Впервые, находясь в кафе с мужчиной, она почувствовала желание заплатить за него и за себя. Они встали. Лоран порылся в левом кармане, потом в правом, извлек оттуда несколько смятых бумажек и монет, бросил все это на стол, посмотрел на чек, положил на блюдечко нужную сумму, добавил три франка, собрал со стола остальные деньги, подумал и взял обратно два франка из чаевых.
- Так как же насчет кино? Хотите, я буду ждать вас перед домом без четверти восемь?
- Хорошо. Только я, возможно, немного опоздаю.
- Не имеет значения!
Они вместе вошли в ворота, а во дворе каждый повернул в свою сторону: Анна поднялась по парадной лестнице, Лоран по черной.
- Знаешь, Мили, - сказала Анна, - мне хотелось бы пойти с друзьями сегодня в кино. Через два часа я вернусь. Надеюсь, ты не против. А то я ведь могу и отказаться.
- Нет, нет! - возразила Эмильенна. - Пожалуйста, иди... Мне будет приятно, если ты хоть немного развлечешься!.. Сколько сейчас времени?.. Мне совсем не хочется есть...
Анна нежно пожурила ее, и больная согласилась проглотить немного холодного бульона и половинку сандвича с сыром. Но вот родители устроились перед телевизором, и Анна, словно получив разрешение, почувствовала, что может о них забыть. Она взглянула на себя в зеркало, провела расческой по волосам и умчалась.
Лоран ждал ее на улице, прислонившись к стене дома и засунув руки в карманы.
- Что, если мы посмотрим "Архипелаг" в "Бонапарте" ? - предложила она. - В прессе прекрасные отзывы! Да и идет рядом.
Он сказал, что это отличная мысль. Когда они подошли к кинотеатру, сеанс уже начался, и зрителей впускали в зал, лишь когда кто-то выходил. Тем не менее они решили попытать счастья. Очередь двигалась то медленно, то вдруг убыстряя свое движение, то совсем останавливаясь. Билеты взял Лоран. Билетерша с карманным фонариком провела их в темноте к двум пустым креслам в четвертом ряду сбоку. Анна не любила сидеть так близко: нелегко, запрокинув голову, смотреть на мелькающие перед тобой искаженные изображения. Фильм начался двадцать минут тому назад, и теперь трудно было установить взаимосвязь между персонажами. Во всяком случае, действие разворачивалось в Лондоне во времена королевы Виктории. Актеры говорили на прекрасном английском языке, и Анна понимала почти все - без помощи надписей. На ее руку неожиданно легла рука. Она тихонько высвободилась. Но Лоран вновь завладел ее рукой и прижался к ней губами. Затем перевернул ее и долгим поцелуем прильнул к ладони. Губы его подрагивали, касаясь ее кожи. Острое чувство радости наполнило Анну - ей казалось, будто молодой конь ест у нее с ладони. Она забыла про фильм, про зрителей, - была ночь, и она находилась в поле, под звездным небом. Она медленно повернулась к нему. Он распрямился. И она увидела его лицо, плоское в лунном свете экрана. Он выглядел так дико - лохматый, с крупными чертами лица! Грубый и одновременно нежный, с блестящими, как у кошки, глазами. Ей захотелось дотронуться до его подбородка с ямкой посредине, словно оставшейся от нажима пальца. Но она тут же спохватилась - в своем ли она уме? Впрочем, разве не ради этого она с ним пошла? Голоса актеров с экрана гремели раскатами над ее головой. Громкая музыка сотрясала стены зала. Викторианская драма приближалась к развязке. Когда в зале вспыхнул свет, Анна и Лоран встали и последовали за толпой к выходу. Ни у него, ни у нее не было желания остаться и досмотреть начало фильма. Толпа вынесла их в холл, где за стеклянной дверью на улице лил дождь. Часть публики, боясь вымокнуть, стояла в проходе и загораживала выход.
- Пойдем? - спросил Лоран.
Они вышли под дождь. Лоран шел медленно - время от времени он запрокидывал голову, подставляя дождю лицо, открывал рот и с наслаждением облизывался.
- Идемте быстрее, Лоран! - сказала она. - Мы промокнем!
- Вы не любите дождь?
- Нет.
Он взял ее под руку. До самого дома они шли быстро, крупным шагом, прижавшись друг к другу. У нее устали ноги, она с трудом переводила дух. Он подтолкнул ее в подворотню. Не дожидаясь, когда она отдышится, сжал ее в объятиях, нашел ее губы. В смятении она почувствовала, с какою силой впились в нее пухлые, мягкие губы. И поспешила отстраниться. В его больших золотистых зрачках отразилось недоумение.
- Я люблю тебя, Анна, - сказал он. - Пойдем ко мне наверх, прошу тебя!
