над телефоном на миг отражает череду коридоров, и там, из глубины, выплывает мерцающая фигура - юная красавица с лицом нежным и светящимся изнутри, точно китайская фарфоровая чашка, со спиной, стройной, точно буква "алеф", волосы её, как туман, глаза - как осенняя вода…

Они выскакивают из подъезда. Ленка жадно хватает ртом сырой воздух.

- Она его опоила, - наконец говорит Августа.

- Чем?

- Приворотным зельем.

- Брось, он ни глотка не успел сделать.

- Ну тогда обкадила этой штукой. Торчала там посреди стола, как этот… Тайное восточное средство…

- Нет, - говорит Ленка, - не в этом дело… Всё дело в том зеркале. Ты видела?

- Кое-что мне показалось.

Августа трёт ладонями виски.

- Во-во…

- Неужели, - наконец произносит Августа, - там была она? В молодости?

- Не думаю, - рассудительно отвечает Ленка, - в молодости она была точь-в-точь как сейчас, только моложе… Ты знаешь, - она качает головой, - скорее всего, именно такой её и увидел поэт Добролюбов. Вот так он её и увидел…

- Это же нечестно!

- Трудно поступить нечестно по отношению к поэту Добролюбову, а потом… какая разница - объективная реальность или субъективная реальность?

- Ну, знаешь… Это уже шизофрения.

- Нет, - говорит Ленка, - всего лишь метафизика.

***

- Лампочки в подъезде нет, - бормочет Августа, - почему лампочки в подъезде нет?

- А ты хочешь, чтобы мы ввалились к мистику и аскету в сиянии электрического ореола? Так не бывает… Тайна должна твориться во мраке.

- Я знаю, что творится во мраке. Срёт по углам кто ни попадя. Это же клоака какая-то… понюхай только…

- Не хочу.

- Почему, ну почему мистик должен жить на шестом этаже без лифта?

- Так ближе к небу.

- С лифтом было бы ещё ближе…

- Это его дверь?

- Да тут вроде другой нет.

Августа водит по двери руками, ощупывая её.

- Таблички нет, - говорит она наконец, - краска облазит. Зашкурковали плохо.

- Не твоя проблема - ты не на кладбище… Ага, вот звонок.

Ленка отчаянно наваливается на звонок, но изнутри не слышно ни одного звука.

- Нажми сильнее, - говорит Августа.

- Жму. Не работает.

Дверь распахивается неожиданно, словно человек всё это время стоял за ней.

- Проходите, - говорит он сухим, точно наждачная бумага, шёпотом.

В прихожей - если это вообще прихожая, - совершенно темно, сам хозяин маячит на неопределённом расстоянии трудноразличимым тусклым силуэтом.

- Почему такая темень? - Августа еле шепчет, но хозяин услышал.

- Я не выношу света, - теперь голос у него высокий, дребезжащий, - свет разрушает материю…

- Чего?

- Сетчатка, - шёпотом сказал хозяин, - моя сетчатка.

- А-а, - глубокомысленно тянет Ленка, - ясно.

- Что тебе ясно?

- Он не выносит света…

- Мы от Генриетты, - Августа произносит это многозначительно, точно пароль.

- Знаю. Она мне сказала.

- Как это - сказала? - оторопела Августа.

- По телефону. Она же мне позвонила.

В комнате, слава тебе Господи, чуть светлее. Бесформенные нагромождения на полу оборачиваются сваленными в кучу книгами, ещё книги громоздятся вдоль стен, пыльный луч, просачиваясь сквозь щель в тяжёлых занавесках, подсвечивает их корешки…

- Проходите, - шёпотом говорит хозяин, - я сейчас.

Теперь видно, что он сутул до крайности, шея его уходит резко вперёд, увенчавшись небольшой головой в ермолке.

- Что там написано, - интересуется Августа, разглядывая корешки.

- Не знаю…

- А кто хвастался, что умеет читать на иврите?

Хозяин с неожиданной прытью бросается к книжным россыпям и, втиснувшись между Августой и пыльными фолиантами, набрасывает на них какую-то тяжёлую тёмную ткань.

- Нельзя, - говорит он, - это нельзя читать… всё равно там написано совсем другое… И вообще, это не для женщин. Это не каждый мужчина вынесет. Говорите, что вам надо…

- Будто вы не знаете, - мрачно говорит Ленка.

- Положим. Но вы назовите. Неназванное не существует.

- Нам нужно получить сведения о некоем Гершензоне… - чётким преподавательским голосом произносит Августа.

Хозяин делает рукой резкое движение, и какой-то фолиант падает с вершины, листы рассыпаются по полу, точно бледные ночные бабочки.

- Тише, - говорит он, - умоляю, тише…

Ленка бросилась было подбирать листы, но хозяин резко завизжал и затопал ногами, и она в ужасе отшатнулась.

- Не трогайте… Нельзя этого трогать…

Августа не двинулась. Она лишь опустилась на кстати подвернувшийся стул и приподняла ноги, точно по полу ползали скорпионы.

