Произошло это в 1946 году, может быть, в начале 1947-го. В последующиемесяцы мне пришлось часто ездить по линии "Англо"; поскольку ехать былодолго, порой я вспоминал разговор с Гарсиа Боусой и, с иронией поглядывая налюдей вокруг - они либо сидели, либо, держась за кожаную ручку, мотались изстороны в сторону, словно бычьи туши на крюках, - вот что открыл. Дважды настанции "Хосе-Мариа-Морено" мне представилось, как бы это ни былонеправдоподобно, что кое-кто в вагоне (сначала один мужчина, потом двепожилые женщины) был не просто пассажиром, как остальные. Однажды, как-то вчетверг вечером, на станции "Медрано" - сразу после бокса, где победилХастинто Льянес, - мне показалось, что девушка, дремавшая на второйскамейке платформы, здесь совсем не для того, чтобы дожидаться следующегопоезда. Она, правда, вошла в тот же вагон, что и я, но только для того,чтобы выйти на "Рио-де-Жанейро" и остаться там на перроне - будтозасомневалась в чем-то, или очень устала, или была раздражена.
Об этом я говорю сейчас, когда уже нет ничего невыясненного; такбывает, если случится кража: все вдруг вспоминают, что и в самом делекакие-то подозрительные молодые люди крутились вокруг лакомого куска. Но вэтих расплывчатых фантазиях, которые я рассеянно сплетал, что-то с самогоначала вело меня все дальше, создавая ощущение чего-то подозрительного;поэтому в тот вечер, когда Гарсиа Боуса вскользь упомянул о любопытныхрезультатах учета, одно я соединил с другим и с удивлением, почти со страхомпонял, что картина начинает проясняться. Возможно, из всех, кто наверху, ябыл первым, кто знал об этом.
Затем следует смутный период, когда смешиваются растущее желаниеутвердиться в своих подозрениях, ужин в "Пескадито", сделавший близким мнеМонтесано с его воспоминаниями, осторожные и все более частые погружения вметро, которое я теперь воспринимал как нечто совершенно другое, как чье-томедленное, отличное от жизни города дыхание, как пульс, который почему-топерестал биться для города, как нечто переставшее быть только одним из видовгородского транспорта. Но прежде чем действительно погрузиться (я имею ввиду не обычную поездку в метро, как это делают все люди), я долго размышляли анализировал. На протяжении трех месяцев, когда я ездил восемьдесят шестымтрамваем, чтобы избежать и подтверждений, и обманчивых случайностей, меняудерживала на поверхности одна достойная внимания теория Луиса М. Бодиссона.Как-то полушутя я упомянул при нем о том, что рассказал мне Гарсиа Боуса, икак возможное объяснение этого явления он выдвинул теорию некойразновидности атомного распада, могущего произойти в местах большогоскопления народа. Никто никогда не считал, сколько людей выходит со стадиона"Ривер-Плейт" в воскресенье после матча, никто не сравнивал эту цифру сколичеством купленных билетов. Стадо в пять тысяч буйволов, которое несетсяпо узкому коридору, - кто знает, их выбежало столько же, сколько вбежало?Постоянные касания людей друг о друга на улице Флорида незаметно стираютрукава пальто, тыльную сторону перчаток. А когда 113 987 пассажировнабиваются в переполненные поезда и их трясет и трет друг о друга на каждомповороте или при торможении, это может привести (благодаря процессуисчезновения индивидуального и растворению его во множественном) к потеречетырех единиц каждые двадцать часов. Что касается другой странности - яимею в виду пятницу, когда появился один лишний пассажир, - тут Бодиссонвсего лишь согласился с Монтесано и приписал это ошибке в расчетах. Послевсех этих предположений, достаточно голословных, я снова почувствовал себяочень одиноким, у меня не только не было собственной теории - напротив, яощущал спазмы в желудке всякий раз, когда подходил к метро. Поэтому-то я пособственному усмотрению шел к цели, двигаясь по спирали, - вот почему ястолько времени ездил на трамвае, прежде чем почувствовал, что могувернуться на "Англо", погрузиться в буквальном смысле, и не только для того,чтобы просто ехать в метро.
