Закатный час Мантекильи
Такое мог придумать только наш Перальта - вот голова! - в подробностион, как всегда, не вдавался, но на этот раз был откровеннее обычного исказал, что это вроде анекдота с украденным письмом. Эстевес поначалу ничегоне понял и выжидающе уставился на Перальту: а что дальше? Но Перальта пожалплечами, словно отмахнулся, и сунул ему билет на бокс. Эстевес увидел красную цифру 3, крупно выведенную на желтом,но первое, что схватили глаза, - еще бы! - это МОНСОН - НАПОЛЕС, четкимибуквами. Второй билет, сказал Перальта, передадут Вальтеру. Ты придешь доначала (Перальта никогда не повторял дважды, и Эстевес ловил каждое слово),а Вальтер - посредине первого из предварительных боев, его место рядом,справа от тебя. Будь начеку: в последние минуты начинается суетня, каждыйноровит сесть поближе, спроси его что-нибудь по-испански - для верности. Унего будет сумка, хипповая, из материи, он поставит ее между собой и тобойна скамейку, а если стулья - на пол. Говори только о боксе, и чтоб уховостро - вокруг наверняка будут мексиканцы или аргентинцы, проверься передтем, как опустить пакет в сумку. Вальтер знает, что сумку нужно раскрытьзаранее? - спросил Эстевес. Да, глядя вбок, словно сдувая с лацкана муху,сказал Перальта, но не спеши, сделай это ближе к концу, когда по сторонам неглазеют. Если на арене Монсон, глазеют только на Монсона, сказал Эстевес.Когда Мантекилья - то же самое, сказал Перальта. И без лишнего трепа,запомни. Вальтер уйдет первым, а ты - как схлынет толпа, через другойвыход.
Он снова все обдумал, провернул в голове, пока ехал в вагоне метро достанции "Дефанс", на бокс, куда, судя по всему, ехали и остальные, восновном мужчины, по двое, по трое, все больше французы, озабоченныепозорным поражением своего идола - Буттье, которого дважды измолотилМонсон, надеются небось на реванш, хоть какой-никакой, а может, втайне ужесмирились. Нет, Перальта просто гений, разумеется, дело серьезное, раз онсам поручил ему все, но зато попаду на матч, который по карману одниммиллионерам. До него наконец дошел намек на украденное письмо, ну комустукнет в голову, что они с Вальтером встретятся на боксе, дело-то не всамой встрече, ее можно устроить в любом уголке Парижа, их тысячи, - дело втом, как тщательно взвесил и продумал все Перальта. Для тех, кто мог быдержать их на крюке, самые привычные места встреч - кафе, кино, частныеквартиры, но, если они ткнутся сюда, в это шапито, поставленное АленомДелоном, - дудки, их номер не пройдет: матч на звание чемпиона мира, -шутка ли! - попрутся все, кто при деньгах, одного престижа ради, и входтолько по этим желтеньким билетам, а они распроданы еще на прошлой неделе,как пишут газеты. И еще - тоже спасибо Перальте! - если будут хвосты заним или за Вальтером, их не увидят вместе ни на выходе, ни у входа,подумаешь, два обыкновенных болельщика среди тысяч и тысяч, которыевыбиваются клубами дыма из метро, автобусов, и чем ближе к началу встречи,тем гуще валит толпа, и только в одном направлении - к шапито.
Ну ловкач Ален Делон! Огромный шапито стоит прямо на пустыре, и пройтитуда можно лишь по мосткам, а дальше по дощатым настилам. Ночью лил дождь, илюди шли осторожно, стараясь не оступиться в грязь, а повсюду, прямо отсамого метро, - огромные разноцветные стрелы-указатели с броской надписью:"МОНСОН - НАПОЛЕС". Ну и шустрик Ален Делон, сумел налепить эти стрелы дажена неприкосновенных стенах метро, небось заплатил будь здоров; Эстевесу былне по душе этот выскочка - ишь ты, всемогущий, - организовал за свой счетматч на звание чемпиона мира, отгрохал эту брезентовую громадину, и подизнай, какой куш сорвал с заявочных взносов, но кое в чем он молодец: Монсони Напо-лес - вообще нет слов, а взять цветные указатели, да еще в самомметро, широкий жест - вот, мол, как я встречаю болельщиков, а то быустроили давку у выходов и на раскисшей глине пустыря…
Эстевес пришел в самое время: зал только заполнялся. Остановившись наминуту у дверей, он глянул по сторонам: полицейские фургоны, огромные,освещенные снаружи трейлеры с зашторенными окнами, придвинутые вплотную ккрытым проходам, которые вели прямо к шапито, как к самолетам в аэропортах.