Ее поразил этот молящий тон, но его слабость грозила стать для нее ловушкой, и, испугавшись, она отказалась.
- Нет, Лоран, это невозможно, - сказала она, глядя прямо ему в глаза.
Он сдвинул брови. Будет он настаивать? Ей почти хотелось этого. Но он опустил голову и пробормотал:
- Я так и знал.
Она позвала его:
- Лоран, Лоран, послушайте!..
Но он шел, не оборачиваясь, глухой к ее призывам, и исчез за дверью с двумя мусорными бачками по бокам.
Оставшись одна в подворотне, Анна постояла с минуту, затем поднялась к себе в полной растерянности: ведь она же сама сказала "нет", а у нее было такое ощущение, будто ее отвергли. В квартире царила полнейшая тишина. Она приоткрыла дверь в гостиную. Луч света упал в нее, разрезав комнату на две части. Отец спал на диване. Возле него на ковре валялась книга. Неслышно ступая, Анна проскользнула в спальню матери, где круглые сутки горел ночник. Больная, как всегда, лежала на спине, вытянув вдоль тела руки. И это хрупкое, почти бестелесное существо сотрясал храп. А вокруг все было спокойно, обыденно и неподвижно. Охваченная внезапным ощущением раздвоенности, Анна подумала, что не удивилась бы, если бы, открыв дверь своей комнаты, увидела самое себя спящей в постели. Она ходила по чужому дому. Как во сне, прошла она на кухню. Ее ослепила яркая белизна стен. Она открыла дверь на черную лестницу, нажала кнопку выключателя и стала взбираться по узким и крутым ступенькам, что вели в комнаты прислуги.
***
Сколько времени просидела она на этом стуле, у этой кровати? Стоявший на полу рефлектор не мог согреть комнату, но его раскаленные спирали светились, озаряя красным отсветом костра лицо Лорана. Он лежал на боку, ровно дыша, и неотрывно смотрел на Анну. Она отобрала у него куртку и, чтобы лучше согреться, накинула прямо на голое тело. Ей приятно было ощущать на себе эту жесткую мужскую одежду. Лоран улыбнулся ей - такой счастливый и сильный. А она не могла глаз оторвать от этой огненной маски с темными впадинами и словно отполированными выпуклостями, поблескивавшими в резком свете рефлектора.
Другого освещения в комнате не было. Мансардное окно было наполовину затянуто полотенцем. Из крана в раковину капала вода. Дверь закрывалась неплотно, и в щели проникал ледяной ветер. Всякий раз, как в коридоре зажигали электричество, вокруг двери возникала рамка желтого света. До часу ночи Анна слышала шаги жильцов, возвращавшихся домой, приглушенные голоса, взрывы смеха. Несколько раз ей казалось, что кто-то вот-вот ворвется к ним в комнату. Она легонько подтрунивала над собой - надо же оказаться в такой нелепой ситуации. То, что произошло, так не вязалось ни с ее характером, ни с образом жизни, - у нее даже зародилось сомнение, действительно ли это все было. Ее переполняло счастье - огромное, дикое, такое нелепое, примитивное и смешное. Наслаждение, которое она познала, слившись с этим мускулистым горячим телом, не было похоже ни на что уже пережитое. Она поднялась с железной койки, преисполненная благодарности. Мозг ее спал, словно затуманенный наркотиком. Родители перестали для нее существовать. А у нее самой - у той, что сидела на стуле, накинув на плечи мужскую куртку, не было ни профессии, ни возраста, ни имени. Она знала, конечно, что подобная эйфория не может длиться вечно, что ей придется вновь идти тем же путем, каким она шагала вчера, вновь ощутить под рукой крепко спаянные перила дней. А пока можно, даже нужно сполна насладиться этой возможностью вырваться из-под собственного панциря. Эти несколько часов, проведенные в объятиях Лорана, были как бы маленьким островком тайной жизни, образовавшимся в потоке ее повседневной жизни. Возможно, после этой ночи, которая никогда не повторится, Лоран останется для нее тем, о ком она будет вспоминать с улыбкой, снисхождением и тоской! Возможно, она до самой смерти не узнает ничего более прекрасного, более совершенного. Как бы то ни было, она никогда больше не придет в эту комнату. Не станет больше встречаться с Лораном. Их встреча может остаться единственной в своем роде лишь при условии, что больше не повторится. Она вздрогнула. Маленький рефлектор согревал ей щиколотки и бедра, но верхняя часть тела заледенела от сквозняка, проникавшего в дверные щели. Как может Лоран жить в такой нищенской обстановке? Все вспыхнуло между ними так быстро, что они даже не успели поговорить, а сразу кинулись в объятия друг друга. И вот она вылезла из постели совсем незнакомого человека. Она - такая гордая, разумная, здравомыслящая... А о чем думал он, разглядывая ее так жадно, так пристально? Он пошевелил ногами под рваным клетчатым одеялом. Затем поднял руки и заложил их за голову. Затаив дыхание, Анна рассматривала в красном полумраке его крепкие мышцы, волосатую впадину под мышкой. Внезапно он сел. Горящие глаза. Лохматые волосы. А ниже - торс словно из терракоты.