Здесь следует сказать, что от них я не видел ни малейшей помощи, скореенаоборот, ждать или искать их поддержки было бы бессмысленно. Они там даже ине знают, что с этих строк я начинаю писать их историю. Со своей стороны,мне бы не хотелось их выдавать, и в любом случае я не назову тех немногих,имена которых стали мне известны за несколько недель, что я прожил в ихмире; если я и сделал все это, если пишу сейчас эти заметки, так только издобрых побуждений - я хотел помочь жителям Буэнос-Айреса, вечно озабоченнымпроблемой транспорта. Но речь теперь даже не о том, сейчас мне простострашно спускаться туда, хотя это и глупо - тащиться в неудобном трамвае,когда в двух шагах метро, и все на нем ездят, и никто не боится. Ядостаточно честен, чтобы признать: если они выброшены из общества безогласки и никто ими особенно не заинтересуется, мне будет спокойнее. И нетолько потому, что чувствую угрозу для своей жизни, пока нахожусь внизу, -ни на одну минуту я не ощущаю себя в безопасности, даже когда занимаюсьсвоими исследованиями вот уже столько ночей подряд (там всегда ночь, нетничего более фальшивого, искусственного, чем солнечные лучи, врывающиеся вмаленькие окна на перегонах между станциями или до половины заливающиесветом лестницы); вполне вероятно, дело кончится тем, что я себя обнаружу,они узнают, для чего я столько времени провожу в метро, так же как ябезошибочно различаю их в густой толпе на станциях. Они такие бледные, нодействуют четко и продуманно; они такие бледные и такие грустные, почти всетакие грустные…
Любопытно, что с самого начала мне очень хотелось разузнать, как ониживут, хотя узнать, почему они так живут, было бы важнее. Почти сразу яоставил мысль о тупиках и заброшенных туннелях: их существование былооткрытым и совпадало с приливом и отливом пассажиров на станциях. Между"Лориа" и "Пласа-Онсе" смутно просматривалось нечто похожее на Hades, скузнечными горнами, запасными путями, хозяйственными складами и страннымиящиками из темного стекла. Это подобие ада я разглядел в те несколькосекунд, что поезд, отчаянно встряхивая нас на поворотах, приближался кстанции, сверкающей особенно ярко после темного туннеля. Но достаточно былоподумать, сколько рабочих и служащих снуют по этим грязным ходам, чтобысейчас же отбросить мысль о них как о пригодном опорном пункте: разместитьсятам, по крайней мере на первых порах, они не могли. Мне достаточно былопонаблюдать в течение нескольких поездок, чтобы убедиться - нигде, кромекак на самой линии, то есть на перронах станций и в почти непрерывнодвижущихся поездах, нет ни места, ни условий, где они могли бы жить.Отбросив тупики, боковые ветки и склады, я пришел к ясной и ужасающей истинеметодом исключения; там, в этом сумрачном царстве, то и дело возвращалось комне осознание единственной правды. Существование, которое я описываю сейчасв общих чертах (кое-кто скажет - предполагаемое), было обусловлено для меняжестокой и непреклонной необходимостью; последовательным исключениемразличных вариантов я получил единственно возможный. Они - теперь это былосовершенно ясно - размещались нигде: жили в метро, в поездах, в постоянномдвижении. Их существование и циркуляция их крови - они такие бледные! -обусловлены безымянностью, защищающей их и по сей день.
Поняв это, остальное было нетрудно установить. Лишь на рассвете илиглубокой ночью поезда на "Англо" идут пустыми, поскольку жителиБуэнос-Айреса полуночники и всегда кто-нибудь да войдет в метро перед самымзакрытием. Возможно, последний поезд и можно было бы счесть ненужным, простоследующим в силу расписания, ибо в него никто уже не садится, но мне никогдане доводилось видеть такого. Или нет, видел несколько раз; но он былпо-настоящему пустым только для меня; его странными пассажирами были те изних, кто проводил здесь ночь, выполняя нерушимый устав. Я так и не смог
обнаружить место их вынужденного убежища в течение трех часов - с двухночи до пяти утра, - когда "Англо" закрыта. Остаются ли они в поезде,который идет в депо (в этом случае машинист должен быть одним из них), илисмешиваются с ночными уборщиками? Последнее наименее вероятно, так как у нихнет спецодежды и уборщики знают друг друга в лицо; я склоняюсь к мысли, чтоони используют туннель, неизвестный обычным пассажирам, который соединяет"Пласа-Онсе" с портом. Кроме того, почему в помещении на станции"Хосе-Мариа-Морено", где на дверях написано "Вход воспрещен", полно бумажныхсвертков, не говоря уже о странном ящике, где можно хранить что угодно?Очевидная ненадежность этих дверей наводит на весьма определенныеподозрения; в общем, как бы то ни было, хоть это и кажется невероятным, моемнение таково: они каким-то образом живут, как я уже говорил, в поездах илина станциях; в глубине души я уверен в этом в силу какой-то эстетическойпотребности, а может быть, благодаря здравому смыслу. Постоянное движение отодной конечной станции к другой не оставляет им иной сколько-нибудьподходящей возможности.
