Но мне все говорят: твой восторг -доказательство твоей незрелости (они хотят сказать, что я идиот, но выбираютвыражения), и нельзя же так восторгаться сверкающей на солнце паутинкой,поскольку, если ты так распаляешься из-за какой-то там паутинки с капелькамиросы, то что от тебя останется, на сегодняшний вечер, когда будут давать"Короля Лира"? И это меня слегка удивляет, потому что, если ты и вправдуидиот, то, что ни делай, восторга в тебе не убавится, а вот если у тебя умапалата и ты знаешь, что к чему и что почем, вот тогда-то способностивосторгаться в тебе кот наплакал и расходуется она крайне быстро, и поэтому,хотя я и ношусь вокруг озера по Булонскому лесу, чтобы получше разглядетьутку, мне это нисколько не помешает сегодня же вечером выплеснуть моревосхищения, если мне вдруг понравится, как поет Фишер-Дискау. И ныне яподумываю, что идиотизм - должно быть, умение все время восторгаться любоймелочью, которая тебе нравится, и при этом рисуночек на стене не станетказаться тебе ущербным при воспоминании о фресках Джотто в Падуе. И отидиотизма нельзя избавиться, он присутствует в тебе всегда: вот мне нравитсяэтот желтый камушек, а сейчас мне нравится "Прошлым летом в Мариенбаде", асейчас нравишься ты, солнечный зайчик, а сейчас - этот фыркающий у перронаЛионского вокзала локомотив, а сейчас - грязный оборванный листок. А сейчасмне нравится, мне столько всего нравится, и я - опять я и снова я -становлюсь идиотом, совершенным в своем идиотизме, который не помнит, что онидиот и упивается весельем, пока первая умная-разумная фразочка не вернетего к осознанию собственного идиотизма и не заставит поспешно искатьнеловкими пальцами сигарету, глядя в пол, все понимая, а порою и одобряя,ведь идиоту помимо всего как-то надо включаться в жизнь, понятное дело, дотех пор пока он снова не увидит утку или листок, и так всегда.
[Пер. М.Петрова]
С чувством законной гордости
Никто из наших не помнит точной формулировки закона, обязывающегограждан собирать опавшие листья, но ручаемся, что никому и в голову непридет ослушаться, ведь это один из древнейших обычаев, который мы усваиваемс самого раннего детства, и для нас участие в ежегодной кампании по уборкесухих листьев, начинающейся второго ноября в девять часов утра, почти такойже элементарный навык, как умение завязывать ботинки или раскрывать зонтик.
Никому также не придет в голову оспаривать правомерность самой этойдаты - раз так повелось в нашей стране, значит, на то есть свои основания.Весь предыдущий день мы проводим на кладбище: идем на могилы умершихродственников и сметаем сухие листья, которыми надгробия завалены донеузнаваемости; однако в тот день палая листва еще не имеет, так сказать,официального значения, пока она лишь досадная помеха, не больше, и ее нужноустранить, чтобы потом поменять воду в цветочных вазах и почиститьзагаженные слизняками надгробные плиты. Кое-кто порой заикается о том, чтонеплохо было бы перенести начало кампании на два-три дня раньше, тогда, мол,первого ноября на кладбище будет чисто и люди смогут посидеть на могилах,собираясь с мыслями и не тратя времени на утомительную уборку, из-за которойподчас происходят неприятности, отвлекающие нас от исполнения своего долга впоминальный день. Однако мы всегда отвергали эти инсинуации, равно как и недопускали даже мысли об отмене экспедиций на север, в сельву, каких бы жертвони нам ни стоили. Таковы традиции нашей родины, которые возникли отнюдь нена пустом месте, и наши деды неоднократно давали суровую отповедьанархически настроенным элементам, указывая на то, что кучи сухих листьев намогилах как раз служат напоминанием о неудобствах, связанных с листопадом, ивдохновляют наш коллектив на еще более рьяное участие в кампании, котораядолжна начаться на следующий день.
