- Значит, изворачиваетесь по мере сил, чтобы прожить?
- Частенько от этого и помираем.
- А что, сливкам общества изворотливости не хватает?
- Зачем им изворотливость? У них есть здравый смысл, ум, характер. А вот мы, подонки, иногда живем без оглядки, себе на горе.
- А остальные пассажиры, как, по-вашему, они подонки или сливки общества?
- Не могу определить мистера Фернандеса. Он может быть и тем, и другим. Да и аптекарь еще себя ничем не проявил. Ну, а вот мистер Смит - это уж настоящие сливки общества, первый сорт!
- У вас такой тон, будто эти самые сливки вам очень по вкусу.
- Нам всем хочется быть сливками общества, но бывают же такие минуты - признайтесь, старина! - когда вы завидуете подонкам? Временами, когда не хочется подводить баланс и заглядывать далеко вперед.
- Да, такие минуты бывают.
- И тогда вы думаете: почему мы должны за все отвечать, а они живут в свое удовольствие?
- Надеюсь, вы получите хоть какое-то удовольствие там, куда вы едете. Вот где полным-полно подонков - начиная с президента и до самых низов.
- Тем для меня опаснее. Подонок подонка чует издалека. Пожалуй, придется разыгрывать сливки общества, чтобы сбить их с толку. Надо приглядеться к мистеру Смиту.
- А разве вам мало приходилось разыгрывать из себя сливки общества?
- Не так уж часто, слава тебе господи. Для меня это самая трудная роль. Вечно смеюсь невпопад. Неужели это я, Джонс, - и рассуждаю в такой компании? Иногда даже пугаюсь. Теряю почву под ногами. В чужом городе страшно потеряться. А вот когда теряешься сам... Выпейте еще пива.
- Теперь я плачу.
- Я не уверен, что правильно вас определил. Когда я вас увидел там... с капитаном: заглянул в окно, проходя мимо... вид у вас был какой-то оробелый... Скажите, а вы часом не подонок, который разыгрывает из себя сливки общества?
- Разве знаешь себя? - Вошел стюард и стал расставлять пепельницы. - Еще два пива, - заказал я.
- Вы не возражаете, если я на этот раз возьму джин? От пива меня пучит.
- Два джина.
- В карты играете? - спросил он, и я подумал, что час искупления настал. Я осторожно осведомился:
- В покер?
Он что-то уж чересчур разоткровенничался. Почему он со мной так открыто говорил о подонках и о сливках общества? Наверно, догадывается о том, что сказал капитан, и прощупывает меня, пользуясь своей откровенностью как лакмусовой бумажкой. Может быть, он решил, что мои симпатии в данном случае не будут на стороне сливок общества. А возможно, и моя фамилия - Браун - показалась ему такой же липовой, как его собственная.
- Я не играю в покер, - осадил он меня, и его карие глазки весело заблестели: "Вот я тебя и поймал!" - Я не умею блефовать: в своей компании мне трудно хитрить. Единственное, во что я люблю играть, - это рамс. - Он произнес название игры, словно это была детская забава - свидетельство его невинности. - Вы играете в рамс?
- Раз или два играл.
- Я не настаиваю. Но нам бы это скоротало часы до обеда.
- Почему же не сыграть?
- Стюард, дайте карты. - Он бегло улыбнулся мне, словно хотел сказать: "Видите, я не ношу с собой крапленую колоду".
В общем, это и правда была по-своему невинная игра. Жульничать тут было не просто. Он спросил:
- Почем играем? Десять центов сотня?
У Джонса, как он мне потом рассказывал, в игре была своя система. Сперва надо заметить, как неопытный противник держит карты, которые собирается сбросить, и сообразить, можно ли выиграть кон. По тому, как противник раскладывает карты и сколько времени обдумывает ход, Джонс угадывал, хорошие у него карты, плохие или средние, и, если, по его соображениям, карты были хорошие, он предлагал пересдать, будучи заранее уверен в отказе. Это давало противнику ощущение превосходства и безопасности, отчего он начинал зарываться или затягивал игру в надежде сорвать банк. Даже то, как его противник брал карту и сбрасывал, говорило ему очень многое.