- Как ты далеко от меня, Анна! - сказал он. - Иди сюда, ко мне.
- Мне пора.
- Почему?'
- Уже два часа ночи.
- Знаю, но ты же можешь побыть со мной еще немного, разве нет?
Она легонько поцеловала его в губы.
- Нет, Лоран, все. Пора...
Но он протянул к ней руки. В его взгляде был властный призыв, нежность, каприз. И она поняла, что переоценила свои силы, что все ее решения тщетны, что она увидит его снова - и завтра, и послезавтра, и так часто, как он того захочет и как она сможет. Он схватил ее за руки, заставил сесть на постель, обнял, опрокинул, склонился над ней. Из крана над раковиной капала вода. Кто-то откашливался за перегородкой. Анна повторила еще раз:
- Не надо, Лоран.
А затем мир исчез для нее в вихре пламени.
Была половина четвертого, когда она спустилась к себе в квартиру. Безумие! А что если Мили звала ее!.. За дверью раздался слабый кашель. Анна вошла в спальню.
- Что с тобой, Мили? Ты не спишь?
- Нет, я только что проснулась.
- Подать тебе судно?
- Не знаю... Пожалуй, дай...
Анна подождала, пока мать снова заснет, и на цыпочках вышла из комнаты. Ей было страшно холодно. Она легла в постель, но спать не могла.
***
Измученная рвотой, Эмильенна откинулась на подушки - рот ее дергался от икоты, глаза были полны слез. Анна вытерла ей лицо мокрой салфеткой и поставила тазик на пол. С болью и тревогой посмотрела на мать. Затем проверила пульс: он был слабым и неровным. Но вот лицо больной разгладилось - значит, приступ прошел. По крайней мере в ближайшее время не повторится.
- Теперь ты можешь заснуть, - сказала Анна.
- Да, - прошептала Эмильенна, - но здесь столько гусениц ползает по комоду... Надо их прогнать... А то они заползут ко мне в постель...
Последние две недели у нее часто бывали галлюцинации. И возникал такой страх, что она металась по подушке, стиснув зубы, жалобно стеная. Она уже почти ничего не ела. Только немного пила. В ответ на упорные расспросы Анны доктор Морэн, наконец, признался, что он опасается близкой развязки. По его совету она увеличила дозу камфары. Но лекарства уже не действовали на истощенный организм больной. Ноги ее настолько отекли, что уколы приходилось делать в руки.
- Ты обещаешь мне, что прогонишь гусениц? - тоном капризного ребенка снова проговорила Эмильенна.
- Да, Мили.
- Прогони сейчас же!
Анна сделала вид, будто сметает что-то с комода.
- Вот, - сказала она. - Больше ничего нет. Спи. Я побуду возле тебя на случай, если они вернутся.
- Да, да, побудь со мной...
Эмильенна закрыла глаза. Анна села в кресло возле кровати, накинула на ноги плед. Вот уже третью ночь она проводила у постели матери. Отец не мог ее заменить. Он, конечно, вначале предлагал свои услуги, но она сумела внушить ему, что ей не нужна ничья помощь, и он смирился с ролью плаксивого очевидца. Конечно, он по-прежнему был в отчаянии из-за состояния своей жены, но это не мешало ему спать сном праведника на диване в гостиной. Анна могла приходить, уходить, зажечь все лампы, греметь кастрюлями на кухне - он не просыпался. Железное здоровье и беспечен, как избалованный ребенок! Таким образом, Анна одна встречала надвигавшуюся смерть. Впрочем, ей этого даже хотелось - из любви к Мили, из присущего ей чувства самопожертвования, из упрямства. Ничто больше не существовало в ее жизни - только страшное приближение конца. В этом мраке даже Лоран отошел на задний план. Правда время от времени она все же поднималась к нему наверх. Он ждал ее там, в своей берлоге, ничем не занятый, изголодавшийся по ней. Казалось, вся его жизнь свелась к ожиданию, когда шаги Анны раздадутся в коридоре. Едва она открывала дверь, как он набрасывался на нее. Несколько наспех сказанных слов, быстрые ласки - и она исчезала на лестнице. Мили была слишком плоха - ее нельзя было оставить даже на час. Анна позвонила на работу и взяла отпуск. Время в доме остановилось. Они были вдвоем с матерью - и никого между ними. Она одна будет бороться со смертью. Мили лежала, раскрыв рот, сомкнув веки, - она тяжело дышала, из груди ее вырывался хриплый свист. Ее длинные тощие, прозрачные руки лежали по обеим сторонам тела, плоского, как пустой конверт. Под