Георгос вспомнил, как такие примеры вбивали им в ходе революционной подготовки на Кубе уже через пару лет после получения докторской степени. А до этого он все больше проникался ненавистью к стране, в которой родился. Он считал ее загнивающей тиранией, брезгливо именуя "Америка".
Он испытывал отвращение к отцу, преуспевающему нью-йоркскому плейбою, который в восьмой раз развелся и снова женился, и к родной матери, почитаемой во всем мире греческой киноактрисе, которая опять временно оказалась не у дел, расставшись с шестым по счету супругом.
Георгос ненавидел и презирал своих родителей и то, что они представляли собой в этом мире. Хотя последний раз видел обоих только в девятилетием возрасте и потом ни разу на протяжении двадцати лет. Его повседневные расходы, учеба в школе, а затем - в Йельском университете оплачивались какой-то неизвестной ему юридической афинской фирмой.
Так, значит, терроризм не способен ничего изменить в этом мире?
Терроризм - орудие социальной войны. Он позволяет отдельным просвещенным личностям (таким, как "Друзья свободы") ослабить железную хватку и волю реакционных сил, обладающих властью и злоупотребляющих ею.
С терроризма началась и успешно свершилась революция в России. Ирландская и израильская республики своим существованием обязаны терроризму. Терроризм ИРА во время Первой мировой войны привел к появлению независимого государства Эйре. Терроризм группы "Иргун" в Палестине заставил англичан отказаться от своего мандата, благодаря чему евреям удалось создать государство Израиль.
Алжир получил независимость от Франции, опираясь на терроризм.
ООП, ныне представленная на международных конференциях и в ООН, не отказывалась от терроризма, чтобы привлечь к себе внимание всего мира. Еще большее внимание привлекли итальянские "красные бригады".
Георгос Уинслоу Арчамболт отложил в сторону огрызок карандаша. Писанина утомляла его. К тому же он явно стал отходить от революционной фразеологии, которая, как учили его на Кубе, является психологическим оружием и одновременно обеспечивает эмоциональную разрядку. Но иногда было не так-то просто поддерживать в себе подобный настрой.
Он встал, потянулся и зевнул. У него была стройная фигура, и он постоянно поддерживал себя в форме ежедневной, причем весьма напряженной зарядкой. Взглянув на себя в небольшое треснувшее зеркало на стене, он погладил свои пушистые, тщательно подстриженные усы. Он отрастил их сразу после нападения на энергоблок "Ла Мишен", где разыграл из себя сотрудника Армии спасения. По сообщениям, переданным в новостях на следующий день, один из охранников обрисовал его как гладко выбритого мужчину, так что наличие усов могло бы как минимум запутать опознание, если бы вообще до этого дело дошло. А форма Армии спасения, разумеется, давно была уничтожена.
При воспоминании о сопутствовавшей ему удаче на "Ла Мишен" Георгос усмехнулся.
Единственное, чего он так и не сделал ни до, ни после диверсии на "Ла Мишен", так это не отрастил бороду. Для него она была бы самой настоящей меткой. Ведь люди привыкли к тому, что революционеры обязательно бородатые и нечесаные. Георгос же старался производить совершенно иное впечатление. Когда бы он ни наведывался в арендуемый им скромный ист-сайдский домик, его вполне можно было принять за биржевого маклера или даже банковского служащего. Производить такое впечатление не составляло труда: привередливый по натуре, он любил изящно одеваться. Этому способствовали деньги, которые какой-то афинский адвокат до сих пор регулярно переводил на счет Георгоса в чикагском банке, хотя в последнее время эта сумма уменьшилась. Теперь Георгосу требовалось значительно больше наличных денег для финансирования будущих планов "Друзей свободы". К счастью, он уже стал получать кое-какую помощь от неких доброжелателей, и она должна была возрасти.
