Анна Предайль - Анри Труайя 3 стр.

Он не ожидал такого поворота и на минуту оторопел. Потом почувствовал обиду: за что же так его наказывать!

- Спать без тебя... - сбивчиво проговорил он. - Но... но это же' невозможно!

- Только пока я больна.

- Понимаешь ли ты, чего ты от меня требуешь?

- Да, Пьер. Но надо быть благоразумным.

- Ну ладно, тогда я устроюсь подле тебя в кресле или в шезлонге...

- Нет, все равно я буду слышать твой храп.

- Так куда же ты хочешь, чтобы я ушел?

- В маленькую комнату. Там тебе будет удобно, и ты сможешь читать сколько захочешь.

Эта каморка в глубине квартиры уже давно служила кла­довой. Туда складывали чемоданы, картонки, набитые бу­магами, ненужные книги, старые журналы.

- Но это же нелепо! - возразил он. - Я буду так далеко от тебя! Лучше я буду спать на диване в гостиной.

- Как хочешь, - сказала она.

Он стиснул зубы. Его изгоняли, высылали. Такая неми­лость после стольких лет любви! Ему стало жаль себя до слез. Вся жизнь сразу показалась сплошной цепью неудач. Вот бы умереть ему сейчас, здесь, вместо жены. Никто о нем не заботится, никого не интересует ни его здоровье, ни его настроение. И вдруг не она, а он уходит из жизни. Он вздохнул и сказал

- Ты хочешь, чтобы я перешел туда сейчас же?

- Нет, - сказала она, - завтра.

Он подумал, что завтра она еще может переменить реше­ние. Эта мысль успокоила его. Вот если бы ему удалось не храпеть ночью... Говорят, для этого надо спать на боку. И он осторожно перевернулся на левый бок. Неудобно! Но чего бы он не вынес ради Эмильенны!

- Спокойной ночи, дорогая, - сказал он.

Вскоре он уснул, уверенный, что достаточно захотеть - и ты превратишься в бестелесное, молчаливое существо.

***

Анну задержали на работе, и когда она, как ураган, вор­валась домой, было уже семь часов и Луиза собиралась уходить. К счастью, все было готово: жареная телятина с морковью томилась на маленьком огне, яблочный пирог, посыпанный сахарной пудрой, лежал на круглом блюде, стол был накрыт в столовой на троих - как условились: о том, чтобы Эмильенна встала не могло быть и речи. Она плохо чувствовала себя ночью и с утра жаловалась на ту­пые боли в правом боку. Доктор Морэн, приходивший в полдень, предписал еще один укол. Может, следовало бы отменить приглашение на ужин? Нет, уже поздно. Анна прошла к матери. Ввалившиеся щеки, заостренный нос... Казалось, больная спала. Но услышав шаги дочери, она тотчас открыла глаза и прошептала:

- Я не хочу видеть Марка.

- Ты и не увидишь его, Мили, обещаю тебе, - сказала Анна. - Мы быстро поужинаем, и он уйдет.

- Скажи ему, что я повидаюсь с ним на будущей неделе.

- Ну, конечно, конечно... К чему спешить - времени у нас сколько угодно! Я принесу тебе сандвичи.

- Нет... Даже думать о еде не могу - тошнит... Этот гепатит - такая гадость!... Наверно, я вчера съела что-то и печень взбунтовалась... И эти кухонные запахи! Хоть бы ты проветривала почаще... А где твой отец?

- Должно быть, пошел в книжный магазин Коломбье,

- Странно! Он почему-то взял себе за правило уходить, не предупредив меня!

Не успела она это произнести, как Пьер вернулся с дву­мя бутылками "божоле".

- У нас дома оказалось только простое столовое вино, - объяснил он.

Эмильенна сразу успокоилась и снова закрыла глаза. В дверь позвонили. Анна пошла открыть - на площадке сто­яла привратница.

- Я по поводу вашей комнаты для прислуги. Вы, ка­жется, сдали ее какому-то студенту. Так вот теперь их там десять человек. Только и шныряют мимо! Будто общежи­тие устроили! Кто-то даже спит в коридоре на полу. Соседи жалуются. Мне не хочется говорить об этом управляюще­му домом...

