Они так крепко обнимались, что замочек сумочки врезался Еве в грудь, ноболь была не сильной, вполне переносимой. Женщина, которую она заключила вобъятия, оказалась страшно худой, но она была настоящей, и душа Евыполнилась счастьем; так бывает, когда слушаешь гимн, отпускаешь на волюголубей, наслаждаешься журчаньем реки. Ева закрыла глаза, полностьюрастворяясь в далекой, отгораживаясь от внешнего мира, от сумеречного света;она вдруг ощутила безмерную усталость, но была уверена в победе, хотя и нерадовалась тому, что наконец-то ее одержала.
Ей показалось, что одна из них тихо плачет. Вероятно, она, ведь щеки унее намокли, а скула болела, как от удара. Шея тоже вдруг заболела, а вследза ней заболели и плечи, ссутулившиеся от непреходящей усталости. Открывглаза (должно быть, она уже закричала), Ева увидела, что они с далекойразъединились. Тут она действительно закричала. Закричала от холода, оттого, что снег забивался ей в дырявые башмаки, а к площади по мосту шла ЕваКорола, ослепительно прекрасная в сером английском костюме; ветер слегкарастрепал ее волосы, она шла, не оборачиваясь, и уходила все дальше идальше.
[Пер. Т.Шишовой]
Автобус
- Если не трудно, захватите мне на обратном пути "Домашний очаг", -попросила сеньора Роберта и расположилась в кресле, дабы провести в немвремя сиесты. Клара разложила лекарства на круглом столике, обвелаиспытующим взглядом комнату. Вроде бы ничего не забыла: малышка Матильда -под надежным присмотром сеньоры Роберты, няня получила все необходимыеуказания. Теперь можно и уходить. Обычно по субботам, вечером, в половинушестого, она встречалась с подругой Анной поболтать о том о сем за чашечкойдушистого чая с шоколадом под нескончаемый аккомпанемент радио.
В два часа, когда волны служащих уже схлынули, рассыпаясь брызгами ирастворяясь в сумрачных глубинах домов, Вилья-дель-Парке пустела истановилась ослепительно яркой. На углу Тиногаста и Самудио, где каждый еешаг отдавался сочным постукиванием высоких каблучков, Клара блаженноокунулась в сияющее море ноябрьского солнца, этот бесконечный свет временамипрерывался: то тут, то там чернели островки теней, что отбрасывали кроныдеревьев, высаженные вдоль Агрономии. На авениде Сан-Мартин у Ногойи онаостановилась, ожидая автобус № 168, где-то над ее головой воробьи устроилипотасовку; флорентийская башня Святого Жана-Батиста Мари Вианнея в тот деньпоказалась красной более чем обычно, особенно на фоне безоблачного, голубогонеба, такого бездонного и высокого, что захватывало дух и подкрадывалосьголовокружение. Мимо прошел дон Луис, часовщик, поздоровался, бросилоценивающий взгляд на ее точеную фигурку, изящные туфельки, белый воротничоккремовой кофточки. На опустевшей улице появился, неспешно приближаясь, стошестьдесят восьмой, перед Кларой лениво, с недовольным ворчанием открыласьдверь, открылась только лишь для нее одной - единственной пассажирки,стоящей на остановке в этот дневной час.
Она очень долго рылась в кармашке сумочки, набитой всякой всячиной,оттягивала мгновение расплаты. Кондуктор ждал, скроив весьма недружелюбнуюмину, этакий пузан на полусогнутых, кривых ножках, главный распорядитель,судья в поле, лоцман, хранитель тормоза и виражей. Дважды Клара произнесла:"Один за пятнадцать", - дважды, прежде чем он наконец взглянул на нее,несколько удивленно. Потом протянул ей розовый билетик. Кларе припомнилсядетский стишок, кажется этот: "Оторви билет, кондуктор, белый, красный,голубой, а пока считаешь деньги, детям песенку пропой". Улыбнулась про себя,прошла в салон, отыскивая свободное сиденье, обнаружила его около двери стабличкой "Аварийный выход" и наконец устроилась с явным удовольствием,которое на мгновение всякий раз охватывает обладателя места у окна. Кларазаметила, что кондуктор все еще неотрывно следит за ней.
На углу авениды Сан-Мартин, перед самым поворотом, водитель обернулся,бросил на нее взгляд, хотя это было не просто, поскольку сидела онадалековато да и водительское кресло, в котором он утопал, было весьмаглубокое. Шофер - худощавый блондин, настолько худощавый, что казалось,будто на светлое его лицо пала и застыла маска голода, он время от времениперебрасывался парой слов с кондуктором, оба разглядывали Клару иперемигивались; автобус, судорожно вздрогнув, помчался по Чорроарин.