- Психология сильнее арифметики, - как-то сказал мне Джонс, и он действительно почти всегда меня обыгрывал. Мне надо было иметь на руках готовую комбинацию, чтобы выиграть кон.
Прозвонил гонг к обеду, Джонс выиграл у меня долларов шесть. Он, собственно, и не стремился к большему, чтобы партнер не отказался играть с ним снова. Шестьдесят долларов в неделю - доход скромный, но зато, по его словам, надежный, и он окупал курево и выпивку, Конечно, иногда он срывал куш и побольше - бывало, его противник презирал детскую игру по маленькой и требовал ставки в 50 центов за очко. Как-то раз в Порт-о-Пренсе я стал свидетелем такой игры. Если бы Джонс проиграл, сомневаюсь, мог ли бы он заплатить свой долг, однако и в двадцатом веке удача иногда улыбается смелым. Его противник два кона подряд объявлял capot [без взятки (фр.)], и Джонс встал из-за стола, разбогатев на две тысячи долларов. Но даже и тут он проявил умеренность. Он предложил партнеру отыграться и потерял на этом пятьсот долларов с небольшим.
- Нельзя забывать вот что, - как-то поведал он мне. - Женщины, как правило, не будут играть с вами в покер. Их мужья этого не любят - в этой игре есть что-то распутное и опасное. Ну, а в рамс по десять центов за сотню - тут можно обойтись карманными деньгами! И поэтому число возможных партнеров значительно увеличивается.
Даже миссис Смит, которая, я уверен, отнеслась бы неодобрительно к покеру, иногда заходила поглядеть на наши карточные бои.
В тот день за обедом - не помню, как об этом зашла речь, - мы заговорили о войне. Кажется, разговор затеял фармацевт; он сообщил, что был бойцом гражданской обороны, и не мог удержаться, чтобы не рассказать обычных историй о бомбежках, таких же тягучих и нудных, как чужие сны. На лице мистера Смита застыло выражение вежливого внимания, миссис Смит вертела вилку, а фармацевт все говорил и говорил о бомбежке общежития еврейских девушек на Стор-стрит ("Мы так были заняты в ту ночь, что никто даже и не заметил, как его не стало"), пока Джонс безжалостно его не прервал:
- Да, я сам однажды потерял целый взвод.
- Как это произошло? - обрадованно спросил я, подзадоривая Джонса.
- Не знаю. Никто не вернулся, некому было рассказать.
Бедный фармацевт только рот открыл. Он едва дошел до половины рассказа, а уже потерял всех своих слушателей; бедняга напоминал морского льва, обронившего свою добычу. Мистер Фернандес взял еще кусок копченой селедки. Он один не проявлял ни малейшего интереса к рассказу Джонса. Даже мистер Смит заинтересовался и попросил:
- Расскажите поподробнее, мистер Джонс.
Я заметил, что все мы неохотно прибавляли к его имени военное звание.
- Дело было в Бирме, - сказал Джонс. - Нас сбросили в тылу у японцев для диверсии. И взвод, о котором я говорю, потерял связь с моим штабом. Командовал взводом мальчишка, он не умел воевать в джунглях. А в таких условиях всегда sauve qui peut [спасайся кто может (фр.)]. Как ни странно, у меня, помимо этого, не погибло ни одного солдата, а вот этот взвод исчез целиком, словно ветром сдуло. - Он отломил кусочек хлеба и положил в рот. - Пленные никогда не возвращались.
- Вы воевали у Уингейта? [Уингейт (1903-1944) - английский генерал, воевал во время второй мировой войны в Бирме против японцев; знаток партизанской войны] - спросил я.
- Тот же род войск, - ответил он с обычной для него уклончивостью.
- И долго вы пробыли в джунглях? - спросил казначей.
- Да, понимаете, я как-то быстро приноровился, - сказал Джонс. И скромно добавил: - В пустыне я бы, наверно, сплоховал. Обо мне, знаете ли, шла слава, будто я издалека чую воду, как туземец.