- Спасибо, что предупредили, - сказала Анна.

Пьер, вышедший в прихожую во время этого разговора, пробормотал:

- Этого еще не хватало! Он же выглядел вполне при­лично, этот студент. Что мы теперь будем делать?

- Я сейчас же поднимусь и поговорю с ним!

- А Марк?

- Он придет не раньше восьми.

- Но этот разговор можно отложить и до завтра...

- Нет, папа.

На черной лестнице стоял ледяной холод. На седьмом этаже, как всегда, когда Анна поднималась, ее неприятно поразили обшарпанные стены коридора, в который выхо­дили комнаты прислуги. Из благопристойного, комфорта­бельного мира вы без всякого перехода вдруг попадали в зону удручающей нищеты. Анна остановилась у комнаты под номером 11. За дверью гудели голоса. Она постучала. Дверь открыла высокая девушка - белокурые ее волосы прямыми прядями свисали вдоль щек. Розовый махровый халатик обтягивал большой живот. Беременная - должно быть, месяцев восемь. Позади нее на стуле сидел согнув­шись чернявый парень. Длинноволосый, с квадратным ли­цом. Анна, никогда ранее не видевшая ни парня, ни девуш­ки, спросила сухо:

- А где мосье Жан Ломбар?

- Он вам зачем? - спросил парень, медленно поднима­ясь со стула.

- Я владелица этой комнаты, мосье.

- Ах, вот что. Жан уехал.

- Когда же?

- Да уже порядочно.

- А когда он вернется?

- Не знаю.

- А кто вы такой?

- Лоран Версье. А это - Ингрид. Она шведка. Ни слова не говорит по-французски.

Девушка улыбнулась и закивала головой с несколько тяжеловатой грацией. Она стояла, свесив руки вдоль жи­вота.

- А что вы здесь делаете, мосье? - спросила Анна.

- Мы друзья Жана, - ответил Лоран Версье.

- Но эту комнату я сдала ему, а не вам.

- Я знаю. Но Жан уехал внезапно. И сказал, что мы можем обосноваться тут вместо него. Ну, конечно, мне сле­довало предупредить вас. Я все ждал, когда у меня будет немного денег... Нуда, чтобы уплатить вам. Теперь это уже вопрос нескольких дней...

Он говорил мягко, не сводя с Анны взгляда. Адамово яблоко поднималось и опускалось на плохо выбритой шее.

- Мне сказали, что вы укладываете своих приятелей спать в коридоре, - заметила она.

- Ну, это было всего один раз!

- Но соседи пожаловались. А сколько вас в этой ком­нате?

- Трое. Ингрид, ее муж и я.

Она недоуменно уставилась на него.

- Но... как же... как же вы устраиваетесь?

- Прекрасно... как в кемпинге.

Она окинула комнату беглым взглядом. Три метра на два. Железная койка, умывальник в углу, электрический рефлектор, одноконфорочная газовая плитка. С потолка свешивалась голая электрическая лампочка. Анне стало не по себе.

- Нет, с этим надо кончать! - сказала она, преодоле­вая душевное смятение. - Вы поселились здесь ни у кого не спросясь. Мои родители и я - мы не имеем права дер­жать у себя людей, о которых ровным счетом ничего не знаем.

Она излагала довод за доводом, словно желая убедить самое себя в обоснованности столь жесткой позиции. Швед­ка с большим животом смотрела на нее пустым взглядом. Красивая и вялая, как петельная корова.

Лоран Версье молча вытащил из заднего кармана брюк документы и протянул их Анне. Помятый кусочек картона с фотографией в углу. Анна машинально прочитала фами­лию и дату рождения. Ему было двадцать три года. И вдруг она почувствовала себя в положении шпика. Облава. Допрос. На что существуете? От стыда у нее даже загудело в ушах. Она вернула документы парню, и тот снова положил их в карман.

- Хорошо, - сказал он. - Вы правы. Мы переберемся отсюда.

- Куда?

- Не знаю.

- Она в положении, - заметила уже гораздо мягче Анна. - Я не могу вышвырнуть ее на улицу. Оставайтесь, пока не найдете комнаты.