Все население призвано внести свой вклад в дело уборки листьев.Накануне, к моменту нашего возвращения с кладбища, муниципалитетустанавливает посреди площади киоск, покрашенный белой краской, а мы, дойдядо него, занимаем очередь и терпеливо ждем. Поскольку "хвост" нескончаем,большинство из нас возвращаются домой очень поздно, однако каждый счастливполучить свою карточку из рук муниципального чиновника. В этом расчерченномна клетки листочке с завтрашнего утра будет отражаться наше участие втрудовой вахте: когда мы сдаем на приемном пункте мешки с сухими листьямиили клетки с мангустами - это уж кому что поручат, - специальная машинапробивает в карточке отверстие. Больше всех радуются дети, ведь им вручаютсамые большие карточки (которые они с восторгом демонстрируют матерям) - иставят на самые легкие работы, в основном поручают следить за мангустами.Нам, взрослым, приходится потруднее, и не мудрено: мы же не только командуеммангустами, собирающими листья, но и наполняем палой листвой холщовые мешки,а наполнив, тащим их на плечах к грузовикам, которые выделяет наммуниципалитет. Старикам доверяют пистолеты со сжатым воздухом дляопрыскивания сухих листьев змеиной эссенцией. Но наиболее ответственныезадания выпадают на долю взрослых, поскольку мангусты часто отвлекаются и неоправдывают возлагаемых на них надежд; а раз так, то уже через пару дней поотметкам в карточке будет ясно, что работаем мы недостаточно и вероятностьнашей отправки на север, в сельву, увеличится. Как и следует ожидать, мывсячески стараемся не допустить этого, хотя, если доходит до дела, тут жепризнаем, что отсылка на север - обычай не менее естественный, чем самакампания; так что нам даже в голову не взбредет протестовать; однакопо-человечески вполне понятно, что мы из кожи вон лезем, лишь бы заставитьмангустов работать. Нам очень хочется получить максимум отметок в карточках,а для этого мы бываем подчас суровы с мангустами, стариками и детьми,участие которых необходимо для успешного проведения кампании.
Когда-то мы задавались мыслью, как возникла идея опрыскивать сухиелистья змеиной эссенцией, но, лениво выдвинув несколько гипотез, пришли квыводу, что происхождение традиций, особенно полезных и разумных, обычнотеряется в глубине веков. В один прекрасный день муниципальные власти,видимо, обнаружили, что людей для уборки осенних листьев не хватает, ирешили покрыть дефицит путем умелого использования мангустов. Наверное,какой-то чиновник из городка на границе с сельвой заметил, что мангусты,которые, как правило, совершенно равнодушны к сухим листьям, начинают бешенонабрасываться на них, если те пахнут змеями. Наш народ далеко не сразусделал это открытие, изучил реакции мангустов и понял, что если опрыскиватьсухие листья змеиной эссенцией, то мангусты мстительно кидаются на них иначинают сгребать в кучи. Мы же выросли в эпоху незыблемых основ, сейчассуществуют предписания на все случаи жизни, а в питомниках, где выращиваютмангустов, вполне достаточно дрессировщиков, да и ежегодные летниеэкспедиции в сельву доставляют вполне достаточное количество змей. Все этокажется нам настолько естественным, что мы лишь иногда, сделав над собойнеимоверное усилие, задаемся вопросом, за который нам крепко влетало вдетстве, ибо родители хотели научить нас, как мы должны впоследствииотвечать на подобные вопросы своим детям. Любопытно, что желание задаватьвопросы проявляется - да и то изредка - только до или после уборочнойкампании. А второго ноября, едва мы получаем карточки и приступаем к работе,все наши поступки начинают казаться нам совершенно оправданными, так чтолишь безумец осмелился бы поставить под сомнение целесообразность уборочнойкампании и форму ее проведения. Впрочем, власти предвидели и эту возможность- недаром в тексте закона, напечатанном на обратной стороне карточки,перечислены виды наказаний, полагающихся за подобную провинность. Однако мыне помним, чтобы их когда-нибудь пришлось применить.