"Настоящие придурки!" - немного раздраженно подумала Клара, мысль этавползала медленно, фраза получилась протяжной, тягучей. Подумала и приняласьперебирать внутренности кармашка; теребила билетик, украдкой поглядывала надаму с огромным букетом гвоздик, которая устроилась напротив. А та, в своюочередь, из глубины букета поглядывала на нее глазами, полными нежности, скакою обычно коровы смотрят на живую изгородь. Клара вытащила зеркальце,молча уткнулась в него, придирчиво исследуя свои губы и брови. Ее охватилонеосознанное, гнетущее чувство, всем телом, затылком она ощутила: нечто,наглое и оскорбительно дерзкое, творится у нее за спиной; и также дерзко, свызовом, в каком-то бешеном исступлении, резко обернулась. Клара наткнуласьна колючий взгляд. Позади нее, всего лишь в паре сантиметров, почти касаясьее затылка, сидел старик с дряблой, морщинистой шеей и букетом маргариток,стойкий аромат которых вызывал тошноту. В глубине автобуса, водрузившись назеленые длинные скамьи, ехали прочие пассажиры, все они, не отрывая глаз,придирчиво таращились на Клару, укоризненно, будто осуждали ее, подмечая вней абсолютно все, каждую мелочь. Признаться, переносить их тяжелые взглядыКларе приходилось все труднее, с каждым мгновением это требовало всебольшего напряжения. И вовсе не из-за того, что ее буравил десяток глаз, ине из-за буйно цветущей зелени, которую везли с собой пассажиры, просто онанадеялась: все разрешится быстро, тихо и спокойно, как если бы, предположим,она испачкала нос в саже (чего на самом деле не случилось), люди посмотрелибы и про себя усмехнулись. Так ведь нет, эти вязкие, тягучие взгляды все также холодно следили за ней, и сами цветы, казалось, тоже сотнями глазощупывали ее с ног до головы. Напряжение росло: она едва сдерживалась,только бы не рассмеяться.
И оттого как-то вдруг смутилась, осела, расслабилась и приняласьразглядывать изувеченное сиденье напротив, внимательно рассматриватьтабличку с инструкцией над аварийным выходом: "Потянуть ручку на себя,открыть дверь вовнутрь". Клара старательно перебирала буквы, но буквы вслова не складывались. Так она окончательно успокоилась, получила передышку,отвоевав себе некую зону безопасности, где ей никто бы не смог помешатьдумать о своем. А пассажиры внимательно осматривали вновь вошедших; тот, ктоехал в Чакариту, вез с собой букет цветов, почти все в автобусе держали побукету. Проехали мимо больницы Альвеар, за окном со стороны Клары раскинулсягромадный пустырь, на дальнем конце которого начиналась Эстрелья - кварталгрязных луж, желтых кобыл с обрывками веревок на шеях и гривах. Кларе стоилонемалых усилий оторвать взгляд от этой картины, унылый вид которой да бликитяжелых солнечных лучей радости никакой не внушали. Время от времени онаотваживалась мельком оглядеть салон. Розовые каллы и розы, чуть поодальбезобразные гладиолусы, будто жеваные и грязные, цвета вялого розовогошиповника с синеватыми прожилками. Сеньор на третьем сиденье (то посмотритна нее, то отвернется, вот опять посмотрел, снова отвернулся) сжимал букетпочти черных гвоздик, цветы сливались в однообразную бесформенную массу,бугристую и морщинистую, как шкура. Парочка востроносеньких девчушек,которые уселись на одно из боковых сидений, как и все прочие, везлицветочки, правда букетики у них были не такие пышные, как у остальных, скорее дешевые, цветы длябедных: хризантемы, георгины; но самих-то девчушек назвать бедными язык быне повернулся. Одеты они были модно, богато, явно не из магазина готовогоплатья: жилетки, плиссированные юбки, белые чулки, на три четвертискрывающие ножки. Сидели, надменно поглядывая в сторону Клары, а той в ответвдруг захотелось отбрить этих двух нахальных, сопливых девчонок, но, увы,слишком много зрителей: две пары зорких наглых глазенок, да еще водитель, дасеньор с гвоздиками, и те, что сзади, испепеляющие ее затылок взглядом,старик с дряблой шеей тоже рядом, парни на сиденье поодаль. Патерналь -билеты от Куэнки уже не действительны.