Там скорее всего боксеры, подумал Эстевес, в том белом, самомновеньком, наверняка наш Карлитос, он такого и заслуживает, а трейлерНаполеса, наверно, с другой стороны, тут все по правилам и в то же время наскорую руку, еще бы, этакая махина из брезента, прицепы на голом,заброшенном пустыре. Вот так делают деньгу, грустно вздохнул Эстевес,главное - мозги и хватка, че!
Его ряд, пятый от зоны ринга, отгороженной канатом, - обыкновеннаяскамья с крупными номерами, похоже, радушие Делона иссякло в зоне ринга,дальше все как в самом плохоньком цирке, впрочем, молоденькие билетерши внемыслимых мини разом заставят забыть, где что не так. Эстевес тотчасувидел, куда идти, но девочка, сияя улыбкой, проводила его до места, будтоон отродясь не учился арифметике. Усевшись, Эстевес развернул пухлую газетуи подумал, что потом подложит ее под себя. В голове пронеслось: Вальтерсядет справа, пакет с деньгами и бумагами в левом кармане пиджака, в нужныймомент он вытащит его правой рукой, сразу к колену - и тут же в раскрытуюсумку.
Время тянулось, и Эстевес ушел в мысли о Марисе и малыше, должно быть,кончают ужинать, сын, наверно, полуспит, а Мариса уткнулась в телевизор. Ану как показывают эту встречу и жена смотрит именно ее; он, разумеется,промолчит, не скажет, что был, разве потом, когда все образуется. Он лениволистал газету (если Мариса досмотрит все до конца, то попробуй удержись,когда она станет рассуждать о Монсоне и Наполесе, вот смехота!), и, покапробегал глазами сообщения о Вьетнаме и полицейскую хронику, зал почтизаполнился, позади азартно спорили о шансах Наполеса какие-то французы,слева уселся странный фендрик, он слишком долго и с явным ужасом разглядывалскамью, будто опасался замарать свои безупречные синие брюки. Впередирасположились парочки, компании, трое тарахтели по-испански, пожалуй смексиканским выговором; Эстевес, правда, не очень разбирался в акцентах, ноуж кого-кого, а мексиканских болельщиков здесь дополна: их Наполес - тыподумай! - замахнулся на корону самого Монсона. Справа от Эстевеса ещепустовало несколько мест, однако у входов уже сбивались толпы, и расторопныебилетерши каким-то чудом поддерживали порядок. Эстевесу показалось, чтослишком резко освещен ринг и слишком много поп-музыки, но публика, похоже,ничего не замечала, теперь все с интересом следили за первым предварительнымбоем - очень слабый, сплошь опасные движения головой и клинчи; в ту минуту,когда Вальтер сел рядом, мысли Эстевеса были заняты тем, что в зале, покрайней мере возле него, нет настоящих знатоков бокса, так, профаны, снобы,им все сойдет, им лишь бы увидеть Монсона и Наполеса.
- Простите, - сказал Вальтер, с трудом вклиниваясь между Эстевесом итолстухой, почти лежавшей на коленях своего мужа, тоже раскормленноготолстяка, который следил за боксерами с понимающим видом.
- Садитесь поудобнее, - сказал Эстевес. - Да-да, непросто, у этихфранцузов расчет только на худых.
Вальтер усмехнулся, а Эстевес осторожненько - не дай Бог, психанет типв синих брючках! - поднажал влево; в конце концов между ним и Вальтеромобразовался просвет, и Вальтер переложил синюю сумку с колен на скамью. Шелвторой предварительный бой - тоже никуда, короткий, внимание зрителейпереключилось на зал, где появилась большая группа мексиканцев в чарро исомбреро, но при этом одетых с иголочки, еще бы, таким богатеям раз плюнуть- зафрахтовать целый самолет, взяли и прилетели из Мексики ради своегокумира Мантекильи, - все коренастые, приземистые, задницы отклячены, алицами смахивают на Панчо Вилью, слишком уж фольклорные - кричат, спорят,бросают вверх сомбреро, будто их Наполес уже на ринге, и никак не рассядутсяв зоне ринга. Ален Делон, вот лиса, все предусмотрел: из динамиков тут жехлынуло нечто похожее на мексиканское корридо, хотя мексиканцы, пожалуй, неузнали родную музыку. Эстевес с Вальтером усмешливо переглянулись, и в этотмиг из входа напротив с воплем "Аргентина! Аргентина!" вломилась целаятолпа, впереди - пять-шесть женщин, дородных тетех в белых свитерах, а заними взметнулся огромный национальный флаг. Вся орава, тесня в стороныбилетерш, подалась вниз мимо скамеек к самому рингу, наверняка не на своиместа. Продолжая орать, они все-таки выстроились, и роскошные девочки в минис помощью улыбающихся молодчиков-горилл повели их к двум свободным скамьям,что-то объясняя на ходу. На спинах аргентинок густо чернели крупные буквы -МОНСОН. Все это донельзя потешало публику, большинству-то не важно, какойнациональности боксеры, раз это не французы; третья пара работала плотно,упорно, хотя Ален Делон поди-ка не очень затратился на эту мелкоту, наплотву: какой смысл, если в трейлерах ждут выхода две настоящие акулы и радиних, по сути, пришли все.