Мы не устаем восхищаться умением муниципалитета распределить работытаким образом, что проведение кампании ни в коей мере не нарушает жизненногоуклада в государстве и стране в целом. Взрослые заняты на уборке в течениепяти часов до или после своей основной работы в административных учрежденияхили торговле. Дети не учатся в школе и не посещают занятия по военной игражданской подготовке, а старики, пользуясь тем, что светит солнце, выходятиз своих приютов и тоже становятся по местам. Через пару дней первоочереднаязадача кампании выполнена: центральные улицы и площади очищены от сухихлистьев. Нам же - тем, кто несет ответственность за мангустов, - следуетбыть тогда особенно бдительными, ведь рвение мангустов постепенно ослабеваети на нашу долю выпадает ответственная миссия - просить муниципальногоинспектора нашего района отдать приказ об усилении опрыскивания. Инспекторотдает такой приказ только после того, как убедится, что мы исчерпали всемеры воздействия на мангустов; если же будет доказана наша нерадивость, мырискуем подвергнуться немедленной мобилизации и отправке в сельву. Хотя"рискуем" - это громко оказано, ведь экспедиции в сельву - традиция нашегогосударства, как, впрочем, и сама кампания, и никому не придет в головупротестовать против исполнения своего долга.
Порой раздается ропот: дескать, доверять старикам опрыскивающиепистолеты неправильно. Но ошибки тут быть не может, поскольку обычай оченьдревний; однако иногда старики отвлекаются и тратят львиную долю эссенции намалюсенький кусочек улицы или площади, забывая о том, что нужно опрыскатькак можно большую поверхность. В этом случае мангусты с остервенениемнабрасываются на кучу сухих листьев, в считанные минуты собирают их и тащатк нашим раскрытым мешкам, но стоит нам легковерно решить, что они и впредьбудут упорно трудиться, как зверьки замирают, недоуменно обнюхивают другдруга и прекращают работу, демонстрируя явную усталость и даженеудовольствие. Тогда дрессировщик хватается за свисток, и на некотороевремя ему удается призвать мангустов к порядку. Однако вскоре мы понимаем,что земля опрыскана неравномерно и мангусты вполне резонно отказываютсявыполнять задание, которое вдруг лишается для них всякого смысла. Ведь у насдостаточно змеиной эссенции, никакой напряженности не возникало бы, а так истарики, и мы, и муниципальный инспектор вынуждены тянуть одеяло на себя иглубоко от этого страдаем; но с незапамятных времен эссенцию нам поставляютв обрез, да еще подчас экспедиции возвращаются из сельвы с пустыми руками,так что муниципалитету приходится опустошать свои и без того скудные запасы,дабы достойно провести очередную кампанию. Если такое случается, мы начинаемтрястись еще сильнее, боясь, как бы не объявили расширенный призыв на работыв сельву. Хотя "трястись" - это, конечно же, громко сказано, потому чторасширенный призыв тоже входит в традиции нашего государства, как, впрочем,и сама кампания, и никому не взбредет на ум выступать против того, чтонаряду со многим другим составляет наш долг. Об экспедициях в сельву мыговорим мало, а вернувшиеся оттуда дают подписку о неразглашении тайны,подписку, о которой мы почти ничего не знаем. Наверняка власти хотят такимобразом оградить нас от тревог, однако, к несчастью, наши потери слишкомбросаются в глаза. И хотя никаких выводов мы делать не собираемся, гибельмногочисленных родственников и знакомых, завербованных в сельву, наводит намысль о том, что поиски змей каждый год встречают ожесточенное сопротивлениежителей соседней страны и нашим соотечественникам приходится - подчас ценойсерьезных потерь - давать отпор врагу, чьи жестокость и коварство вошли влегенду. Мы не говорим об этом открыто, но всех возмущает, что нация,которая не собирает сухие листья, не позволяет нам охотиться на еетерритории. Наши власти наверняка готовы поручиться, что экспедиции в сельвуне преследуют никакой иной цели, кроме ловли змей, а враги сопротивляютсяисключительно из-за своей чужестранной гордыни, и оправдания этому нет ибыть не может.