- Ну, такой дар мог бы пригодиться и в пустыне, - сказал я, и он кинул на меня через стол мрачный, укоризненный взгляд.
- Как это ужасно, - сказал мистер Смит, отодвигая тарелку с остатками котлеты - котлеты из орехов, специально для него приготовленной, - что столько мужества и знаний тратится на то, чтобы убивать своих ближних.
- Когда мой муж выставлял свою кандидатуру в президенты, он пользовался в нашем штате поддержкой людей, которые отказывались нести военную службу.
- Неужели никто из них не ел мяса? - спросил я, и на этот раз миссис Смит поглядела на меня с укоризной.
- Тут не над чем смеяться, - сказала она.
- Это законный вопрос, детка, - мягко попрекнул ее мистер Смит. - Но если вдуматься, мистер Браун, неудивительно, что вегетарианство и отказ от военной службы часто идут рядом. Вот вчера я вам рассказывал о кислотности и о том, как она влияет на наши страсти. Избавьтесь от кислотности, и, фигурально выражаясь, вашей совести станет просторнее. Ну, а у совести есть потребность расти... В один прекрасный день вы не захотите, чтобы из-за вашей прихоти убивали ни в чем не повинных животных, а потом - может быть, неожиданно для самого себя - вы с ужасом откажетесь убивать себе подобных. А за этим уже возникает расовый вопрос и проблема Кубы... Скажу, что меня поддерживали и многие теософские организации.
- И Лига бескровного спорта, - подсказала миссис Смит. - Конечно, не вся организация. Но многие ее члены голосовали за мистера Смита.
- С таким количеством сторонников... - начал я. - Удивляюсь...
- В наш век прогрессивные люди всегда будут в меньшинстве, - сказала миссис Смит. - Но мы по крайней мере выразили свой протест.
И тут, как и следовало ожидать, началась обычная томительная перепалка. Ее затеял фармацевт; он тоже оказался представителем определенных кругов, хотя и не столь возвышенных. В качестве бывшего бойца противовоздушной обороны он считал себя фронтовиком. К тому же он был обижен: ему не дали досказать о бомбежках.
- Не понимаю этих пацифистов, - заявил он. - Они ведь не против, чтобы их защищали простые смертные, вроде нас...
- А вы нас об этом не спрашиваете, - мягко поправил его мистер Смит.
- Трудно понять, кто принципиально отказывается от военной службы, а кто просто трусит.
- Трус не пойдет за свои убеждения в тюрьму, - сказал мистер Смит.
Неожиданно его поддержал Джонс:
- Многие пацифисты мужественно несли службу в Красном Кресте. И спасли не одного из нас от верной гибели.
- Там, куда вы едете, маловато пацифистов, - сказал судовой казначей.
Но фармацевт настаивал пронзительным от обиды голосом:
- А если кто-нибудь нападет на вашу жену, что вы тогда будете делать?
Кандидат в президенты поглядел через стол на тучного фармацевта с нездоровым, бледным лицом и обратился к нему внушительно и серьезно, будто тот прервал его речь на политическом диспуте:
- Я никогда не утверждал, сэр, что с удалением избытка кислотности мы полностью избавляемся от всяких страстей. Если бы напали на миссис Смит, а у меня было бы в руках оружие, не поручусь, что я не пустил бы его в ход. Мы еще не доросли до того, чтобы следовать своим собственным принципам.
- Браво, мистер Смит! - воскликнул Джонс.
- Но я буду очень сожалеть, если поддамся своему порыву. Глубоко сожалеть.
В тот вечер, не помню зачем, я зашел перед ужином в каюту судового казначея. Он сидел за письменным столом и надувал презерватив, пока тот не стал величиной с полицейскую дубинку. Завязав конец ленточкой, он вынул его изо рта. Стол был завален громадными раздутыми фаллосами и напоминал свиную бойню.
- Завтра на судне концерт, - объяснил он, - а у нас нет воздушных шаров. Мистер Джонс посоветовал, чтобы мы пустили в ход вот эти штуки. - Я увидел, что на некоторых презервативах цветными чернилами намалеваны смешные рожи. - У нас на борту только одна дама, и я не думаю, чтобы она догадалась, из чего они...