- Дело в том, - шёпотом говорит Ленка, - что мы посетили его могилу.

- Разве он уже умер? Он не может умереть. Никак.

- Ну, могила-то была…

- Значит, он просто захотел покоя. Ушёл во тьму. Свет плохо воздействует на его сетчатку.

- Рабби Барух… Умоляю. Заклинаю Торой - кто он такой, этот Гершензон?

- Рабби Моше?

- Рабби Моше.

- Он был математик, - почти нормальным голосом сказал хозяин, - блестящий математик. И за последние пятьсот лет освоил все тонкости каббалы. Он изучил Зогар. Он постиг Сферот. Для него не было тайн ни на земле, ни на море… Он насквозь пронизал все слои небес. И он, чтоб вы знали, - один из лучших за всю историю потомков Авраамовых специалист в области мнимых чисел.

- Вы хотите сказать, - Августу неожиданно осеняет, - что он вычислил что-то вроде тетраграмматона?

- Тетраграмматон? Абулафия? Это имя Господа и так известно - к чему его вычислять? В застывших областях мира, где время течёт во все стороны сразу, Вечный Первосвященник произносит его под звуки шофара в Вечный день Страшного Суда и серафимы хлопают крыльями в своих заоблачных жилищах… Нет, он вычислил несуществующее имя Бога. Самое страшное, самое могущественное.

- Несуществующее?

- Семьсот двадцать имён доступны людям на земле… А он нашёл семьсот двадцать первое. Привлёк теорию мнимых чисел - и нашёл.

- И..? - услужливо подсказывает Ленка.

- Что - и? Он обрёл полную власть над смертной материей, понятное дело. Он сумел прочесть тайные письмена, он видел Скрижали Завета. Дело о Колеснице и Дело о Творцах были для него так же ясны, как для вас - поваренная книга.

- Я не стала бы так огульно…

- Погоди, - прерывает её Августа, - я не поняла. Зачем при таком удачном раскладе было ложиться в эту могилу?

- А что ещё делать человеку, который может всё? Суетиться? Стоять в очередях за кошерной колбасой? Он подумал-подумал и погрузился во мрак. А вы его потревожили.

- Каким это, интересно, макаром?

- Вы разомкнули запирающие узы. Камешки с могилки смахивали? С надгробной плиты?

Когда тряпками своими по ней шкрябали…

- Чёрт, - говорит Ленка.

- Всё равно не понимаю, - упрямо твердит Августа, - подумаешь, запирающие узы!

Да любой алкаш… расстелил бы газету, камешки смахнул да и уселся бы на плиту, колбасу некошерную резать…

- Алкаш и не заметил бы этой могилы. А человеку учёному камни эти тяжелее плиты надгробной показались бы. А вы, извиняюсь, ни то ни сё. Порождение финансового кризиса. Ползали там, могилку подчищали да ещё и о каббале рассуждали. Может, ещё и какое-нибудь из имён Бога произносили?

- Произносили, - уныло подтвердила Ленка.

- Узы и распались. На краткий миг, но вам хватило. И вот какая-то шикса возьми их в этот миг и смахни.

- Что ему стоило их обратно положить, эти камни?

- Да не мог он, - выкрикнул рабби Барух, и голова его мелко затряслась, - он же ограничен сам в себе. Он упокоился и свои желания запер. Могущество своё он ограничил, понятно, дуры вы безграмотные? Может, там, где касается других, он ещё не утратил силы…

- Так вот зачем он нас преследует, - говорит Августа, - обратно упокоиться хочет…

- Он уж намекал-намекал, - уныло кивает Ленка.

- Откуда же нам знать…

- Мог бы сказать и пояснее, а не напускать на нас кадавров…

- Вы сами виноваты, - хозяин пожал острыми плечами, - он всего лишь извлекал из тьмы на свет ваши страхи и тайные желания… Ибо он достиг небывалого могущества и сумел погрузиться во тьму преисподней и лишил Аваддона его покрывала. Но могущество - это одно, а умение пользоваться им - совсем другое. Чем, скажем, лично вам Лохвицкая так не угодила?

- Да так… - качает головой Ленка.

- Вот именно.

Семисвечник в углу сам по себе вспыхивает тусклыми бледными огоньками, и тень хозяина комнаты начинает стремительно разрастаться.

- Что это? - взвизгивает Августа.

Тёмная занавеска на груде книг начинает шевелиться, в ней образуются движущиеся прорехи. Ленка с ужасом понимает, что то, что она приняла за ткань на деле было живым покровом из сотен тысяч насекомых, которые сейчас стремительно расползаются в разные стороны.

Хозяин взмахивает руками, тень повторяет его движения, точно огромная дрессированная птица.

- Убирайтесь отсюда, - говорит он мощным голосом, и пламя в семисвечниках вздрагивает. - Вон!

Августа стоит, приоткрыв рот и зачарованно глядя на стекающую вниз ручейками массу насекомых.

- Скорее, - шипит Ленка.

Она хватает Августу за руку, и они выбегают из комнаты. За их спиной слышится шорох сотен крошечных ног.

Назад Дальше