Я сказал об эстетической потребности, но, возможно, соображения моиносят скорее прагматический характер. Их план должен быть гениально простым,чтобы каждый из них в любой момент их подземного существования могдействовать четко и безошибочно. Допустим, как я убедился благодаря своемудолготерпению, каждый из них знает, что больше одной поездки в одном и томже вагоне делать нельзя, чтобы не привлекать к себе внимания; с другойстороны, на конечной станции "Пласа-де-Майо" нужно занять место, посколькуна станции "Флорида" садится очень много народа и все норовят занять места иехать так до конечной. А на "Примера-Хунта" достаточно выйти, пройтинесколько метров и смешаться с толпой пассажиров, которые едут впротивоположную сторону. В любом случае они играют наверняка, потому чтоподавляющее большинство пассажиров проезжает только часть линии. А когдачерез некоторое время люди снова поедут на место - лишь полчаса онипроводят под землей и восемь часов на работе, - едва ли они узнают тех, ктобыл с ними рядом утром, тем более и вагон, и поезд уже будут другие. Мнестоило труда удостовериться в последнем, соображение это весьма тонкое ивполне укладывается в рамки схемы, призванной исключить возможность бытьузнанным служителями или пассажирами, попадающими в тот же поезд (чтослучается от двух до пяти раз в зависимости от наплыва людей). Сейчас я,например, знаю, что девушка, которая в тот вечер ждала на "Медрано", вышлаиз предыдущего поезда и села в мой, чтобы ехать до "Рио-де-Жанейро", и чтотам она сядет в следующий; как и все они, она располагала точными указаниямидо конца недели.
Они научились спать сидя, причем не больше пятнадцати минут. Даже тот,кто ездит по "Англо" лишь время от времени, в конце концов по малейшемуизгибу пути, легкому повороту привыкает безошибочно узнавать, едет ли он от"Конгресо" до "Саэнс-Пенья" или направляется к "Лориа". В них же привычкасильна настолько, что они просыпаются именно в тот момент, когда нужно выйтии пересесть в другой поезд. Они сохраняют достоинство даже во сне - сидятпрямо, чуть склонив голову на грудь. Двадцать раз по пятнадцать минут имдостаточно, чтобы отдохнуть, кроме того, у них есть еще те непостижимые дляменя три часа, когда "Англо" закрыта. Когда я подумал, что в их распоряженииесть целый поезд - а это подтвердило мою гипотезу о тупике в ночные часы,- я сказал себе, что они обрели в своей жизни такую ценность, как общение,к тому же приятное, если они могут ездить в этом поезде все вместе. Быстро,зато с аппетитом и в компании поглощаемая еда, пока поезд идет от однойстанции к другой, крепкий сон между двумя конечными остановками, радостьдружеских бесед, а может, и родственных контактов. Однако я убедился, чтоони строго придерживаются правила не собираться в своем поезде (если толькоон один, поскольку их число медленно, но неуклонно растет): они слишкомхорошо знают, что любое узнавание будет для них роковым и что три лица,увиденные вместе, память удерживает лучше, нежели те же лица, увиденныепорознь и в разное время, - во всяком случае, это подтверждает практикадопросов.
В своем поезде они видятся только мельком, чтобы получить новоерасписание на неделю, которое Первый из них пишет на листках из блокнота икаждое воскресенье раздает руководителям групп; там же они получают деньгина недельное пропитание, и там же помощник Первого выслушивает всех, комунадо что-нибудь из одежды или что-то передать наверх, а также тех, ктожалуется на здоровье. Программа состоит в следующем: надо так состыковатьпоезда и вагоны, чтобы встречи стали практически невозможны, и судьбы ихрасходятся до конца недели. Итак, можно сказать - а к этому я пришел посленапряженных раздумий, после того, как представил себя одним из них, какстрадал и радовался вместе с ними, - так вот, можно сказать, что они ждутвоскресенья так же, как мы наверху ждем нашего: оно приносит отдых. ПочемуПервый выбрал именно этот день? Вовсе не из уважения к традиции - это какраз могло бы меня удивить; просто он знает, что по воскресеньям в метроездят другие пассажиры, а значит, шансов быть узнанным меньше, чем впонедельник или в пятницу.
Осторожно соединив куски мозаики, я разгадал первичную фазу операции иначал с поезда. Те четверо, согласно результатам учета, спустились в метрово вторник. Вечером того же дня на станции "Саэнс-Пенья" они изучали лицапроезжающих машинистов в раме окна. Наконец Первый подал знак, и они сели впоезд. Теперь надо было ждать до "Пласа-де-Майо" и, пока поезд проезжаеттринадцать следующих станций, устроиться как-то так, чтобы не попасть в одинвагон со служителем. Самое трудное - улучить момент, когда, кроме них,в вагоне никого не будет; им помогло джентльменское распоряжениеТранспортной корпорации Буэнос-Айреса, которое отводит первый вагон дляженщин и детей, и по укоренившейся привычке жители города не жалуют этотвагон своим вниманием. Начиная со станции "Перу" в вагоне ехали две сеньоры,которые говорили о распродаже в "Доме Ламота" ("Карлота одевается толькотам"), и мальчик, погруженный в неподходящее для него чтение "Красного ичерного" (журнала, а не романа Стендаля). Служитель был, наверно, в серединесостава, когда Первый вошел в вагон для женщин и негромко постучал в дверькабины машиниста. Тот открыл, удивленный, но пока еще ничего не подозревая,а поезд уже приближался к "Пьедрас". "Лиму", "Саэнс-Пенья", "Конгресо"проехали без происшествий. На "Паско" была задержка с отправлением, нослужитель был на другом конце состава и беспокойства не проявил. Перед"Рио-де-Жанейро" Первый вернулся в вагон, где его ждали трое остальных.Через сорок восемь часов машинист, одетый в штатское - одежда была емунемного велика, - смешался с толпой, выходившей на "Медрано", и, увеличивна единицу число пассажиров в пятницу, послужил причиной неприятности длястаршего инспектора Монтесано. А Первый тем временем уже вел состав, тайкомобучая этому делу остальных троих, чтобы они могли заменить его, когдапонадобится. Полагаю, они проделали то же самое и с машинистами тех поездов,которыми завладели.
А завладев поездами, они располагали подвижной территорией, где моглидействовать в относительной безопасности. По-видимому, я никогда не узнаю,чем Первый брал машинистов - вынуждал их или подкупал - и как ускользал отвозможного разоблачения, когда встречался с другими служащими, получаязарплату или расписываясь в ведомости. Я могу лишь строить смутные догадки,постигая один за другим механизмы их жалкого существования и внешнюю сторонуповедения. Тяжело было думать, что едят они, как правило, то, что продаетсяв станционных киосках, пока я не понял, что самое жуткое в их жизни - этоотсутствие привязанностей. Они покупают шоколадки и медовые пряники, сладкиемолочные и кокосовые пастилки, халву и питательные карамельки. Едят их сбезразличным видом человека, привыкшего к лакомствам, но, когда едут в одномиз своих поездов, на пару решаются купить огромный медовый пряник с орехамии миндалем, пропитанный сладким молоком, и едят его стыдливо, маленькимикусочками, испытывая удовольствие как от настоящей еды. Полноценное питание- неразрешимая для них проблема: сколько раз их будет мучить голод, исладкое станет противно, и воспоминание о соли тяжелой волной поднимется ворту, наполняя все их существо мучительным наслаждением, а после соливспомнится вкус недостижимого жаркого и супа, пахнущего петрушкой исельдереем. Как раз в то время на "Пласа-Онсе" устроили закусочную, и поройзапах горячих колбасок и сандвичей с мясом проникал вниз. Но они не моглипосещать ее, потому что закусочная помещалась по другую сторону турникетов,на платформе, откуда поезда отправляются на "Морено".
Не меньшие трудности были связаны с одеждой. Брюки, юбки, нижние юбкиизнашиваются быстро. Медленнее - пиджаки и блузки, но их надо время отвремени менять хотя бы из соображений безопасности. Однажды утром, когда я,пытаясь лучше понять их порядки, наблюдал за одним из них, я открыл способ,каким они поддерживают отношения с теми, кто наверху. Происходит это так:они приезжают по одному на указанную станцию в указанный день и час. Асверху является кто-нибудь со сменой белья (позже я убедился, чтообслуживали их полностью: белье регулярно отдавалось в стирку, а костюм илиплатье время от времени в чистку), и двое садятся в один и тот же вагонподошедшего поезда. Там они могут поговорить, сверток переходит из рук вруки, а на следующей станции они переодеваются - и это самое трудное - вгрязном туалете. На следующей станции тот же человек ждет их на перроне, онивместе едут до ближайшей остановки, и человек поднимается наверх со сверткомношеной одежды.