Лишь одна деталь в облике Георгоса противоречила старательно разыгранному буржуазному имиджу - это его руки. Когда в нем еще только пробуждался интерес к химическим веществам, а потом и к взрывчатке, он был неосторожен и работал без защитных перчаток. Поэтому его руки были покрыты шрамами и обезображены всякими пятнами. Сейчас он старался проявлять большую осторожность, но было уже поздно. Он даже подумывал сделать пересадку кожи, но риск казался слишком большим. Поэтому ему не оставалось ничего иного, как прятать руки от посторонних взглядов, когда он выходил из дома.
Аппетитный запах фаршированного сладкого перца доносился до него сверху. Его женщина, Иветта, была изумительной стряпухой. Она знала все о вкусах Георгоса и старалась ему всячески угодить. Кроме того, она восхищалась его ученостью, поскольку ей самой почти не пришлось ходить в школу.
Он делил Иветту с тремя другими "борцами за свободу", поселившимися в этом доме, - Уэйдом, ученым вроде Георгоса и приверженцем Маркса и Энгельса; Ютом, американским индейцем, испытывавшим жгучую ненависть к официальным институтам, уничтожившим национальную самобытность его народа, и, наконец, Феликсом, порождением гетто Детройта, чья философия сводилась к тому, чтобы жечь и убивать - в общем, уничтожать все враждебное его негативному с самого детства жизненному опыту.
Хотя у всех четверых были одинаковые права на Иветту, Георгос испытывал к ней какие-то собственнические чувства, основанные на привязанности. Вместе с тем он презирал себя за неспособность соответствовать тому пункту "Революционного катехизиса" (приписываемого двум русским, Бакунину и Нечаеву, жившим в девятнадцатом веке), который, в частности, гласил:
"Революционер - потерянный человек. У него нет собственных интересов, чувств, привычек, вещей… Все в нем поглощено единственным и исключительным интересом, одной мыслью и одной страстью - революцией…
Он разорвал всякие связи с гражданским порядком, с просвещенным миром и всеми законами, конвенциями и… с этикой этого мира.
Все теплые чувства семейной жизни дружбы, любви, благодарности и даже чести должны в нем замолчать… Днем и ночью им должна владеть только одна мысль и только одна цель: беспощадное разрушение…
В характере настоящего революционера нет места для какого бы то ни было романтизма, сентиментальности, воодушевления или соблазна…
Всегда и везде он должен становиться не тем, кем его делают собственные склонности, а тем, что созвучно общему интересу революционных требований".
Закрывая дневник, Георгос подумал, что боевое коммюнике с его справедливыми требованиями должно в течение дня поступить на одну из радиостанций города.
Как обычно, его оставят в каком-нибудь безопасном месте, а затем позвонят на радиостанцию и сообщат об этом. Эти идиоты с радио будут из кожи вон лезть, чтобы заполучить такую информацию.
Георгос с удовлетворением подумал, что коммюнике займет достойное место в вечернем выпуске новостей.
Глава 12
- Прежде всего, - начала Лаура Бо Кармайкл, когда они заказали напитки - мартини ей и "Кровавую Мэри" Ниму Голдману, - я бы хотела сказать, что сожалею в связи с кончиной вашего президента, мистера Фентона. Я не знала его, но все произошедшее постыдно и трагично. Других слов и не подобрать. Надеюсь, что ответственные за это будут найдены и наказаны.
Председатель клуба "Секвойя" Лаура Бо Кармайкл была стройной худощавой дамой далеко за шестьдесят, темпераментной, с пытливым пронизывающим взглядом. Стиль ее одежды отличался строгостью, причем она носила туфли без каблуков. Волосы она коротко подстригала, словно опасаясь подчеркнуть свою женственность. Наверное, это связано с тем, подумал Ним, что, будучи одним из первых физиков-атомщиков, Лауре Бо Кармайкл пришлось трудиться в такой области, в которой тогда доминировали сплошь мужчины.