- Спасибо, мадам. Так или иначе Ингрид и ее муж все равно скоро вернутся в Швецию. Она хочет родить там. Что до меня, то если вы возьмете меня постояльцем вместо Жана...

Она не успела ответить. Рядом возник белокурый борода­тый гигант, широкоплечий, с узкими бедрами. В руке он дер­жал батон хлеба.

- А вот и Гуннар! - воскликнул Лоран Версье.

Анна вышла из комнаты и рядом с дверью, в коридоре, увидела картонную коробку, из которой вываливался му­сор.

- Во всяком случае, прошу вас немедленно убрать это! Завалили весь проход отбросами! Возмутительно!..

Спускаясь по лестнице, она и сама не знала, хвалить себя или злиться.

Марк пришел, пока ее не было. Она рассеянно поцело­вала его. Они с Пьером потягивали сухое вино в гостиной. Бокал для Анны стоял на маленьком столике. Она поспеш­но поднесла его к губам.

- Оказывается, Мили неважно себя сегодня чувствует, - заметил Марк.

- Нет, - возразила Анна, - вовсе нет.

- Она переутомилась вчера, - печальным голосом про­говорил Пьер. - И теперь спит. Я не решаюсь ее будить...

- Как жаль, - сказал Марк. - Мне так хотелось бы ее увидеть.

- Кстати, Анна, как там обошлось наверху? - осведо­мился Пьер.

- Отлично, - сказала она. - Привратница все раздула. Наш постоялец один только раз пригласил к себе гостей!

Они сели за стол. Анну поразила необычная возбужден­ность отца. Любая фраза Марка вызывала у него востор­женный отклик. Казалось, он готов был без конца слушать своего бывшего зятя, словно хотел, чтобы дочь увидела его в наиболее выгодном свете.

- Ну, как Канада?.. Нет? Не может быть!.. Ты слы­шишь, Анна? А как твоя работа?

Ей неприятна была его назойливость. Неужели он забыл, чем для нее был Марк? Несколько раз ей хотелось мягко одернуть отца. Но потом она подумала: "Я так критиковала маму, а ведь сама становлюсь похожей на нее!" Она отнесла грязные тарелки на кухню и вернулась с пирогом. Марк рассказывал Пьеру, что по его предложению фирма, где он работает, намерена попытаться завоевать рынки Востока для своей продукции - статических конверторов и блоков управления. Подавленный множеством технических дета­лей, Пьер машинально кивал головой и бормотал:

- Да, да... Надо же!..

Анна тоже делала вид, будто интересуется делами Марка, но мысли ее упорно возвращались на верхний этаж. Она думала о беременной шведке, ее муже и приятеле. Какая холодина у них в комнате! И к тому же они наверняка голодают. А может быть, даже принимают наркотики? "Это меня не касается", - неожиданно решила она.

- Какой изумительный сладкий пирог! - сказал Марк. - Это ты испекла?

- Нет, Луиза.

- Как? Она до сих пор у вас? Невероятно!

Пьер разливал вино. Щеки у него порозовели, глаза сверкали. Анна спрашивала себя, зачем ей понадобилось звать Марка. Когда она была замужем, они по традиции всегда ужинали в субботу у ее родителей. Те же стулья, те же тарелки с голубым узором на стенах, тот же пирог. Она все помнила и ни о чем не жалела. Нет, жалела, что за столом нет Мили с ее лучистым взглядом - Мили, которая так любила при­нимать гостей...

- Знаете вы что-нибудь о Клардье? - спросил Марк.

- Да, - ответил Пьер, - но с тех пор, как заболела Мили, мы с ними больше не встречаемся. И все же Шарль оказался отличным малым: рекомендовал меня на работу в СЕП. Но из этого ничего не получилось.

- Почему?

- Неинтересно - ни в денежном, ни в ином отношении! Ах, как же это непросто! Вот уже полгода я ищу место... Никто не хочет брать человека моего возраста!..

Анна, поджав губы, встала и прошла в комнату матери. Эмильенна лежала на спине, вытянув вдоль тела руки. Ды­шала она прерывисто, с трудом. Анна дотронулась до ее плеча. Больная приоткрыла глаза и прошептала:

- Он еще здесь?