Вдруг что-то разом стронулось в душе Эстевеса и к горлу подкатил комок:из динамиков поплыло танго, играл оркестр, может самого Освальдо Пуглиесе.Вот теперь Вальтер глянул на него цепко и с симпатией; Эстевес встрепенулся:может, соотечественник. Они, в общем, словом не перекинулись, разве чтодва-три замечания насчет боксеров, нет, пожалуй, он уругваец или чилиец, ноникаких вопросов, Перальта объяснил - яснее нельзя: сидели рядом - раз,оба - вот случай! - говорят по-испански - два, и аут, точка!
- Теперь начнется самое оно! - сказал Эстевес.
Все повскакали с мест, крики и свист, в левой стороне - рев, шквальныеаплодисменты, летящие вверх сомбреро, Мантекилья вбегает на ринг, и светпрожекторов становится как бы ярче, но вот все головы повернулись вправо,где пока ничего не происходит, на смену овациям - накат выжидательногогула; Вальтеру и Эстевесу не виден проход к другому углу ринга, внезапнаятишина и за ней - многоголосый вопль, да, теперь они оба видят белый халату самых канатов: Монсон спиной к ним переговаривается со своими, Наполеснаправляется к нему, едва заметный приветственный кивок под вспышки магния,судья в ожидании, когда спустят микрофон. Понемногу зрители усаживаются,лишь одинокое сомбреро отлетает далеко в сторону, и кто-то забавы радикидает шляпу обратно - запоздалый бумеранг, оставленный без внимания,потому что начались представления, приветствия, Жорж Карпантье, НиноБенвенути, французский чемпион Жан Клод Буттье, аплодисменты, фотокамеры,вскоре ринг пустеет, торжественные звуки мексиканского гимна, снова шляпы ввоздухе, и, наконец, чуть опережая аргентинский гимн, взвивается огромныйсине-белый флаг. Эстевес с Вальтером сидят не шелохнувшись, но у Эстевесастынет в груди, нет, он не вправе, это было бы оплошкой, ненужным риском,ладно хоть увидел, что поблизости нет аргентинцев, а те с флагом поютпоследние строки гимна, и сине-белое полотнище так сильно ходит из стороны всторону, что встревоженные молодчики-гориллы устремились туда. Голособъявляет имена и весовые категории, секунданты за ринг!
- Чья возьмет, как думаешь? - спросил Эстевес.
Он по-мальчишески поддался волнению, занервничал в тот миг, когдаперчатки боксеров приветственно прикоснулись друг к другу, Монсон встал встойку, вроде бы раскрыт, значит, не в защите, руки длинные, как плети,худые, и сам чуть не щуплый рядом с Мантекильей, этот пониже, крепыш, вонуже сделал два пробных удара.
- Я люблю вот таких отчаянных, бросил вызов самому чемпиону, - сказалВальтер, а сзади француз кому-то жарко втолковывал: преимущество Монсона -рост; опять пробные удары. Н-да, значит, ему нравятся отчаянные, будь онаргентинец, так не сказал бы, но выговор, наверно, уругваец, спрошу уПеральты, хотя тот не скажет. Одно ясно - Вальтер во Франции недавно:когда толстяк, обнимавший жену, обратился к нему, тот ответил так невнятно,что француз досадливо поморщился и заговорил с сидящим впереди. Удар уНаполеса жесткий, точный, с тревогой подумал Эстевес, дважды Монсонаотбросило назад, и он чуть-чуть опоздал с ответом - Эстевес видел! -может, оба удара его достали; похоже, Мантекилья понял, что его единственныйшанс - удар, что "фехтовать" с Монсоном, а это был его конек, - без толку,Монсон ловкий, быстрый, уходит нырками, и кулак Наполеса при егопрославленной резкости все время повисает в пустоте, Монсон - раз, еще разпрямо в лицо противнику, а француз сзади, уже распаляясь: видите, видите,как ему помогают руки; второй раунд, пожалуй, остался за Наполесом, залпритаился, то там, то тут как бы некстати раздавались одинокие выкрики; втретьем раунде Мантекилья выкладывался еще больше, ну ладно, подумалЭстевес, сейчас наш Карлитос вам покажет, а Монсон, отжавшись от канатов,гибким ивовым прутом летит вперед, удар левой-правой, и стремительно входитв клинч, чтоб оторваться от канатов, и жесткий обмен ударами до концараунда, мексиканцы все как один стоят, сзади них вой, свист, все повскакалис мест - видеть, видеть, не пропустить!