По предложению Нима они встретились, чтобы пообедать в со вкусом оформленном ресторане отеля "Фэрхилл". Эта встреча произошла на полторы недели позже, чем он планировал, из-за суматохи, вызванной последними взрывами на "ГСП энд Л", что только добавило ему работы. Тщательно продуманные меры безопасности, в разработке которых принимал участие Ним, уже были введены в действие в гигантской штаб-квартире компании. А еще на него свалилась забота о подготовке проекта срочного повышения тарифа, что сейчас рассматривался в Комиссии по коммунальному хозяйству.
Соглашаясь со сказанным относительно Фрейзера Фентона, Ним заметил:
- Это стало для нас потрясением, особенно после недавней гибели людей на "Ла Мишен". Думаю, теперь все мы будем жить в страхе.
Видимо, так оно и есть, подумал Ним. Руководящий состав компании, начиная с президента и ниже, настаивал на минимальной публичности. Они не желали мелькать в новостях, чтобы не привлекать к себе внимание террористов. Эрик Хэмфри дал указание, чтобы его имя больше не упоминалось в заявлениях и пресс-релизах компании, соглашаясь на контакт с журналистами только при выключенных диктофонах. Его домашний адрес был изъят из всех справочников компании и отныне стал охраняемой, насколько это было возможно, тайной. Большинство административного персонала убрали из списков свои домашние номера телефонов. Отныне президент и другие ведущие работники компании появлялись на людях, даже на площадках для игры в гольф, только в сопровождении телохранителей.
Ним стал исключением.
Президент дал понять, что его заместитель обязан продолжать выступать от имени компании "ГСП энд Л" и разъяснять ее политическую линию, а значит, публичные появления Нима станут еще более частыми. Криво усмехнувшись, Ним подумал: в общем, послали под пули или, точнее говоря, под бомбы.
Президент втихаря даже поднял Ниму жалованье. Риск дорогого стоит, подумалось ему, хотя с повышением и без нынешних событий вышла заминка.
- Фрейзер действительно одно время был нашим президентом, - объяснил Ним Лауре Кармайкл, - но фактически он уже отошел от дел. К тому же ему оставалось всего пять месяцев до пенсии.
- От этого все выглядит еще печальнее. А что же с остальными?
- Один из раненых умер сегодня утром. Секретарша. - Ним немного знал ее. - Она работала в финансовом отделе и имела право вскрывать всю почту, даже с пометкой "лично и конфиденциально". Эта привилегия стоила ей жизни, зато она спасла свою начальницу Шарлет Андерхилл, которой и был адресован конверт с бомбой-ловушкой. Две из пяти взорвавшихся бомб ранили нескольких находившихся поблизости людей, а восемнадцатилетнему клерку, оформлявшему счета, оторвало обе руки.
Официант принес заказанные ими напитки, и Лаура пояснила ему:
- Посчитайте нам отдельно. И за обед тоже.
- Зачем так серьезно? - полушутя проговорил Ним. - Я не собираюсь подкупать вас за счет компании.
- Даже если бы вы этого захотели, вам бы не удалось. Но я в принципе не принимаю одолжений от того, кто хотел бы повлиять на клуб "Секвойя".
- Даже если бы я стремился к этому, то сделал бы это открыто. Я просто считал, что обед располагает к разговору.
- Я готова выслушать вас в любое время, Ним. И мне здесь нравится. Но все-таки я сама заплачу за себя.
Они познакомились много лет назад, когда Ним был студентом выпускного курса в Стэнфорде, а Лаура - приглашенным лектором. Она была поражена его остроумными вопросами, а он - ее желанием предельно искренне общаться с аудиторией. Они поддерживали контакт, и хотя порой расходились во мнениях, это не мешало им уважительно относиться друг к другу.
- В основном это касается Тунипы. Но также наших планов относительно Дэвил-Гейта и Финкасла, - сказал Ним, потягивая свою "Мэри".