- Вы забываете, что она - женщина прогрессивная.
- Тогда она не рассердится. Эти штуки - символ прогресса.
- Хоть мы сами и страдаем от избытка кислотности, нам не следует передавать ее по наследству нашим детям.
Он захихикал и принялся разрисовывать цветным карандашом одну из чудовищных рож. Под его пальцами надутая пленка жалобно пищала.
- Как вы думаете, в котором часу мы придем в среду?
- Капитан рассчитывает причалить под вечер.
- Надеюсь, мы сойдем на берег до того, как выключат свет. Его, наверно, еще выключают?
- Да, вы сами увидите, там лучше не стало. Наоборот, еще хуже. Теперь нельзя выехать из города без разрешения полиции. На всех дорогах из Порт-о-Пренса заставы. Боюсь, что вам не добраться до вашей гостиницы без обыска. Мы предупредили команду, что если они пойдут в город, то только на свой страх и риск. Конечно, они все равно пойдут. У матушки Катрин всегда открыто.
- А что слышно новенького о Бароне? - Так для разнообразия иногда называли президента вместо Папы-Дока: мы оказывали честь этой нелепой, убогой особе, наградив его титулом Барона Субботы - героя негритянских поверий, который бродит по кладбищам во фраке и цилиндре, дымя большой сигарой.
- Говорят, его не видно уже месяца три. Даже не подходит к дворцовым окнам поглазеть на оркестр. Кто знает, может, он давно умер. Если, конечно, он может умереть своей смертью, а не от серебряной пули. В прошлое и позапрошлое плавание нам пришлось отменить остановку в Кап-Аитьене. В городе военное положение. Он слишком близко к доминиканской границе, и нас туда не пускают. - Он набрал воздуху и стал надувать следующий презерватив. Кончик вздулся, как опухоль на черепе, и каюту наполнил больничный запах резины. - А что вас заставляет туда возвращаться?
- Не так-то просто бросить гостиницу, которая тебе принадлежит.
- Но вы ее бросили.
Я не собирался посвящать казначея в свои дела. Побуждения мои были слишком интимными и слишком серьезными, если можно назвать серьезной запутанную комедию нашей личной жизни. Он надул еще один capote anglaise [презерватив (фр.)], и я подумал: "Ей-богу, есть, наверно, какая-то сила, которая придает всему, что с нами происходит, унизительный характер". В детстве я верил в христианского бога. Жизнь под его сенью была делом нешуточным: я видел его карающую длань в каждой трагедии. Я видел его сквозь lacrimae rerum [мировая скорбь (лат.)], и она так же искажала его очертания, как шотландские туманы превращают карликов в великанов. А теперь, когда жизнь подходила к концу, верить в него - да и то не всегда - мне позволяло только чувство юмора. Жизнь - это комедия, а вовсе не трагедия, к которой меня готовили, и мне казалось, что всех нас на этом судне с греческим названием (почему голландская компания дает своим судам греческие имена?) гонит к смешной развязке какой-то властный шутник. Как часто я слышал в толпе, выходящей из театра на Бродвее или Шэфтсбери-авеню: "Ну и смеялся же я... До слез!"
- Что вы думаете о мистере Джонсе? - спросил судовой казначей.
- О майоре Джонсе? Ну, эту заботу я предоставляю вам и капитану.
Было ясно, что с ним тоже советовались. Быть может, моя фамилия Браун заставляла меня острее воспринимать комедию, которая разыгрывалась вокруг Джонса.
Я взял огромную сосиску из рыбьего пузыря и спросил:
- А вы когда-нибудь пользуетесь этими штуками по прямому назначению?
Казначей вздохнул:
- Увы, нет. Я уже не в тех годах... Чуть что, в у меня начинается crise de foie. [приступ печени (фр.)] Стоит мне поволноваться.
Казначей сделал интимное признание и в ответ ожидал от меня того же, а может быть, капитану требовалось собрать сведения и о моей персоне и казначей решил, что ему представился случай их получить.