простыней от плеч и ниже не просматривалось никаких выпуклостей. Разве только в самом низу - пальцы ног. А жизнь все еще трепетала в этом почти разрушенном теле. Да разве это жизнь - бесконечное страдание. Ради чего? Чтобы обратиться в ничто. И надо было присутствовать, сидеть сложа руки при этой каждодневной пытке. Ждать, когда природа доделает свое дело, тогда как любовь, милосердие и разум приказывали прекратить ужасную агонию. Как бог мог допустить, чтобы Мили пожирала эта медленная, неумолимая болезнь? А если он допустил эту чудовищную, слепую несправедливость, не следует ли пойти наперекор ему? Да, да, бывают случаи, когда человек обязан восстать, когда его священный долг - пойти наперекор судьбе. Навязать ей свою волю. Ради дорогого существа. Достаточно увеличить дозу морфия - и Мили заснет навсегда. Спокойно. С благодарностью. Анна думала об этом сотни раз. Но никогда еще так упорно, с такой трагической настойчивостью, как сейчас. Ей даже показалось, что она сказала об этом вслух. Но нет, просто в мыслях у нее был такой сумбур, что шум стоял в ушах. И каждый вдох матери отдавался в сердце. Зловещая неподвижность вещей завораживала ее и пугала; расширенными зрачками смотрела она на зажженный ночник, прикрытый розовым шелковым платком, на комод, заваленный иллюстрированными журналами, на матовый экран телевизора, на стол, где лежали Милины лекарства и рецепты, сколотые вместе, уже ненужные... Эта домашняя обстановка, которая должна была бы ее успокаивать, как ни странно, лишь порождала в ней страх. Она жила в кошмаре, где тени значили больше, чем предметы, а молчание - больше, чем голоса. Все это создавало у нее гнетущее впечатление. Мозг заволакивал туман. Она сжала зубы, вся напряглась, но не смогла сдержать потока слез. И уткнулась лицом в ладони. Чем больше она старалась не сдаваться, тем больше сгибалась под напором горя. В зловещей ночной тишине раздался еле слышный робкий звонок. Потом еще один. Звонили на черной лестнице. Анна бросила взгляд на мать, встала, вытерла глаза и вышла на кухню. Она уже знала, кого увидит за дверью. Какая нелепость! Она впустила в свою жизнь зверя, не властного над собой и неукротимого! Надо отослать его наверх. В его нору.
Она открыла дверь, и колени у нее подкосились от радости. Конечно, это был он, ласковый зверь.
- Что случилось, Анна? - спросил он. - Ты плакала?
Она отступила на шаг и проговорила, прислонясь к стене:
- Ничего. Но ты не должен приходить сюда!
Он обнял ее и прикрыл за собой кухонную дверь.
- Я там с ума схожу! Это ужасно, что ты здесь переживаешь! Нельзя так себя изводить! На тебе же лица нет! Надо взять ночную сиделку!
- Ну, нет! - вскричала она. - Никто, кроме меня не будет ухаживать за Мили!
- Но почему, Анна?
- Я не хочу, чтобы до нее дотрагивались посторонние. Она - моя. Ее последние часы... понимаешь... я должна пережить их вместе с ней... Она и я... Это... это всего важнее... Тебе нельзя оставаться, Лоран... Уходи, уходи скорей! А вдруг отец войдет...
- При чем тут отец, когда умирает твоя мать, а мы любим друг друга?
Она подумала, что он прав, что все эти условности смешны, что в мире существуют только две священные истины: любовь и смерть. Он поцеловал ее в лоб.
- Анна, - сказал он, - моя маленькая Анна, мне так хотелось бы помочь тебе, быть рядом с тобой, все делить пополам...
Ее растрогал его взгляд умного пса. Он принадлежит ей. Душой и телом.
- Нет, Лоран, - отрезала она. - Я хочу быть одна.
Она вытолкала его за порог. Но он не уходил, продолжая стоять в дверном проеме. Тогда она с силой закрыла дверь, вычеркнула его из своей жизни. И вернулась к матери.
Эмильенна с огромным трудом приподнялась на подушке. Она делала руками в воздухе какие-то слабые, судорожные движения, словно пыталась откинуть простыню. Левая нога ее свешивалась с постели. Анна осторожно положила ногу на постель, прикрыла ее. Гримаса исказила лицо больной, обнажив зубы. Из-под морщинистых век потекли слезы.
- Мне больно, Анна... Я больше не могу...
Эта жалобная мольба поразила Анну в самое сердце. Она не хотела больше этого слышать. Никогда!
- Где у тебя болит, мама?