- Красивый бой, че! - сказал Эстевес. - То что надо!
- Угу.
Оба одновременно вынули сигареты и, улыбаясь, протянули друг другу,щелкнула зажигалка Вальтера, и Эстевес, прикуривая, пробежал взглядом по егопрофилю и тут же посмотрел прямо в глаза, ничего приметного: волосы ссединой, а на вид совсем молод, в джинсах, в коричневой спортивной рубашке.Студент, инженер? Один из многих, кто выдрался оттуда, но не сложил оружия,наверно, погибли друзья в Монтевидео или в Буэнос-Айресе, а может, и вСантьяго, расспросить бы Перальту, впрочем, зачем, им не свидеться больше, укаждого свой путь, разве что вспомнят когда-нибудь Мантекилью и этот вечер;а мексиканец уже в пятом раунде шел ва-банк, все стояли, вопили,бесновались, аргентинцев и мексиканцев смыли волной французы - этим главноебокс, а не боксеры, наметанным глазом ловили они малейшее движение, игруног; Эстевес вдруг понял, что большинство зрителей следят за борьбой сполным знанием дела, если не считать немногих болванов, которых приводят ввосторг красивые, эффектные, но бесполезные удары и которые ни бельмеса несмыслят в том, что происходит на ринге, где, по-прежнему легкий, мелькаетМонсон, ведет бой на разных дистанциях, наращивая темп, за которым явно ивсе заметнее не поспевает Мантекилья; он отяжелел, оглушен и уже лезет вдраку напролом, а в ответ гибкие, как ива, длинные руки Монсона, тот сноваотжимается от каната, и - раз, раз - град ударов сверху, снизу, точные,сухие. Когда зазвучал гонг, Эстевес снова взглянул на Вальтера, которыйполез за сигаретами.
- Что ж, не судьба, - сказал Вальтер, протягивая сигареты, - когдане можешь - не можешь.
Говорить в таком грохоте было бессмысленно, зрители понимали, чтоследующий раунд скорее всего решающий, болельщики подбадривали Наполеса;точно прощаются с ним навсегда, подумал Эстевес с искренним сочувствием;теперь-то Монсон открыто нападал, шел на противника - двадцать нескончаемыхминут, хлесткие удары прямо по лицу, по корпусу Наполеса, а тот пытаетсявойти в клинч, точно бросается в воду, зажмурив глаза. Все, больше невыдержит, подумал Эстевес и, оторвав через силу взгляд от ринга, покосилсяна сумку: сделай сейчас, когда все станут усаживаться, а то потом сноваподымутся, и сумка опять будет сиротливо торчать на скамейке; два ударалевой прямо в лицо Наполеса, тот снова пытается войти в клинч, но Монсон,проворняга, мгновенно меняет дистанцию, уходит и, рванувшись вперед, бьетхорошим крюком в лицо; теперь смотри - ноги, главное - ноги, уж в этомЭстевес разбирается, вон как отяжелел, сел на ноги Мантекилья, отрывается отканатов, но где его прославленная четкость? А Монсон танцует, кружит порингу, вбок, назад, прекрасный ритм, и - раз! - решающий удар правой прямов солнечное сплетение! Мало кто расслышал гонг в истошном реве, но Эстевес сВальтером - да! Вальтер сел, выровнял сумку, а Эстевес, опустившийсясекундой позже, молниеносно сунул в нее пакет и, подняв пустую руку, с жаромзамахал перед самым носом франта в синих брючках, который, похоже, малосмыслил в том, что творится на ринге.
- Вот что такое чемпион! - тихо сказал ему Эстевес, зная, что в такомшуме все равно ничего не услышишь. - Карлитос, язви их…