Никто не вышел. Какой-то мужчина проворно вскочил в автобус иостановился напротив кондуктора, который, все так же неспешно, поджидал егов центре салона, внимательно следил за его руками. Мужчина протянул двадцатьсентаво правой, а левой оглаживал обшлага пиджака. Выдержал паузу, всетщательно взвесил и уверенно сказал: "Один за пятнадцать". Клара всеслышала: молодой человек тоже, как и она, взял за пятнадцать. Кондуктор непошевелился; вместо того чтобы оторвать билет, продолжал тупо глазеть напассажира, и тот, в конце концов потеряв терпение, с досады махнул рукой иповторил: "Я же сказал вам: один за пятнадцать!" Взял билет, в ожиданиисдачи окинул взглядом салон в поисках свободного места, выбрал и с легкостьюпроскользнул на пустое сиденье подле сеньора с гвоздиками. Кондуктор вручилсдачу, бросил на пассажира взгляд сверху вниз, будто изучая его темечко,мужчина оставил это без внимания, молча посвятив себя созерцанию черныхгвоздик. Сеньор тоже внимательно изучал свои цветы, изредка поднимал глаза,быстро всматриваясь в попутчика, и когда их взгляды на мгновениевстречались, сеньор отворачивался; в их взглядах не было и тени вызова, онипросто смотрели по сторонам. Клару по-прежнему раздражали эти две сопливыедевчонки напротив, они все так же глазели на нее и подолгу - на новогопассажира. Потом сто шестьдесят восьмой проехал вдоль Чакариты, чиркая ополуразрушенную стену бортом, тогда все, кто был в автобусе, принялисьразглядывать по очереди то Клару, то мужчину, правда первой вниманиядоставалось меньше, поскольку мужчина их интересовал поболее, но люди,словно полагая эту пару чем-то целым и неделимым, объединяли их водин-единый экспонат. Ну и кретины же эти пассажиры! Все - сопливыедевчонки, по правде говоря, не такие уж и маленькие, - все они со своимиидиотскими цветами и все, кто расселись впереди, все они источалибесцеремонность и грубость. Кларе хотелось защитить мужчину, новогопассажира, она прониклась к нему какой-то смутной, безотчетной нежностью,как к брату. Она будто говорила ему: "И вы, и я, мы оба взяли билет запятнадцать". Словно в этом было нечто такое, что связывало их. Представляла,что, касаясь его руки, шепчет: "Не обращайте внимания на всякую ерунду, онипросто невежи, затерялись тут в своих цветах, как бараны на лугу". Ейхотелось, чтобы он подсел к ней, но молодой человек - а он действительнобыл молод, хотя и держал себя как-то особенно и степенно, серьезно и строго- устроился на первом попавшемся свободном месте поблизости от входа.Довольно странным жестом, не то смущенным, не то беззаботным, Кларапопыталась обратить внимание кондуктора, обеих девчонок, сеньоры сгладиолусами на себя, и это ей удалось; следом и сеньор с красными розамиобернулся, посмотрел на Клару, глаза его были пусты и невыразительны, взгляд- мутным, влажным и невесомым, как кусок пемзы. Клара глядела в упор, неотворачиваясь, ощущая себя пустым местом; ей словно бы предложили выйти (нотут, на этой улице, вовсе незачем, просто так, с пустыми руками, безцветов). Она увидела, как молодой человек стал беспокойно оглядываться посторонам и назад, наконец удивленно уставился на четверку пассажиров,сидевших сзади, на старика с дряблой шеей и букетом маргариток. Их глазаощупывали Клару, ее лицо, на долю секунды задержавшись на ее губах,соскальзывали и останавливались на подбородке. Затем юноша проследил взглядысидевших впереди кондуктора и обеих девчонок, сеньоры с гладиолусами. Онбудто пытался остудить пыл этих горящих глаз. Минутой раньше Клара оставиласвои беспомощные жесты. "Бедняжка, у него же в руках ничего нет", -промелькнула абсурдная мысль в ее голове, и она не на шутку забеспокоилась оюноше. Выглядел он немного беззащитным, со всех сторон на него устремлялисьжгучие, испепеляющие взоры, но глаза его были полны решимости пламя этосдержать.
Сто шестьдесят восьмой, не притормаживая, прошел два крутых поворота,прежде чем вырулил на площадь у перистиля кладбища. Девчонки вышли изашагали по бульвару, а потом заняли свое место у ворот на выходе; следомрасположились маргаритки, гладиолусы, каллы. За ними - разнородная масса,пестрая смесь всех прочих цветов, их аромат долетал до Клары, спокойной иуставшей, которая из окошка наблюдала за пассажирами, покидающими автобус,наблюдала с таким видом, будто и не было вовсе никакой поездки и молчаливыхукоров. Над ней проплыли черные гвоздики, это мужчина задержался передвыходом, дабы прежде вызволить из автобуса цветы, согнулся чуть не пополам,скорчившись на свободном месте против Клары.
Миловидный, утонченный и открытый, юноша, наверное, служащий аптеки илипродавец в книжном магазине, а может, инженер-конструктор. Автобусостановился мягко, без рывка, дверь открылась с недовольным ворчанием.Молодой человек обождал, пока пассажиры выйдут из салона, а потом решилприглядеть себе другое место, по своему вкусу. Клара терпеливо ожидала,когда же гладиолусы и розы, вняв ее молчаливому требованию, наконец выйдут.Вот и дверь открылась, и все столпились в проходе, а они все смотрят исмотрят то на нее, то на юношу, смотрят и не выходят, смотрят на них сквозьцветы, поверх своих букетов, и букеты колышутся, будто от ветра, ветра,который поднимается от самой земли, теребит корни, колеблет стебля,отдаваясь колыханием цветов. Вышли каллы, красные гвоздики, чуть позадимужчина с охапкой букетов, обе девчонки, старик с маргаритками. Наконец-тоони остались одни, вдвоем, сто шестьдесят восьмой по мановению волшебнойпалочки вдруг уменьшился, стал неярким и уютным. Клара подумала: было быпросто чудесно, точнее, это было просто необходимо, чтобы юноша сел рядом,хотя он может выбрать любое место в пустом салоне. Он сел рядом, и обаопустили глаза, рассматривая свои руки. Так они и сидели, а руки - всеголишь руки и ничего более.
- Чакарита! - проревел кондуктор.
Клара и юноша на его требование ответили очень просто: "У нас билет запятнадцать". Оба подумали так, и этого им было достаточно.
Дверь все еще оставалась открытой. Кондуктор подошел к ним.
- Чакарита! - повторил он немного возбужденно.
Юноша даже не глянул на него, но Клара его пожалела.
- Я еду до Ретиро, - сказала она и показала билет. Оторви билет,кондуктор, белый, красный, голубой… Водитель приподнялся в кресле ипосмотрел на них, кондуктор в нерешительности вернулся на свое место имахнул рукой. Задняя дверь, заворчав, закрылась, в переднюю тоже никто невошел. Сто шестьдесят восьмой сорвался с места, набирая скорость, бешенораскачивался из стороны в сторону, пустого его так подбрасывало на ухабах подороге, что временами Кларе казалось, будто внутренности ее наливаютсясвинцовой тяжестью. Кондуктор сел рядом с водителем, вцепившись вхромированный поручень и не упуская из виду парочку, те тоже следили за ним,так они и смотрели друг на друга до самого поворота при въезде на Доррего. Клара почувствовала, какюноша положил ее ладонь на свою, осторожно, чтобы не было заметно ниводителю, ни кондуктору, никому. Его рука, такая нежная, теплая, Клара дажене попыталась высвободить свою, лишь немного отодвинула ниже по бедру, почтина колено. Ветер, рожденный скоростью, гулял по пустому автобусу.
- Столько было людей, - сказал он тихо, почти шепотом. - И вдруг всеразом вышли.
- Они везли цветы на кладбище, - ответила Клара. - По субботам вЧакариту приходит много народа.
- Да, но…
- Как сегодня - редко. Правда. Вы ведь заметили?..
- Да, - снова повторил он, не дав ей договорить. - А мне показалось,с вами такое - часто.
- Вовсе нет. Но сейчас уже никто не сядет. Автобус резко затормозил.Вот и переезд Сентраль-Архентино. Покатили дальше, налегке, судорожнымирывками. Автобус вздрагивал, как огромное тело.
- Я еду в Ретиро, - сказала она.
- Я тоже.
Кондуктор, все еще сидевший неподвижно, как скала, что-то раздраженноговорил водителю. А затем покинул свое место и направился вдоль салона.Клара и юноша это заметили, каждый из них, помимо собственной воли,внимательно следил за кондуктором и даже считал каждый его шаг. Клара судивлением поняла, что она и кондуктор, оба разглядывают юношу. Юноша весьнапрягся, казалось, он собирается с силами, оттого у него слегка подрагивалиноги и плечо, на которое Клара опиралась.
Внезапно перед автобусом вырос поезд и с жутким ревом на полном ходупрогрохотал перед ними, обдав клубами черного едкого дыма. Вероятно, шум,лязг и скрежет поглотили тираду, которую, должно быть, в эту минутупроизносил водитель. В двух шагах от молодых людей кондуктор застыл,согнувшись в позе атлета, готовящегося к прыжку, мертвой хваткой вцепилсярукой в свое собственное плечо, при этом заметив, что автобус проскочилпереезд, едва не врезавшись в последний вагон проносившегося мимо состава.Водитель, стиснув зубы, суетился вокруг своего кресла, к тому времени стошестьдесят восьмой уже вынесло на встречную полосу, развернуло, и онперегородил движение в противоположном направлении.
Юноша устроился поудобнее, тело его, сбросив напряжение, расслабилось.
- Такого со мной еще никогда не случалось, - сказал, будтооправдываясь.