- Да, Мили. Тебе ничего не нужно?

- Нет. Иди, иди, моя милая...

Анна вернулась в столовую и подала кофе мужчинам, которых теперь занимал вопрос о плюсах и минусах сни­жения пенсионного возраста.

Пьер лежал на диване в гостиной; просмотрев все круп­ные заголовки в газете, он сложил ее и задумался: ин­тересно, почему Анна порвала с Марком? Такой веселый, живой и умный малый! Может быть, она к нему еще вер­нется? Ведь не зря же она пригласила его сегодня! Но что у нее там в голове - нипочем не узнаешь. Диван этот, конечно, жестковат. Но одиночество имеет и свою положи­тельную сторону. Полная свобода движений! Он мог вста­вать, ходить, читать в свое удовольствие. Лампа под боль­шим абажуром из пергамента освещала его любимую ста­рую мебель. Он вдруг почувствовал себя холостяком. И по его телу пробежал холодок. "Мили! Мили!" - тяжело вздох­нул он. И снова принялся за газету.

***

- Когда он опять придет? - спросила Эмильенна.

- Не знаю, - ответила Анна. - Мы об этом не говорили.

Мне так хотелось посидеть вчера с вами за столом! Но я была не причесана, выглядела ужасно, он просто сбежал бы!

Она явно забыла, что Марк приходил на ужин неделю назад. Она все больше и больше путала даты.

- В следующий раз, когда он придет... - сказала она усталым голосом. И, не закончив фразы, погрузилась в сон.

Она редко засыпала вот так - утром, вскоре после пер­вого укола. А ведь она хорошо позавтракала и ни на что не жаловалась, когда ее приводили в порядок. Пьер ушел в гостиную читать газету. Анна укрыла мать и, поскольку на сердце у нее было неспокойно, присела возле кровати. Ни­чего не поделаешь: придется опоздать немного на работу. Теперь, при ее положении, никто уже и не требует, чтобы она приходила вовремя. Она отбросила прядь волос со лба больной.

- Как приятно чувствовать твою руку на лбу! - прошептала Эмильенна, не открывая глаз. - А Марку понравился галстук, который ты ему подарила?

"Какой галстук?" - подумала Анна. Должно быть, Эмильенна, потеряв ощущение времени, вспомнила какой-то из дней рождения в далеком прошлом.

- Да, Мили, - сказала Анна. - А теперь спи...

- Какой красивый галстук! Мы ведь его вместе выбира­ли, правда?

- Да.

Почему мать так упорно говорит с ней о Марке? "Мили уже ничего не соображает... Неужели мой брак оставил в ней более глубокий след, чем во мне?.. Вообще-то она очень любила Марка... Все любили Марка... И я тоже". Анна улыбнулась и вздохнула. Этот брак - какое жалкое не­доразумение! С самого начала, вопреки очевидному, Марк видел в ней лишь капризное, хрупкое создание. А она со­вершенно другая. Его попытки обращаться с женой как со слабым, пленительным существом вызывали у нее ожесто­ченное сопротивление. Она чувствовала, как день ото дня между ней и мужем углубляется непонимание - не помо­гали сгладить его и ночные ласки, ибо интимная жизнь складывалась у них не очень удачно. Марк обожал путеше­ствия, а для нее всякая перемена мест была пыткой; он расцветал в обществе, тогда как она больше всего любила одиночество; он стремился добиться повышения по службе, чтобы избавить ее от необходимости работать, а она все боль­ше привязывалась к своей профессии. Но могло ли все это оправдать разрыв? Однажды утром она проснулась, твердо убежденная, что с этим недоразумением пора кончать и надо как можно скорее расставаться с Марком. Никто тогда не мог понять ее решения: ни Марк, ни их друзья, ни ее родители. Разве что мать. Когда Анна сообщила ей о своем намерении, Эмильенна сказала лишь: "Я ожидала этого, дорогая. Уже давно вы с Марком шагаете не в ногу" . Анна вспомнила эту фразу слово в слово и сопровождавший ее грустный и умный взгляд. После развода она могла бы обос­новаться в однокомнатной квартирке и вести независимую жизнь. Но такая мысль даже не пришла ей в голову. Как приятно было вновь обрести милые семейные привычки! Настоящая семья ее была не той, которую она временно создала с Марком, - с самого раннего возраста ее семьей была мать. Она чувствовала большую нежность и тягу к Мили. О, эти их сбивчивые, бесконечные разговоры, го­рячие споры, умение с полуслова понять друг друга! У них были свои словечки, тайный код улыбок и взглядов, ко­торых не знал даже Пьер, несмотря на все его старания. Порой обмен репликами между матерью и дочерью ставил его в тупик, и, чувствуя, что его намеренно оставляют в стороне, Пьер замыкался в себе, настораживался. Мили царила в доме с неоспоримостью суверена, всем управляла и все решала сама. И Анна, сама себе не признаваясь, с удовольствием подчинялась ей. Собственно, подчинение это не столько шло от ума, сколько объяснялось порази­тельным обаянием матери. Анна и Марка-то покинула в ос­новном потому, что хотела вернуться под крылышко Мили. Теперь она потеряла и мужа и мать: Марк стал ей совсем чужим, а мать - с каждым биением сердца все больше удалялась от них. Нет, нет, это невозможно. Мили не мо­жет сдаться... Анна встала.