Он спросил:
- Как такой человек, как вы, мог вообще поселиться в Порт-о-Пренсе? Каким образом вы стали hotelier? Вы совсем не похожи на hotelier. Вы похожи на... на... - но тут у него не хватило воображения.
Я засмеялся. В вопросе его не было ничего нескромного, но ответ на него я предпочитал держать про себя.
На другой день капитан оказал нам честь с нами отужинать, его примеру последовал и главный механик. Мне кажется, между капитаном и главным механиком всегда существует соперничество - ведь они несут одинаковую ответственность за судно. И пока капитан столовался отдельно, главный механик тоже нас избегал. А сегодня они оба, как равные, сидели под сомнительными воздушными шарами - один во главе стола, другой в противоположном его конце. В знак прощания подали лишнее блюдо, и все пассажиры, за исключением Смитов, пили шампанское.
Казначей вел себя в присутствии начальства необычайно сдержанно (по-моему, ему очень хотелось уйти в темноту на мостик к первому помощнику и подышать на свободе свежим морским воздухом), а капитан и главный механик тоже были слегка подавлены торжественностью обстановки и словно священнодействовали. Миссис Смит сидела по правую руку от капитана, я - по левую, но присутствие Джонса мешало нам свободно разговаривать. Меню тоже не помогало веселью - по случаю торжества голландцы дали волю своему пристрастию к жирным мясным блюдам, и тарелка миссис Смит то и дело попрекала нас своей пустотой. Впрочем, Смиты навезли с собой из Соединенных Штатов множество каких-то бутылок и банок, которые всегда обозначали их места за столом, как буйки на реке. Очевидно, они считали, что поступаются своими принципами, когда пьют такую подозрительную смесь, как кока-кола, и сегодня, попросив горячей воды, готовили свои собственные напитки.
- Я слышал, что после ужина нас ждет какое-то представление, - уныло сказал капитан.
- Нас тут немного, - пояснил казначей, - но мы с майором Джонсом решили, что надо как-то отметить прощальный вечер. Конечно, наш кухонный оркестр что-нибудь сыграет, и мистер Бэкстер обещал нам кое-что изобразить...
Мы с миссис Смит обменялись недоуменным взглядом. Какой еще мистер Бэкстер? Неужели у нас на пароходе кто-то едет зайцем?
- Я попросил мистера Фернандеса поддержать нас, и он охотно согласился, - с жаром продолжал казначей. - А на прощание мы споем "Олд Лэнг Сайн" [шотландская песня на слова Р.Бернса (в переводе С.Маршака "Застольная" - "Забыть ли прежнюю любовь в дружбу прежних дней")] в честь наших пассажиров англосаксонского происхождения.
Нас во второй раз обнесли жареной уткой, и Смиты, чтобы составить нам компанию, положили себе на тарелки что-то из своих баночек и скляночек.
- Простите, миссис Смит, - не выдержал капитан, - что вы пьете?
- Бармин с горячей водой, - сообщила ему миссис Смит. - Муж предпочитает по вечерам истрол. А иногда - векон! Ему кажется, что бармин действует на него возбуждающе.
Капитан кинул испуганный взгляд на тарелку миссис Смит и отрезал себе кусок утки. Я спросил:
- А что вы едите, миссис Смит? - Мне хотелось, чтобы капитан почувствовал комизм положения.
- Ну уж вам ли это не знать, мистер Браун! Вы же видели, я ем это каждый вечер, в одно и то же время. Питательную кашицу из бересты, - пояснила она капитану.
Он положил нож и вилку, отодвинул от себя тарелку да так и остался сидеть, понурив голову. Сначала я подумал, что он произносит благодарственную молитву, но, по-видимому, он просто боролся с тошнотой.
- Я закушу орехолином, - сказала миссис Смит, - если у вас не найдется кефира.
Капитан хрипло откашлялся, отвел от нее глаза и оглядел стол; он содрогнулся, увидев мистера Смита, который ковырял вилкой сухие коричневые зерна, и перевел суровый взгляд на безобидного мистера Фернандеса, словно тот был за все это в ответе. Потом он объявил официальным тоном: