Говори, говори, моя девочка. То, что казалось невероятным, сгустилосьдо состояния полной очевидности, как только меня не пригласили на эту самуюпрогулку. Понятно, что все это не могло иметь никакого значения, ничтожнаявставка в виде дешевого и действенного утешения без всякого риска набудущее. Однако все происходящее опять имело другой, глубинный уровень:Адриано или какой-то гондольер, а я еще раз в аутсайдерах. Все это стоилотого, чтобы заказать еще чашку чая и спросить себя, нельзя ли было получшеналадить маленький часовой механизм, уже запущенный в ход - о, с совершенноневинными намерениями, - прежде чем я уехала из Флоренции.
Дино вел гондолу по Большому каналу дальше моста Риальто, почтительновыбрав самый длинный путь. У дворца Вальмарана они свернули и пошли по рекеСвятых Апостолов, и Валентина, которая не отрываясь глядела вперед, еще раз,один за другим, увидела маленькие темные мостики, на которых кишел людскоймуравейник. Ей стоило труда убедить себя, что она снова в той самой гондолеи сидит, откинувшись на старые красные подушки. В глубине струилась вода -вода канала, вода Венеции. Знаменитые каналы. Брачный союз Дворца дожей иморя. Знаменитые дворцы и каналы Венеции. "Я пришел искать вас, потому чтовы не были искать меня вчера вечером. Я хотел покатать вас на гондола".Брачный союз Дворца дожей и моря. Несущий чудную прохладу. Прохладу. Атеперь ее везут в гондоле, и гондольер обменивается условными криками,меланхолическими и мрачноватыми, с другими гондольерами, перед тем как войтив какой-нибудь внутренний канал. Вдали, еще очень далеко, Валентине удалосьувидеть открытое зеленое пространство. Опять Фондамента-Нуове. Скоропокажутся четыре замшелые ступеньки, место было знакомым. Сейчас онзасвистит, и Роза высунется из окна.
Сколько лирики, и как все очевидно. Не хватает только писем Асперна,барона Корво и Тадзио, несравненного Тадзио с его чумой. Не хватает еще инекоего телефонного звонка в отель около театра Фениче, впрочем, тут никтоне виноват (я имею в виду отсутствие конкретной детали, а не отсутствиесамого телефонного звонка).
Но Дино молча пришвартовал гондолу и ждал. Валентина обернулась к немупервый раз с тех пор, как они тронулись в путь, и посмотрела на него. Диноослепительно улыбался. У него были великолепные зубы; если их еще и чиститьзубной пастой, они останутся такими надолго.
"Пропащая я женщина", - подумала Валентина и спрыгнула на первуюступеньку, не прибегая к помощи Дино, который протянул ей руку.
Она действительно так подумала? Надо быть осторожнее с метафорами иобразными выражениями или как они там называются. Это тоже идет изнутри:если бы она действительно отдавала себе отчет в том, что делала, может,ничего бы и не произошло… Но меня тоже не вводили в курс долгое время.
Когда она спустилась к ужину, у Дары была для нее новость (хотяокончательной уверенности не было): она видела Адриано в толпе туристов наплощади.
- Очень далеко, на одном из рынков, представляешь? По-моему, это былон, судя по костюму, светлому, немного облегающему. Возможно, он приехалсегодня вечером… Мне кажется, он ищет тебя.
- Оставь, пожалуйста.
- Почему бы и нет? Ведь это не его маршрут.
- Ты даже не уверена, что это был он, - неприязненно сказалаВалентина. Новость не слишком удивила ее, однако дала пищу для невеселыхразмышлений. "Опять это, - подумала она. - Опять". Конечно, онинатолкнутся на него, в Венеции живешь как в бутылке, все встречаются совсеми или на площади, или на Риальто. Опять бежать, но почему? Ей надоелоубегать от пустоты, не зная, от чего она бежит и действительно ли бежит, иликак те голубки у нее перед глазами, которые притворяются, что им надоелиспесивые атаки самцов, но которые в конце концов кротко уступают им,распушив свинцово-серые перышки.
- Пойдем выпьем кофе в "Флориане", - предложила Дора. - Может, тамего и встретим, он отличный парень.
Они увидели его сразу же, он стоял спиной к площади под одной из арокрынка, рассеянно созерцая ужасающие стеклянные безделушки с острова Мурано.Когда Дора окликнула его и он обернулся, его удивление было не более чемвежливым и столь малым, что Валентина почувствовала облегчение. По крайнеймере, никакой позы. Адриано поздоровался с Дорой с дежурной любезностью ипожал руку Валентине.
- Поистине мир тесен. Никто не может избежать "Голубого путеводителя"- не в этот день, так в другой.
- Во всяком случае, не мы.
- А также венецианского мороженого. Могу я вас угостить?
Почти сразу же разговором завладела Дора. У нее в активе было надва-три города больше, чем у них, и, конечно, она принялась уничтожать ихперечислением того, чего они лишились. Валентине хотелось, чтобы эта теманикогда не кончалась или чтобы Адриано решился наконец посмотреть ей вглаза, высказать ей самые горькие упреки и чтобы в его глазах, неотрывноглядевших ей в лицо, было нечто большее, чем обвинения и упреки. Но онтщательно поедал ложечкой мороженое или курил, слегка наклонив голову -красивую голову латиноамериканца, - внимательно слушая каждое слово Доры.Только Валентина могла заметить, что его пальцы, сжимавшие сигарету, чутьдрожали.
Я тоже, дорогая моя, я тоже это заметила. И мне это совсем непонравилось, потому что его спокойствие скрывало нечто казавшееся мне до тойпоры не слишком сильным: он был как сжатая пружина, как воришка, которыйждет, когда его освободят. Это так отличалось от его обычного тона, почтихолодного и всегда "сугубо по делу", когда он звонил по телефону. Накакое-то время я оказалась "вне игры" и ничего не могла сделать для того,чтобы все шло, как я рассчитывала Подготовить Валентину… Раскрыть ей все,вернуть ее в Рим от этих ночей, когда она ускользала, отдалялась от меня,оставив и душ, и мыло в полном моем распоряжении, и засыпала, поворачиваясько мне спиной, бормоча, что ей ужасно хочется спать, что она уже наполовинузаснула.
Разговор продолжался, сравнивали музеи, делились маленькими туристскиминезадачами, потом - опять мороженое и сигареты. Заговорили о том, чтобызавтра утром вместе посмотреть город.
- А может, - сказал Адриано, - мы помешаем Валентине, которойхочется погулять одной?
- Почему вы говорите и обо мне тоже? - засмеялась Дора. - Мы сВалентиной понимаем друг друга в силу разных интересов. Она никому неуступит место в своей гондоле, а у меня есть свои любимые каналы, толькомои. Может, у вас получится найти с ней нечто общее.
- Всегда можно найти нечто общее, - сказал Адриано. - Так что влюбом случае я приду за вами в половине одиннадцатого, к тому времени вы ужечто-нибудь решите или решим вместе.
Когда они поднимались по лестнице (их комнаты были на одном этаже),Валентина положила руку Доре на плечо:
Это был последний раз, когда она до меня дотрагивалась. Как всегда,едва прикасаясь.
- Я хочу попросить тебя об одной услуге.
- Я готова.
- Завтра утром я хочу пойти с Адриано одна. Это только на один раз.
Дора искала ключ от двери, который провалился на дно сумочки.Понадобилось время, чтобы его найти.
- Сейчас долго объяснять, - добавила Валентина, - но окажи мне этууслугу.
- Ну разумеется, - сказала Дора, открывая дверь. - Ты и его тоже нехочешь ни с кем делить.
- И его тоже? Ты что же, думаешь…
- О, это всего-навсего шутка. Спокойной ночи.
Теперь это уже не важно, но когда я закрыла за собой дверь, то готовабыла расцарапать себе лицо. Сейчас-то это уже не важно; но если бы Валентинауяснила себе… Это "и его тоже" было кончиком, потянув за который можнобыло размотать весь клубок; она ни в чем не отдавала себе отчета, из-за неевсе запуталось, и она жила в этой путанице сама. С некоторых пор оно дляменя и лучше, только, может быть… В общем, это действительно уже не важно;не всегда же жить на элениуме.
Валентина ждала его в вестибюле, и Адриано даже не пришло в головуспросить, где Дора; так же как во Флоренции или Риме он не слишком обращалвнимание на ее присутствие. Они пошли по улице Орсоло, едва взглянув намаленькое озеро, где дремали ночующие там гондолы, и пошли к Риальто.Валентина, одетая в светлое, шла чуть впереди. Они обменялись двумя-тремяничего не значащими фразами, но, когда пошли по маленькой улочке (ужезаблудившись, поскольку ни один в карту не смотрел), Адриано нагнал ее ивзял за локоть.
- Это слишком жестоко, знаешь ли. Есть что-то подлое в том, что тыделаешь.
- Да, я знаю. Нет таких слов, которых я бы себе не сказала.
- Уехать вот так, таким жалким образом. Только потому, что на балконупала мертвая ласточка. Это же истерика.
- Если признать, - сказала Валентина, - что причина именно в ней, тоэто хотя бы поэтично.
- Валентина…
- Оставь, - сказала она. - Давай найдем какое-нибудь тихое место ипоговорим.
- Пойдем ко мне в гостиницу.
- Нет, в гостиницу не надо.
- Тогда в кафе.
- Ты же знаешь, там полно туристов. Какое-нибудь тихое место, непредставляющее интереса… - Она заколебалась, поскольку вслед за этимнапрашивалось название. - Пойдем к Фондамента-Нуове.
- А что это такое?
- На другом берегу, к северу. У тебя есть план? Вот сюда, это там.Пошли.
За театром Малибран начались улицы, где не было магазинов, только рядывсегда запертых дверей, да у какой-нибудь из них, на пороге, игралоборванный ребенок; оттуда они вышли к улице Фумо и увидели совсем близкосверкающую воду лагуны. Она открылась им сразу же, как только они вышли изневзрачной тени на сияющую от солнца береговую полосу, полную рабочего людаи бродячих торговцев. Несколько кафе лепились, будто плесень, к стенамдомишек, о которые плескалась вода, в воздухе носились не слишком приятныезапахи с острова Бурано и кладбища. Валентина сразу увидела кладбище, онавспомнила объяснения Дино. Маленький островок, параллелограмм, окруженный,насколько хватало глаз, красноватой стеной. Кроны кладбищенских деревьевокаймляли ее, будто темная бахрома. Хорошо была видна пристань, где можнобыло высадиться, однако сейчас было ощущение, что это остров мертвых: ниодной лодки, ни одного человека на мраморных ступеньках причала. И всебуквально сгорало от утреннего солнца.
Валентина нерешительно повернулась направо. Адриано мрачно пошел заней, почти не глядя по сторонам. Они прошли по мостику через один извнутренних каналов, который впадал в лагуну. Жара давала себя знатьневидимой мошкарой, облепившей лицо. Они пошли по другому мостику, из белогокамня, и Валентина остановилась посредине, облокотившись на перила и глядяназад, на город. Если и можно было где-то поговорить, так только в этомместе, таком безликом, неинтересном, с кладбищем за спиной и каналом передглазами, проникавшим в глубины Венеции, разделяя два скучных, почтибезлюдных берега.
- Я уехала, - сказала Валентина, - потому что все это не имелосмысла. Дай мне договорить. Я уехала, потому что в любом случае кто-то изнас двоих должен был уехать, а ты теперь все усложняешь, прекрасно зная, чтоодин из нас должен был уехать. Какая разница, если дело только во времени?Неделей раньше, неделей позже…
- Это для тебя нет никакой разницы, - сказал Адриано. - Тебедействительно все безразлично.
- Если бы я могла тебе объяснить… Но мы утонем в словах. Зачем тыпоехал за мной? Какой в этом смысл?
Если она действительно спрашивала так, это по крайней мере значит, чтоона не считала меня причастной к появлению Адриано в Венеции. А это,понятное дело, вызывает всегдашнюю горечь: стремление не принимать меня вовнимание, даже мысли не допускать, что есть еще чья-то рука, которая можетспутать карты.
- Я уже понял, что смысла никакого нет, - сказал Адриано. - Пожалуй,так, и ничего больше.
- Ты не должен был приезжать.
- А ты не должна была уезжать, бросив меня, как… - Пожалуйста, безгромких слов. Зачем говорить о бросании или еще о чем-то в этом роде, когда речь идет, в сущности, опростых вещах? О возвращении к обычной жизни, если хочешь.
- Это для тебя простые вещи, - зло сказал он. У него дрожали губы, аруки крепко сжимали перила, будто искали поддержки у равнодушного белогокамня.
Валентина смотрела в даль канала и видела, как к ним приближаетсягондола, размером больше обычной, в окружении других гондол и пока еще неочень ясно различимая на таком расстоянии. Она боялась встречаться с Адрианоглазами, и единственное, чего ей хотелось, - чтобы он ушел: наговорил бы ейоскорблений, если это нужно, а потом ушел. Но Адриано продолжал стоять, сголовой уйдя в свое страдание, затягивая то, что обычно называют выяснениемотношений, хотя на самом деле - это всегда только два монолога.
- Это же нелепо, - прошептала наконец Валентина, не отрываясь гляделаона на гондолу, которая медленно приближалась. - Почему я должна бытьтакой, как ты? Разве не ясно, что я не хотела тебя больше видеть?
- В глубине души ты любишь меня, - глупо сказал Адриано. - Не можетбыть, чтобы ты меня не любила.
- Почему не может быть?
- Потому, что ты не похожа на других. Ты же не отдашься кому попало,как многие другие, как какая-нибудь истеричка, которая не знает, что с собойделать, раз уж она отправилась путешествовать.
- Тебе кажется, что отдалась я, а я могу сказать тебе, что это тыотдаешься. Старая теория о женщинах, когда…
И так далее.
Мы ничего не добьемся этим, Адриано, все это так бесполезно. Или оставьменя сегодня, прямо сейчас, или я уеду из Венеции.
- Я поеду за тобой, - упрямо сказал он. - Не ставь нас обоих всмешное положение. Не лучше ли будет, если?..
Каждое слово этого бессмысленного разговора было ей до тошнотынеприятно. Видимость диалога, внешняя раскраска, под которой нечтозастоявшееся, бесполезное и гнилое, как вода в канале. Посредине фразыВалентина вдруг поняла, чем гондола не похожа на другие. Она была широкая,как баркас, с четырьмя гондольерами, которые гребли, стоя на траверсах, амежду ними стояло что-то похожее на катафалк, черный с золотом. Да это и былкатафалк, и гребцы были в черном, без легкомысленных соломенных шляп. Лодкаподошла к причалу, рядом с которым тянулось мрачное, казавшееся необитаемымздание. Здесь же, у причала, было что-то вроде часовни. "Больница, -подумала она. - Больничная часовня". Вышли люди, какой-то мужчина вынесвенок и небрежно забросил его на погребальную лодку. Появились другие, уже сгробом, и началась погрузка. Даже Адриано был, казалось, захвачен явнымужасом того, что происходило под этим утренним солнцем, в той Венеции, гдене было ничего интересного, куда не заглядывают туристы. Валентинепоказалось, он что-то прошептал, а может быть, это было сдавленное рыдание.Но она не могла оторвать глаз от лодки, от четырех гребцов, которые ждали,уперев весла в дно канала, чтобы другие могли поставить гроб в углублениепод черным балдахином. На носу лодки вместо привычных зубцов, украшающихгондолы, виднелся какой-то неясный блестящий предмет. Будто огромныйсеребряный филин, и не просто украшение, а как живой, но, когда гондоладвинулась по каналу (семья усопшего осталась на причале, и двое молодыхлюдей поддерживали пожилую женщину), оказалось, что это не филин, апосеребренная сфера и крест, единственный яркий, сверкающий предмет на всейлодке. Гондола приближалась к ним, сейчас она пройдет под мостом, прямо уних под ногами. Достаточно будет спрыгнуть и попасть на носовую часть, нагроб. Показалось, что мост легко поплыл навстречу лодке ("Так ты не пойдешьсо мной?"), Валентина так пристально смотрела на гондолу, что гребцы сталигрести медленнее.
- Нет, не пойду. Я хочу остаться одна, оставь меня в покое.
Только это она и могла произнести из того, что можно было бы сказатьили о чем можно было промолчать, чувствуя, как дрожит рука Адриано рядом сее рукой, слыша, как он повторил вопрос - с усилием переведя дух, будтозадыхался. Только на лодку, что приближалась к мосту, она и могла смотреть.Сейчас лодка пройдет под мостом, почти под ними, выйдет с другой стороны воткрытые воды лагуны и возьмет курс, будто неповоротливая черная рыбина, наостров мертвых, куда привезет еще один гроб, оставит еще одного покойника вэтом безмолвном городе за красной стеной. Она почти не удивилась, когдаувидела, что один из гребцов был Дино,
А так ли это было, не придумывает ли она еще одну, совершеннонеобоснованную случайность? Сейчас этого уже не узнаешь, как не узнаешь итого, почему Адриано не упрекнул ее за дешевенькое приключение. Думаю, чтоон это сделал, что этот диалог из ничего, на котором держится сцена, -чистый вымысел, он отталкивался от других фактов и вел к тому, что без негобыло бы до крайности, до ужаса необъяснимым. Вот бы узнать: может, он молчало том, что знал, дабы не выдавать меня; да, но какое это могло иметьзначение, если почти тут же?.. Валентина, Валентина, Валентина, испытатьнаслаждение оттого, что ты упрекаешь меня, оскорбляешь, оттого, что ты здесьи проклинаешь меня, утешиться тем, что вижу тебя снова, чувствую твоипощечины, твой плевок мне в лицо… (Все подавлено в себе и на этот раз. Идо сих пор, моя девочка.)
самый высокий, тот, что стоял на корме, и что Дино увидел ее и увиделАдриано рядом с ней, и что он перестал грести и смотрел на нее своимихитренькими глазками, в которых застыл вопрос и, может быть ("Не надонастаивать, пожалуйста"), злобная ревность. Гондола была всего в несколькихметрах, было видно, как покачивается серебряное украшение, был виден каждыйцветок и каждая незатейливая оковка гроба ("Ты делаешь мне больно"). Онапочувствовала, как пальцы Адриано сжали ее локоть, и на секунду закрылаглаза, решив, что он сейчас ударит ее. Лодка, казалось, скользнула им подноги, и лицо Дино, удивленное (несмотря ни на что, сделалось смешно примысли, что и у этого бедного дурачка были какие-то иллюзии), мелькнуло,будто кружась, и исчезло из виду, потерявшись под мостом. "Это меня везут",- вдруг дошло до Валентины, это она была там, в гробу, далеко от Дино,далеко от руки, крепко сжимавшей ее локоть. Она почувствовала, что Адрианосделал движение, будто хотел что-то достать, может быть сигареты, - такделают, когда хотят оттянуть время, как угодно, любой ценой. Сигареты иличто-то другое - это было теперь не важно, если она уже плыла в чернойгондоле, плыла без страха к своему острову, смирившись наконец, как та самаяласточка.
[Пер. А.Борисовой]