- Я так и думала. Наверное, мы сэкономим время, если я сразу же скажу вам, что клуб "Секвойя" намерен выступить против всех этих проектов.
Ним кивнул. Услышанное не стало для него неожиданным. Он на мгновение задумался, после чего продолжил, тщательно подбирая слова.
- Мне бы хотелось, Лаура, чтобы вы не замыкались на "Голден стейт пауэр энд лайт" или на клубе "Секвойя" и вообще на проблематике охраны окружающей среды. Всем нам приходится иметь дело с более масштабным спектром проблемы. Можете именовать это "основными ценностями цивилизации", или "жизнью, которую мы ведем", или "минимальными ожиданиями", что, наверное, было бы наиболее точным обозначением.
- Откровенно говоря, я много раз размышляла об этом.
- Этим озабочено большинство из нас. Но в последнее время недостаточно часто или по меньшей мере в отрыве от реальности. Ибо все в данном контексте оказалось под угрозой. Причем не частично, не фрагментарно, а наша жизнь целиком. Над всей нашей системой нависла угроза распада и развала.
- Ничего нового в этой аргументации нет, Ним. Обычно я слышу ее вот в какой связи: если наш призыв о строительстве таких-то и таких-то экологически вредных объектов в таком-то и таком-то месте согласно нашему пожеланию не будет одобрен по крайней мере к завтрашнему дню, то разразится неминуемая катастрофа.
Ним покачал головой:
- Лаура, не загоняйте себя в угол своей диалектикой. То, о чем вы сказали, действительно случается или предполагается. В том, что происходило в "ГСП энд Л", мы сами были виноваты. Но я-то сейчас говорю о том, что представляет собой реальную угрозу - всему и всем.
Появившийся возле их столика официант вручил им два меню в элегантно разрисованной обложке. Лаура даже не раскрыла его.
- Салат из авокадо и грейпфрута и еще стакан снятого молока.
- Мне то же самое, - сказал Ним, возвращая свое меню. Разочарованный официант удалился.
Между тем Ним продолжал излагать свои аргументы:
- По-видимому, даже горстка людей не в состоянии осознать суммарный эффект изменений в области природных ресурсов и всяких бедствий - природных и политических, вызвавших эти изменения.
- Я тоже слежу за новостями, - с улыбкой заметила Лаура. - Может, я что-то упустила?
- Да едва ли. Только вот воспринимаете ли вы их в общем контексте?
- Думаю, да. Ладно. Давайте вашу версию.
- О’кей. Итак, изменение номер один. Природный газ в Северной Америке иссякает. На какое-то время наших запасов еще хватит. Ну а если Канада и, может быть, Мексика нам подсобят, вероятно, мы еще сможем продержаться с десяток лет. Только вот о масштабном, безграничном использовании газа придется забыть, если мы не займемся переработкой нашего угля в газ, что сейчас, к сожалению, застопорилось из-за недальновидности Вашингтона. Вы с таким выводом согласны?
- Разумеется. И вина за то, что у нас иссякают запасы природного газа, лежит на крупных компаниях, вашей и прочих, для которых прибыль важнее сохранения природных богатств. Если бы вы бережнее относились к этим ресурсам, их хватило бы на полвека больше.
Ним скорчил гримасу.
- Мы лишь удовлетворяли общественные потребности. Но это так, кстати. Я говорю о суровых фактах. Как использовался природный газ, это уже история. Что было, то было. Давайте перейдем ко второму пункту. - И он загнул два пальца на руке. - Это нефть. В недрах еще есть огромные нетронутые запасы. Но если их проедать, как это происходит сейчас, уже к концу века придется выскребать дно нефтескважин. И это время уже не за горами. Кроме того, нельзя забывать, что все промышленные страны свободного мира оказываются во все большей зависимости от импорта нефти, и это делает нас уязвимыми для политического и экономического шантажа. А если в один прекрасный день арабы захотят дать нам пинка под зад? - Он сделал паузу и добавил: - Конечно, мы можем перейти на газификацию угля, как это делали немцы во время Второй мировой войны, однако политики в Вашингтоне получают куда больше голосов избирателей, обливая грязью нефтяные компании во время телевизионных слушаний.