- Ты уходишь? - пролепетала Мили.

- Уже десять минут десятого!

- Марк ждет тебя в машине?

- Да нет же, Мили, - с внезапным раздражением про­говорила Анна, - ты прекрасно знаешь, что у нас с Марком все кончено!

- Ах, верно... Но ты не очень несчастлива?

- Отчего я должна быть несчастлива?

- Не знаю... Одинокая женщина... Где твой отец?

- Читает газету.

- А Луиза занимается уборкой?

- Да.

- Ну хорошо. Тогда я могу спать...

- Да, конечно, Мили, спи.

Эмильенна вздохнула:

- Какая тоска! На будущей неделе непременно схожу в парикмахерскую...

Раздался звонок. Спустя минуту из-за двери донесся го­лос Луизы:

- Мадемуазель! Мадемуазель! Вас хочет видеть какой- то мосье. Кажется, что-то срочное.

Анна в который раз подумала: почему Луиза так упорно продолжает называть ее "мадемуазель". Бросив последний взгляд на задремавшую мать, она на цыпочках вышла из спальни и прошла к Луизе на кухню. В дверях черной ле­стницы стоял Лоран Версье.

- Вы не могли бы подняться взглянуть на Ингрид? - спросил он. - Что-то с ней неладно! Мы с Гуннаром не знаем, что делать. У нее сильные боли в животе, и она плачет! А привратницы нет!

Анна сразу решила, что у шведки, наверно, начались роды. И она вслед за Лораном поднялась по лестнице.

Ингрид лежала на спине и, обеими руками сжимая жи­вот, стонала. В расширенных зрачках застыл животный страх. Гуннар, стоя рядом, машинально поглаживал ей лоб. Анна попросила мужчин выйти и, как только дверь за ними закрылась, отбросила одеяло. Большое пятно крови рас­плылось на простыне.

- У нее кровотечение, - сказала Анна, выйдя из ком­наты. - Это может плохо кончиться. У вас нет врача?

- Нет, - сказал Лоран.

- Тогда пойдемте со мной!

Она побежала вниз, Лоран - за ней. Звук их шагов гулко отдавался по лестнице. Лоран стоял подле нее, когда она из гостиной звонила по телефону. К счастью, доктор Морэн оказался на месте. Он попросил объяснить, в чем дело, и сказал, что молодую женщину надо немедленно отправить в ближайший родильный дом на бульваре Пор-Руайяль.

- Я приеду и осмотрю ее там, - сказал он. - А вы пока вызовите "скорую помощь".

Едва она повесила трубку, как подошел отец - узнать, в чем дело. Анна, с трудом сдерживая раздражение, пред­ставила ему Лорана и в нескольких словах рассказала о случившемся. Пьер совсем растерялся и взглядом вопро­шал дочь, как же быть.

- Вот беда-то! - бормотал он. - Но вы можете вполне положиться на доктора Морэна.