Великодушие наших властей не имеет границ, они проявляют его даже вслучаях угрозы общественному спокойствию. Поэтому мы ничего не знаем - и,главное, не желаем знать - об участи наших раненых героев. Как бы стараясьоградить нас от ненужных волнений, власти представляют список, в которомфигурируют либо те, кто остался цел и невредим, либо погибшие (гробыпоследних прибывают тем же военным поездом, что и уцелевшие членыэкспедиции, а также змеи). Два дня спустя начальство и население идут накладбище хоронить павших. Власти отвергают пошлый способ захороненияпокойников в братской могиле - им хочется, чтобы у каждого был свойсобственный холмик, легко опознаваемый по надгробной плите, на которойродственники могут делать любые надписи, без каких-либо ограничений; апоскольку в последние годы число человеческих жертв неуклонно возрастает,муниципалитет экспроприировал прилегающие земли и за их счет расширилкладбище. Так что можете себе представить, какие огромные толпы устремляютсяпервого ноября с утра пораньше почтить могилы своих близких. К несчастью,дело происходит поздней осенью, и ковер из сухих листьев, устилающих дорожкии могилы, настолько плотен, что мы совершенно запутываемся и можем часамикружить по кладбищу, расспрашивая, как пройти к нужной могиле. Почти всеприносят с собой веники, и нередко бывает, что, очистив надгробие, тывидишь, что ошибся и могилка чужая. Однако мало-помалу каждый находит своих,и к середине дня уже можно отдохнуть и предаться размышлениям. В какой-томере мы даже рады, что поиск могил сопряжен со столькими трудностями, этодоказывает полезность предстоящей кампании; наши дорогие покойники как бывдохновляют нас на уборку сухих листьев, в которой, правда, еще не участвуютмангусты, они вступят в дело на следующий день, когда начальство распределитновые порции змеиной эссенции, привезенной из экспедиции вместе с гробами, икогда старики опрыскают палую листву, дабы заставить мангустов усердноработать.
[Пер. Т.Шишовой]
Из книги
"Восьмигранник"
Плачущая Лилиана
Хорошо еще, что это был Рамос, а не какой-нибудь другой врач, мы с нимдавно договорились, и я знал, когда настанет мой час, он мне об этом скажетили, по крайней мере, даст понять, не говоря всего. Ему, бедняге, трудноватопришлось, пятнадцать лет дружбы, и ночи за покером, и выходные за городом, итакое сказать, это всегда проблема; но что поделаешь, в час истины междумужчинами это стоит большего, чем утешительная ложь, приукрашенная, кактаблетки с глазурью или как та розовая жидкость, которую мне капля за каплейвводят в вену.
Три или четыре дня, он не говорил мне, но я понял, он позаботится отом, чтобы не было ничего такого, что обычно называют агонией, и что мне недадут умереть как собаке, зачем такое; я могу ему доверять, последниетаблетки будут, как всегда, или зеленые, или красные, но внутри совсемдругое, великий сон, за что я благодарен ему заранее, и Рамос стоит в ногахмоей кровати и смотрит на меня, немного растерянный, что пришлось выложитьмне правду, ничего, старина. Не говори Лилиане, она станет плакать раньше,чем нужно, как ты считаешь. А вот Альфредо скажи, Альфредо можешь сказать,чтобы он отпросился с работы и побыл с Лилианой и мамой. Че, и скажисиделке, чтобы она не доставала меня, когда я пишу, это единственное, чтопомогает мне забыть о боли, кроме твоей изумительной фармакопеи, разумеется.Да, и чтобы мне приносили кофе, когда я прошу, уж очень строгие порядки вэтой больнице.