Невозможно понять, в какой момент все стало так легко, игра в вопросы иответы, Анибаль положил руку на скатерть, и Сара не убрала свою руку из-подего руки, она так и лежала на столе, пока он, опустив голову, потому что немог взглянуть ей в лицо, рассказывал ей о том, чем было для него патио ихдома, о Доро, о ночах в своей комнате, о градуснике, о слезах в подушку. Онговорил обо всем этом бесцветно и монотонно, нагромождая мелкие подробностии разные эпизоды, а выходило все одно и то же, я был так влюблен в тебя, таквлюблен, но я не мог сказать тебе об этом, ты приходила ко мне по ночам иухаживала за мной, ты была моя молоденькая мама, такой у меня не было, тыставила мне градусник и гладила меня по голове, чтобы я уснул, ты давала намкофе с молоком в патио, помнишь, ты не бранила нас, когда нам случалосьпроштрафиться, мне так хотелось, чтобы ты говорила только со мной обо всемна свете, но ты смотрела на меня так свысока, ты улыбалась мне так издалека,огромное невидимое стекло разделяло нас, и ты ничего не могла поделать,чтобы его разбить, и потому по ночам я звал тебя и ты приходила и ухаживалаза мной, ты была рядом, ты любила меня так же, как любил тебя я, ты гладиламеня по голове, делала для меня все то, что делала для Доро, то, что тывсегда делала для Доро, но я-то был не Доро, только однажды, Сара, толькооднажды, и это было ужасно, я никогда не забуду об этом, потому что мнетогда хотелось умереть, но я не смог или не сумел, конечно, я не хотелумирать, но это была любовь, мне хотелось умереть, потому что ты видела менявсего и смотрела на меня, как на ребенка, ты вошла в ванную и осмотрела меняс головы до ног, ты смотрела на меня так же, как всегда смотрела на Доро, тыбыла уже невеста, должна была скоро выйти замуж, а тут я, и ты дала мне мылои велела вымыть уши, ты смотрела на меня голого, как на маленькогомальчишку, которым я тогда и был, и тебе не было до меня никакого дела, тыдаже не видела меня, потому что ты видела всего лишь мальчишку и вела себятак, будто ты меня не видела вовсе, как если бы меня там не было, а я незнал, куда мне деваться, пока ты на меня так смотрела.
- Я прекрасно это помню, - сказала Сара. - Я помню об этом так жехорошо, как ты, Анибаль.
- Возможно, но это не одно и то же.
- Кто знает, одно и то же или нет. Ты тогда не мог этого знать, но ячувствовала, что ты любишь меня именно так и что я заставляю тебя страдать,и потому я вынуждена была обращаться с тобой, как с Доро. Ты был ребенком,но порой мне было так жаль, что ты еще ребенок, мне казалось, этонесправедливо, когда вот так. Был бы ты лет на пять постарше… Я скажу тебеодну вещь, потому что сейчас уже можно и потому что это будет справедливо, яв тот вечер специально вошла в ванную под каким-то предлогом, у меня не былоникакой надобности входить и смотреть, как вы там моетесь, вошла, чтобывзять и покончить со всем этим, излечить тебя от твоих грез, чтобы ты понял,тебе никогда не видать меня такой, пока я имею право осматривать тебя совсех сторон, как смотрят на ребенка. Вот поэтому, Анибаль, я и вошла, чтобыизлечить тебя одним разом, чтобы ты перестал смотреть на меня так, как тысмотрел, думая, что я ничего не замечаю. А сейчас, да, еще виски, раз уж мыоба такие взрослые.
С вечера до глубокой ночи, блуждая по дорогам из слов, которыеприходили и уходили, руки, которые вдруг нашли друг друга на скатерти, смехи еще несколько выкуренных сигарет, в результате поездка в такси, какое-томесто, которое было известно ей или ему, какая-то комната, все будтоотчеканилось в единый моментальный образ из белизны простыней и короткогобурного соединения в бесконечном желании друг друга, прерванные паузы иновые повторения, новые яростные преодоления, с каждым разом все болееневероятные, и каждый вскрик, каждый стон, который обрушивался на них,затягивал их, сжигал их, пока не накатило забытье, пока не догорел последнийогонек предрассветной сигареты. Когда я погасил настольную лампу и заглянулв пустой стакан, все во мне никак не хотело признавать, что сейчас девятьчасов вечера и что я сижу усталый после очередного рабочего дня. К чемупродолжать писать, если слова целый час скользили по краю этого отрицания,превращая слова на бумаге в то, чем они и были, - в умозрительныезарисовки, лишенные какой бы то ни было опоры? До какого-то момента онискакали во весь опор, оседлав действительность, наполнившись солнцем илетом, слова "патио в Банфилде", слова "Доро, игры и глубокий ров", жужжащийулей услужливой памяти. И вот пришел момент, и не стало больше ни Сары, ниБанфилда, и рассказ превращается в обычную каждодневность без воспоминаний иснов, жизнь как жизнь, не больше и не меньше. Мне хотелось продолжать,хотелось, чтобы и слова согласились продолжать и вели бы меня все дальшевперед, до самого нашего ежедневного сегодня, до любого из долгих рабочихдней в конструкторском бюро, и тогда я вспомнил о своем сне, который виделпрошлой ночью, о сне, где снова была Сара, о возвращении Сары из такогодалека, во времени и пространстве, и я не смог оставаться больше в своемнастоящем, из которого я снова вышел однажды вечером на улицу после работы иотправился выпить пива в угловом кафе, слова стали наполняться жизнью, ихотя они лгали, хотя ничего такого не было, я все равно продолжал записыватьих, потому что они говорили о Саре, о Саре, которая шла по улице, такздорово было продолжать, хотя это все так нелепо, описать, как я перешелулицу, словами, которые привели меня к встрече с Сарой и позволили мнепризнаться Саре, кто я, единственный способ остаться наконец с ней вдвоем исказать ей всю правду, коснуться ее руки и поцеловать ее, слышать ее голос ивидеть, как волосы ласкают ей плечи, уйти с ней в ночь, где слованаполняются пеной простыней и ласками, но как тут продолжать, как начать сэтой ночи свою жизнь с Сарой, когда совсем рядом слышался голос Фелисы,которая вернулась домой с детьми и зашла сказать мне, что ужин готов, пораза стол, уже поздно, а дети хотели посмотреть по телевизору фильм про утенкаДональда в десять часов двадцать минут.
[Пер. А.Борисовой]
Кошмары
Подождать, говорили все, надо подождать, в таких случаях ничего нельзязнать наверняка; не отставал от остальных и доктор Раймонди: надо подождать,сеньор Ботто; да, доктор, но Меча не просыпается уже две недели, лежит двенедели как мертвая, доктор; вижу, сеньора Луиса, вижу, это классическоекоматозное состояние, ничего тут не поделаешь, можно только ждать. Лауротоже ждал; возвращаясь из университета, он всякий раз замирал перед закрытойдверью и думал: нет, сегодня уже точно, сегодня я войду и увижу, что онапроснулась, открыла глаза и разговаривает с мамой, не может это столькотянуться, не может она умереть в двадцать лет, наверняка она сидит сейчас накровати и разговаривает с мамой. Но ожидание не кончалось. Все по-прежнему,сынок, доктор снова наведается к нам во второй половине дня, окружающиеупорно твердят, что ничего сделать нельзя. Вы бы поели, друг мой, вашаматушка посидит с Мечей, вам надо питаться, не забывайте - у вас экзамены,давайте-ка между делом посмотрим новости. Впрочем, почти все в этом домепроисходило как бы между делом, а единственным настоящим, серьезным,постоянным делом была болезнь Мечи, тяжесть тела Мечи на кровати, Меча,худенькая и невесомая, обожающая танцевать рок-н-ролл и играть в теннис,вдавленное в кровать тело и подавленность окружающих, вот уже который деньподряд это не прекращается, это сложный процесс, коматозное состояние,сеньор Ботто, это непредсказуемо, сеньора Луиса, мы можем лишь поддерживатьорганизм и создавать ему благоприятные условия, в ее юном возрасте столькосил, такая воля к жизни. Но ведь она не может помочь нам, доктор, она ничегоне понимает, лежит, как… Господи, прости, я сама не знаю, что говорю.
Лауро тоже до конца не верилось, происходящее казалось розыгрышем. Мечавсегда его жестоко разыгрывала: одевшись привидением, пугала на лестнице,прятала в его постели метелку из перьев, и они смеялись до упаду, придумываяновые каверзы, стараясь удержать этими играми уходящее детство. Сложныйпроцесс, жар и боли, и однажды вечером вдруг - обрыв, обрыв и внезапнаятишина, пепельно-серая кожа, далекое, спокойное дыхание. Это единственное,что оставалось спокойным среди царившей неразберихи, врачей, приборов иконсилиумов, и мало-помалу жестокий розыгрыш Мечи становился все страшнее,постепенно подминая под себя все вокруг: отчаянные вопли доньи Луисы,сменившиеся потом тихими, почти тайными слезами, тоской, загнанной в кухню иванную комнату; родительские причитания вперемежку с последними известиями ибеглым просмотром газет; бешенство Лауро, подозревавшего какой-то подвох,это бешенство проходило только на занятиях в университете или на собраниях;неизменный глоток надежды по дороге домой из центра; ты поплатишься за это,Меча, тоже мне выдумала, гадкая девчонка, я тебе покажу, вот увидишь. Мечабыла единственной, кто сохранял спокойствие, - не считая, конечно, сиделки,примостившейся с вязаньем возле кровати; собаку отправили к дяде, докторРаймонди уже не приводил с собой коллег, он наведывался по вечерам и подолгуне задерживался, казалось, он тоже сгибается под тяжестью тела Мечи,тяжестью, которая изо дня в день наваливалась на них все больше, приучая кожиданию - единственно возможному выходу из этой ситуации.
История с кошмарами началась тем самым вечером, когда донья Луиса немогла найти термометр и удивленная сиделка отправилась за новым в аптеку науглу улицы. Донья Луиса с сиделкой, естественно, не оставили сей инцидентбез внимания, ведь термометры не теряются ни с того ни с сего, когда ихставишь по три раза на дню; они привыкли говорить при Мече в полный голос,тот первоначальный шепот был ни к чему - Меча же ничего не слышала, больныев коматозном состоянии, по уверениям доктора Раймонди, становятся совершеннобесчувственными, что бы при ней ни сказали - бесстрастное выражение ее лицане менялось. Речь все еще шла о градуснике, когда на перекрестке или, может,чуть подальше, в районе улицы Гаона, раздались выстрелы. Женщиныпереглянулись, сиделка пожала плечами - в их квартале, как, впрочем, и вовсех других, выстрелы были не новость, и донья Луиса собралась продолжитьразговор про термометр, но тут вдруг по рукам Мечи прошла дрожь. Она длиласьвсего мгновение, но обе женщины ее заметили, и донья Луиса вскрикнула, асиделка зажала ей рот; из гостиной прибежал сеньор Ботто, и они втроемуставились на Мечу, которая теперь уже вся тряслась как в лихорадке; дрожьбыстрой змейкой скользила от шеи к ногам, глазные яблоки дергались подсомкнутыми веками, легкая судорога искажала лицо, словно Меча силиласьзаговорить, пожаловаться, учащенно бился пульс, а потом потихоньку всезамерло в былой неподвижности…
Телефонный звонок, разговор с Раймонди, в сущности не внесший ничегонового, однако подавший некоторую надежду, хотя Раймонди так прямо несказал; Пресвятая Дева, хоть бы не обмануться, хоть бы проснулась доченька икончилась эта крестная мука, о Господи!.. Но она не кончалась, спустя часвсе повторилось вновь, потом приступы участились, Меча, казалось, виделасон, и он был тягостен и беспросветен; казалось, это какой-то неотвязныйкошмар, который она не может отогнать; быть рядом, глядеть, говорить с ней,прервавшей все связи с внешним миром и целиком ушедшей в тот, другой,который как бы служит продолжением этого затяжного вселенского кошмара…какое же у нее отрешенное лицо, спаси ее, Господи, спаси, не оставляй Своеймилостью. И Лауро, вернувшись с занятий, тоже стоял возле Мечи, стоял,положив руку на плечо матери, шептавшей молитвы.
Вечером устроили еще один консилиум, принесли какой-то новый аппарат сприсосками и электродами, присоединявшимися к голове и ногам; два врача,приятели Раймонди, долго беседовали в гостиной; придется подождать, сеньорБотто, картина не изменилась, опрометчиво считать происходящее хорошимсимптомом. Но, доктор, она видит сны, кошмары, вы же сами убедились, в любоймомент все может повториться, она что-то чувствует, ей больно, доктор! Тутвсе на вегетативном уровне, сеньора Луиса, сознание отключено, уверяю вас,ждите и не волнуйтесь, ваша дочь не мучается, я понимаю, как вам тяжело,наверное, следовало бы оставить ее на попечение сиделки, пока не наметитсякакой-либо сдвиг, постарайтесь отдохнуть, сеньора, принимайте таблетки,которые я вам прописал.
Лауро просидел у изголовья Мечи до полуночи, время от времениперелистывая конспекты, - надвигались экзамены. Когда послышался войсирены, он подумал, что надо бы позвонить по телефону, который дал емуЛусеро, однако из дому звонить было нельзя, а сразу после тревогивысовываться на улицу не стоило. Он увидел, как пальцы на левой руке Мечимедленно зашевелились, глаза под веками вновь описали круг. Сиделкапосоветовала ему уйти, ничем здесь не поможешь, надо только ждать. "Но ведьей снится сон, - сказал Лауро, - опять снится, взгляните на нее". Длилосьэто примерно столько же, сколько вой сирен на улице; руки словно что-тоискали, пальцы пытались нащупать на простыне, за что бы уцепиться. В этотмомент снова появилась донья Луиса, она не могла заснуть. Почти сердитый тонсиделки: почему вы не приняли таблетки, которые вам дал доктор Раймонди? "Яне могу их найти, - донья Луиса была как потерянная, - они лежали натумбочке, но теперь их там нет".
Сиделка отправилась на поиски таблеток, Лауро с матерью переглянулись,Меча еле уловимо шевелила пальцами, и они чувствовали, что кошмар все ещетут, что он тянется нескончаемо долго, словно отказываясь достичь тойкритической точки, в которой какое-то подобие сострадания, жалости,пробудившейся у самой последней черты, дарует пробуждение Мече и избавит ихвсех от ужаса. Но сон не кончался, с минуты на минуту пальцы моглизашевелиться вновь. "Их нигде нет, - сказала сиделка. - Мы все не в себе,Бог знает, куда деваются вещи в этом доме".
На следующий вечер Лауро вернулся поздно, и сеньор Боттопоинтересовался, где он был, поинтересовался как бы между прочим, неотрываясь от телевизора, - розыгрыш кубка был в полном разгаре. "С друзьямипосидели", - ответил Лауро, ища, с чем бы сделать сандвич. "Гол был -просто загляденье, - сказал сеньор Ботто. - Хорошо, что матч собираютсяповторять, можно будет повнимательней разглядеть эти виртуозные комбинации".Лауро, похоже, гол не интересовал, он ел, уставившись в пол. "Твое, конечно,дело, парень, - сказал сеньор Ботто, - но будь поосторожней". Лауро поднялглаза и взглянул на него почти удивленно, его отец впервые позволил себевыразиться так откровенно. "Пустяки, отец", - буркнул Лауро, вставая идавая тем самым понять, что разговор окончен.
Сиделка пригасила ночник на тумбочке, и Мечу было еле видно. Сидевшаяна софе донья Луиса отняла руки от лица, и Лауро поцеловал ее в лоб.
- Никаких сдвигов, - сказала донья Луиса. - Все время она в такомсостоянии. Смотри, смотри, как у нее дрожат губы; бедняжка, что ей такоеможет сниться, Господи Боже ты мой, почему все это так тянется, тянется,почему…
- Мама!
- Но ведь это невозможно, Лауро, никто не переживает так, как я, никтоне понимает, что ее без конца мучает этот кошмар и она не просыпается…
- Знаю, мама, я тоже это чувствую. Если бы можно было что-то сделать,Раймонди сделал бы. Сидя здесь, ты ей не поможешь, тебе надо поспать, выпитьуспокоительное и заснуть.
Он помог ей подняться и довел до двери.
- Что это, Лауро? - вдруг остановившись как вкопанная, спросила доньяЛуиса.
- Ничего, мама, ты же знаешь, где-то там, далеко, стреляют.
Но что греха таить, донья Луиса-то на самом деле ничегошеньки не знала!Да, теперь уж и впрямь поздно, так что придется ему, отведя мать в спальню,спуститься в магазин и позвонить Лусеро оттуда.
Он так и не нашел голубой куртки, которую любил надевать по вечерам,переворошил все шкафы в коридоре - на случай, если мать повесила ее туда,- и в конце концов напялил первый попавшийся пиджак, потому что на улицебыло прохладно. Перед уходом он заглянул к Мече и в полумраке, еще не успевтолком разглядеть лицо сестры, увидел кошмар, подрагивание рук, тайногожителя, змеившегося под кожей. Снова вой сирен на улице, следовало бы выйтипопозже, но тогда магазин закроется и он не сможет позвонить. Глаза Мечи подопущенными веками закатывались, словно пытаясь вырваться, взглянуть на него,вернуться. Лауро провел пальцем по ее лбу, он боялся до нее дотронуться,усугубить кошмар прикосновением извне. Глаза по-прежнему вращались вглазницах, и Лауро отшатнулся - мысль о том, что Меча может поднять веки,заставила его податься назад. Если бы отец ушел спать, можно было быпотихоньку позвонить из гостиной, но сеньор Ботто все внималразглагольствованиям спортивного комментатора. "Да, об этом говорят много",- подумал Лауро. Завтра ему нужно встать пораньше, чтобы перед уходом нафакультет позвонить Лусеро. В глубине коридора показалась сиделка, онавыходила из своей спальни, и в руках у нее что-то блестело - то ли шприц,то ли ложка.
Даже время смешалось, а может быть, заблудилось в этом бесконечноможидании; сон днем, восполнивший ночные бдения, родственники и друзья,приходившие когда Бог на душу положит и по очереди развлекавшие донью Луисуили игравшие в домино с сеньором Ботто; новая сиделка, которую взяли навремя, потому что старой потребовалось на неделю уехать из Буэнос-Айреса;кофейные чашки, которые уносили в комнаты и забывали, а потом никак не моглинайти; Лауро, при малейшей возможности норовивший улизнуть из дому,шлявшийся где-то круглыми сутками; Раймонди, который являлся уже без звонка,посещения Мечи стали для него рутинной работой, - никаких негативныхперемен не заметно, сеньор Ботто, процесс таков, что мы можем лишьподдерживать организм, я ввожу ей через зонд питательные вещества, надождать. Но ей все время что-то снится, доктор, посмотрите на нее, она почтине отдыхает. Да нет, сеньора Луиса, вам кажется, что она видит сны, а насамом деле это физические реакции, как бы это объяснить, в общем, недумайте, у нее нет осознания того, что кажется сном, я бы даже сказал, чтосимптоматика обнадеживающая: жизнестойкость и эти рефлексы… верьте мне, яза ней пристально наблюдаю, а вот вам действительно надо отдохнуть, сеньораЛуиса, позвольте-ка я измерю вам давление.