- Вы явно обладаете даром убеждения, Ним. Вы никогда не думали выдвинуть свою кандидатуру?
- Может, начать с клуба "Секвойя"?
- Пожалуй, не стоит.
- Ладно, - сказал он. - С природным газом и нефтью разобрались. Теперь на очереди атомная энергетика.
- Неужели это так обязательно?
Он с любопытством посмотрел на нее. При слове "атомная" лицо Лауры напряглось. Так бывало всегда. В Калифорнии да и в других местах она пользовалась известностью как страстная противница атомных электростанций. Дело в том, что Лаура участвовала в "Манхэттенском проекте" времен Второй мировой войны, когда были созданы первые атомные бомбы. Поэтому ее мнение уважали и к ней прислушивались.
- Это слово для вас до сих пор как кинжал в сердце, не так ли? - проговорил Ним, отведя от нее взгляд.
Принесли обед, и, прежде чем ответить, Лаура подождала, пока уйдет официант.
- Думаю, вы способны меня понять. В моей памяти все еще встает грибовидное атомное облако.
- Да, - проговорил он тихо. - Думаю, мне вас нетрудно понять.
- Сомневаюсь. Вы были тогда слишком молоды и не помните. Вы не были с этим связаны, как я.
Она старалась контролировать свои эмоции, но Ним почувствовал в ее голосе незатухающую боль мучительных переживаний. Молодым ученым Лаура подключилась к проекту по созданию атомной бомбы за полгода до Хиросимы. Тогда она мечтала войти в историю, но после того, как была сброшена первая бомба под кодовым названием "Малыш", она испытала душевные страдания. Однако чувство собственной вины и презрения к самой себе она ощутила уже после Хиросимы, когда вторая атомная бомба под кодовым названием "Толстяк" поразила Нагасаки. Но никто не услышал от нее ни слова протеста. Хотя эти события разделяли всего три дня, своим протестом она все равно не могла бы помешать бомбардировке Нагасаки и спасти восемьдесят тысяч человек, которые погибли там или были искалечены, как многие считали, лишь для того, чтобы удовлетворить любопытство военных и ученых. И все же она не выступила с протестом, поэтому загубленные и искалеченные души оказались и на ее совести.
- Видите ли, вторая бомба была не нужна. В ней не было никакой необходимости. Японцы собирались сдаться уже после Хиросимы. Но "Толстяк" конструктивно отличался от "Малыша", и создавшим его надо было убедиться, сработает ли бомба как надо. И она сработала, - говорила она вкрадчивым голосом, словно размышляя вслух.
- Все это произошло давно, - заметил Ним. - Так ли уж необходимо вспоминать те бомбардировки всякий раз, когда возникает вопрос о строительстве атомных электростанций?
- Для меня все это единое целое, - произнесла Лаура с внутренней убежденностью.
Ним пожал плечами. Он подозревал, что председатель клуба "Секвойя" была не единственной антиядерной лоббисткой, искупающей личную или коллективную вину. Однако в данный момент это не имело никакого значения.
- Кроме того, - добавила Лаура, - нельзя забывать и аварию на атомной электростанции на Три-Майл-Айленде. Надеюсь, это не стерлось из памяти?
- Нет, - сказал Ним. - Ни я, ни вы о ней не забудем. Но мне хотелось бы напомнить о другом: катастрофу на Три-Майл-Айленде удалось предотвратить, были внесены технологические поправки, а сделанные выводы будут учтены на других АЭС.
- Такими же успокоительными заверениями нас кормили и до аварии на Три-Майл-Айленде.
Ним вздохнул: