- Знаешь, попроси Рему принести мне лимонада, да похолоднее. А потомотправишься наверх к себе.
Конечно, она отправится, только непонятно, с какой стати Нене еюкомандует. Когда Исабель вернулась в столовую и передала Реме его просьбу,та замерла в нерешительности.
- Постой, не уходи. Я сейчас приготовлю лимонад, а ты отнесешь.
- Он сказал, чтобы…
- Пожалуйста.
Исабель присела к столу. "Пожалуйста". Тучи мошек вились вокруг лампы,Исабель могла бы часами глядеть в пустоту, повторяя:
- Пожалуйста, пожалуйста. Рема, Рема.
Какая огромная любовь и бездонная, беспричинная грусть в голосе,кажется, что это голос самой грусти. Пожалуйста. Рема, Рема… Лихорадочнопылало лицо, хотелось кинуться Реме в ноги, хотелось, чтобы Рема взяла ее наруки, вот бы умереть, глядя на нее, пусть Рема ее пожалеет, проведет тонкимипрохладными пальцами по волосам, по векам…
И вот Рема протягивает ей зеленый кувшин с ломтиками лимона и колотымльдом:
- Отнеси.
- Рема…
Ей показалось, что Рема дрожит и специально поворачивается спиной кстолу, чтобы Исабель не видела ее глаз.
- Я уже выбросила богомола, Рема.
Липкий зной и громкий писк москитов мешали Исабель спать. Два раза онауже порывалась встать и выйти в коридор, чтобы подышать воздухом или жеотправиться в ванную и намочить лицо и запястья. Но внизу раздавались шаги,кто-то расхаживал по столовой, доходил до лестницы, возвращался обратно…Нет, это не угрюмая, мерная поступь Луиса, и на Ремину походку тоже непохоже. Как, должно быть, мучился сегодня вечером от жары Нене, скольковыпил лимонада! Исабель прямо-таки воочию видела, как он пьет большимиглотками, держа в руках зеленый кувшин, и желтые кружочки лимонапокачиваются на воде, под абажуром; но в то же время она была уверена, чтоНене не выпил ни глотка и до сих пор пялится на стоящий на столе кувшин,словно перед ним дурная бесконечность. Ей не хотелось думать об усмешкеНене, о том, как он идет к двери, точно собираясь заглянуть в столовую, нопотом медленно возвращается назад.
- Лимонад должна была принести она. Я же велел тебе отправляться вспальню!
- Но лимонад очень холодный, Нене, - сказала Исабель.
Ничего более идиотского ей прийти в голову не могло.
А зеленый кувшин совсем как богомол.
Нино встал первым и предложил пойти на речку за ракушками. Исабельпочти не спала, в ее памяти всплывали большие комнаты, букеты цветов,колокольчики, больничные коридоры, лица медсестер, термометры в банках схлорамином, впечатление от первого причастия, Инес, сломанный велосипед,кафе "Купейный вагон", цыганский костюм, в который она наряжалась, когда ейбыло восемь лет. Образы обступали ее, она ощущала свою бесплотность, словнобыла лишь тонким слоем воздуха между страницами толстого альбома. Лежа безсна, Исабель думала о многом, что не имело отношения ни к цветам, ни кколокольчикам, ни к больничным коридорам. Она встала неохотно и долго мылауши. Нино сказал, что уже десять и ягуар сидит в гостиной, там, где рояль,так что можно сразу же отправиться на речку. Они спустились вместе полестнице и еле заметно кивнули Луису и Нене, которые сидели с книгами каждыйв своей комнате, за полуоткрытыми дверями. Ракушки валялись на берегу,поросшем травой. Нино без конца упрекал Исабель за рассеянность, говорил,что она плохой товарищ и не помогает ему собирать коллекцию. Он показался ейвдруг таким ребенком, совсем малышом, который носится с какими-то ракушкамии листочками…
Она вернулась первой как раз в тот момент, когда над домом поднималифлаг, созывающий всех на обед. Дон Роберто только что произвел очереднойосмотр. И Исабель, как обычно, поинтересовалась результатами. Тут появилсяНино, который медленно шел к дому, нагруженный ящиком с ракушками играблями. Исабель помогла ему положить грабли на крыльцо, и они вместе вошлив дом. Их встретила бледная и молчаливая Рема. Нино положил ей на ладоньголубую ракушку:
- Возьми, она самая красивая.
Нене уже ел, рассевшись с газетой так, что Исабель почти некуда былоприткнуться. Последним явился Луис, настроенный - как обычно бывало вполдень - весьма благодушно. Они начали обедать, Нино рассуждал проракушки, про маленьких улиток, выводящихся в тростниковых зарослях, про то,как их лучше собирать - по размеру или по раскраске. Он сам будет убиватьулиток, потому что Исабель слишком жалостливая, а он будет высушиватьэкспонаты на цинковой пластине. Потом подали кофе. И когда Луис, как обычно,вопросительно поглядел по сторонам, Исабель первой вызвалась поискать донаРоберто, хотя вообще-то дон Роберто все ей уже сообщил. Она обошла вокругкрыльца и, вернувшись, увидела, что Рема с Нино склонились над улитками,головы их соприкасались совсем как на фотографии в семейном альбоме; наИсабель обратил внимание только Луис, которому она и сообщила:
- Он в кабинете Нене.
Сообщила и поглядела на Нене, который раздраженно передернул плечами, ина Рему, так осторожно дотрагивавшуюся пальцем до раковинок, что сам еепалец напоминал улитку. Потом Рема встала и пошла за сахаром, а Исабельпоследовала за ней, чтобы поболтать, и они вернулись из кухни, над чем-тосмеясь. Луису хотелось покурить, и он послал Нино в кабинет за сигаретами;Исабель предложила побежать наперегонки, и они вместе выскочили из комнаты.Победил Нино, и когда они, толкая друг друга, мчались обратно, то чуть неналетели на Нене, который шел с газетой в библиотеку, ворчливо сетуя на то,что в кабинет сейчас нельзя. Исабель принялась рассматривать улиток, и Луис,ожидавший, что она, как обычно, зажжет ему спичку, обратил внимание на ееотсутствующий вид, она пристально наблюдала за улитками, которые понемногуначинали выглядывать из своих домиков и шевелиться, а потом вдруг метнулавзгляд на Рему, всего один, быстрый как молния, и опять увлеклась улитками,увлеклась настолько, что, услышав первый вопль Нене, даже не шелохнулась;все уже ринулись в коридор, а она по-прежнему стояла над ракушками, словноне слыша, как опять сдавленно кричит Нене, а Луис ломится в библиотеку, каквбегает с собаками дон Роберто, как стоны Нене перемежаются собачьим лаем, аЛуис повторяет:
- Но ведь он был в кабинете! Она сказала, что он в кабинете!
Словно не слыша ничего этого, Исабель наклонилась над изящнымиракушками, напоминавшими пальцы, может быть даже пальцы Ремы… пальцы илируки, которые трогали ее за плечо, заставляли поднять голову, чтобыпосмотреть в глаза… А потом был взгляд, растянувшийся на целую вечность ипрерванный лишь яростным плачем, лицо, уткнувшееся в подол Реминого платья,сумбурная радость и руки, гладившие Исабель по волосам, успокоительно-мягкоепожатие пальцев и шепот на ухо, этакий невнятный лепет, в котором, похоже,звучали благодарность и скрытое одобрение.
[Пер. Т.Шишовой]
Из книги
"Конец игры"
Бесконечность сада
Читать эту книгу он начал несколько дней назад. Срочные дела заставилипрервать чтение, и книгу он вновь открыл уже в поезде, возвращаясь домой -в усадьбу; мало-помалу его увлекли сюжет и герои романа. Вечером, написавписьмо своему поверенному и обсудив с управляющим хозяйственные дела, он втретий раз раскрыл книгу - в тишине кабинета, окнами выходившего на дубовуюаллею. Удобно устроившись в любимом кресле, спиной к двери - чтобы невозникло и мысли о чьем-либо визите, - время от времени поглаживая левойрукой зеленый бархат подлокотника, он погрузился в чтение последних глав. Онхорошо помнил имена героев и фабулу; мир книги захватил его тотчас же. Емудоставляло наслаждение - едва ли не извращенное - с каждой строкой всебольше отдаляться от окружающей действительности и вместе с тем ощущать, чтоголова покоится на бархате высокой спинки, а сигареты, в нужную минуту, -всегда здесь, под рукой, и за окнами, под кроной дубов, струится вечернийвоздух. От страницы к странице детективное развитие событий, ведущих кубийству, все более овладевало его вниманием, герои сделались зримыми,живыми, и он стал свидетелем их последней встречи в горной хижине. Первой вхижину проскользнула женщина, вскоре вошел любовник, на его лице - свежаяцарапина от ветки. Женщина с наслаждением, покрывая лицо поцелуями, сталаслизывать кровь, но мужчина отстранялся от ее ласки, он пришел не за тем,чтобы предаваться утехам тайной любви, хотя здесь, в мире сухих листьев ипаутины тропок, они были в безопасности. На его груди, под рубашкой - нож;в груди - жажда свободы. Прерывистый диалог змеей тянулся от строки кстроке, и ощущалось: все давно уже решено. Даже поцелуи женщины, ласкавшейтело любовника, словно бы желавшей задержать его и отговорить, заставляли сомерзением вспомнить о теле другого, кого предстояло убить. Не было забытоничто: алиби, случайности, возможные оплошности. Начиная с этой минуты,каждое мгновение наполнялось своим особым смыслом. Они еще раз детальнообговорили весь бесчеловечный план, женщина отвлекалась только на то, чтобыслегка погладить щеку любовника. Уже смеркалось.
Уже не глядя друг на друга, крепко-накрепко связанные предстоящим, онирасстались возле хижины. Женщине надлежало уйти по тропе в северную сторону.Он пошел по тропинке на юг и, обернувшись на мгновение, увидал: женщинаубегает и волосы ее развеваются. Он побежал тоже, укрываясь за деревьями иоградами, пока в сиреневом мороке сумерек не увидал аллею, ведущую к дому.Собаки не должны были лаять, и они в самом деле не лаяли. Управляющий долженбыл в эту пору отсутствовать, и он отсутствовал. Мужчина поднялся наневысокое крыльцо и вошел в дом. Сквозь кровь, стучавшую в ушах, он всевремя слышал слова женщины: сначала - голубая гостиная, затем - галерея илестница, покрытая ковром. Наверху - две двери. В первой комнате - никого,во второй - никого тоже. Наконец дверь кабинета и - нож в руке, свет,льющийся из окон, высокая спинка кресла, обитого зеленым бархатом, головачеловека, читающего в кресле детективный роман.
[Пер. В.Андреева]
Заколоченная дверь
Отель "Сервантес" понравился ему тем, чем не понравился бы многим, -полумраком, тишиной, пустотой. Случайный попутчик на пароходе похвалил этототель и сказал, что он - в центре; и вот уже в Монтевидео Петроне взялномер с ванной, выходивший прямо в холл второго этажа. Взглянув на доску сключами, он понял, что отель почти пустой. К каждому ключу был прикрепленбольшой медный номер, чтобы постояльцы не клали их в карман.
Лифт останавливался в холле, у журнального киоска и списка телефонов,за несколько шагов от его двери. Вода шла горячая, чуть ли не кипяток, и этохоть немного искупало духоту и полумглу. Маленькое окошко выходило на крышусоседнего кино, по которой иногда прогуливался голубь. В ванной было свежей,окно побольше, но и там взгляд упирался в стену, а кусочек неба над нейказался неуместным. Мебель ему понравилась - много ящиков, полок и, чтоособенно редко, много вешалок.
Управляющий - высокий, тощий, лысый - носил очки в золотой оправе и,как все уругвайцы, говорил громко и звонко. Он сказал, что на втором этажеочень тихо, занят только один номер, соседний, и обитательница его поздновозвращается со службы. На другой день Петроне столкнулся с ней в лифте, онузнал ее по номерку, который она держала в руке, словно огромную монету.Портье взял ключи у них обоих, повесил на доску, а с женщиной поговорил описьмах. Петроне успел заметить, что она еще молода, невзрачна и плохоодета, как все здешние женщины.
Он рассчитал, что контракт с поставщиками мозаики займет примернонеделю. Под вечер он разносил вещи, разложил бумаги, принял ванну и пошелпобродить, а потом отправился в контору. До самой ночи велись переговоры,скрашенные легкой выпивкой в кафе и ужином в частном доме. В отель егопривезли во втором часу. Он устал и заснул сразу. Проснулся он в девять и вте первые минуты, когда еще не ушли ночные сны, подумал, что в середине ночиего потревожил детский плач.
Уходя, он поболтал с портье (тот говорил с немецким акцентом) и,справляясь об автобусных маршрутах и названиях улиц, рассеянно оглядывалхолл, в который выходил его номер. В простенке между его дверью и соседнейстояла на пьедестале жалкая копия Венеры Милосской. Дальше, сбоку, был ход внебольшую гостиную, уставленную, как и везде, креслами и журнальнымистоликами. Когда беседа замирала, тишина ложилась хлопьями золы на мебель ина плиты пола. Лифт громыхал нестерпимо, и так же громко шуршала газета иличиркала спичка.
Совещания кончились к вечеру. Петроне прогулялся по улицеВосемнадцатого Июля, а потом поужинал в кафе на площади Независимости. Всешло хорошо, и, быть может, возвращение в Аргентину было ближе, чем емуказалось раньше. Он купил аргентинскую газету, пачку тонких черных сигар ипошел к себе. В кино у самого отеля шли две знакомые картины, да и вообщеему не хотелось никуда идти. Управляющий поздоровался с ним и спросил, ненужен ли еще один комплект белья. Они поболтали, покурили и простились.
Прежде чем лечь, Петроне прибрал бумаги, которые взял с собой, и ленивопросмотрел газету. В гостинице было нестерпимо тихо; редкие трамваи на улицеСориано разрывали тишину на миг, а потом она делалась еще плотнее. Спокойнои все же нетерпеливо Петроне швырнул газету в корзинку и разделся, рассеянноглядя в зеркало. Зеркальный шкаф, довольно старый, заслонял дверь, ведущую всоседний номер. Увидев эту дверь, Петроне удивился - раньше он ее незаметил. Он понял, что здание не предназначалось для отеля: скромныегостиницы часто располагаются в прежних конторах и квартирах. Да и всюду,где он останавливался (а ездил он много), обнаруживалась запертая дверь, тоничем не закрытая, то загороженная шкафом, столом или вешалкой, двусмысленнои стыдливо, словно женщина, прикрывающая рукой грудь или живот. И все же,скрывай не скрывай, дверь была здесь, выступала над шкафом. Когда-то в неевходили, закрывали ее, хлопали ею, давали ей жизнь, и сейчас не исчезнувшуюиз ее непохожих на стену створок. Петроне представил себе, что за нею -другой шкаф и соседка тоже думает об этой двери.
Он не устал, но заснул крепко и проспал часа три, когда его разбудилостранное чувство, словно случилось что-то дурное, какая-то неприятность. Онзажег лампу, увидел, что на часах - половина третьего, и погасил ее снова.И тогда в соседнем номере заплакал младенец.
Сперва он не совсем понял, даже обрадовался - значит, и вчера егомучил детский плач. Все ясно, он не ошибся, можно снова заснуть. Но тутявилась другая мысль; Петроне медленно сел и прислушался, не зажигая света.Да, плач шел оттуда, из-за двери. Он проходил сквозь дверь вот здесь, вногах кровати. Как же так? Там не может быть ребенка; управляющий сказалтвердо, что женщина - одна и весь день на службе. Быть может, она взяла егона ночь у родственницы или подруги… А вчера? Теперь он знал, что слышал итогда этот плач, не похожий ни на что другое: сбивчивый, слабый, жалобный,прерываемый то хныканьем, то стоном, словно ребенок чем-то болен. Наверное,ему несколько месяцев - новорожденные плачут громче, кричат и заходятся.Петроне почему-то представил себе, что это непременно мальчик, хилый,больной, сморщенный, который еле шевелится от слабости. Вот это и плачет поночам, стыдливо жалуется, хнычет, не привлекая внимания. Не будь этой двери,никто бы и не знал о ребенке - стены этим жалобным звукам не одолеть.
За завтраком, куря сигару, Петроне еще о нем подумал. Дурные ночимешают дневным делам, а плач будил его два раза. Второй раз было хуже:женский голос - очень тихий, нарочито четкий - мешал еще сильнее! Ребенокумолкал на минуту, а после короткий стон сменялся горькой жалобой. И сновашептала женщина непонятные слова, заклинала по-матерински своего младенца,измученного телесной или душевной болью, жизнью или страхом смерти.
"Все это очень мило, но управляющий меня надул", - подумал Петроне,выходя. Ложь сердила его, и он того не скрыл. Управляющий, однако, удивился:
- Ребенок? Вы что-то спутали. У нас нет грудных детей. Рядом с вами -одинокая дама, я ведь говорил.
Петроне ответил не сразу. Одно из двух: или управляющий глупо лжет, илиздешняя акустика сыграла с ним дурацкую шутку. Собеседник глядел чутьискоса, словно и его все это раздражало. "Наверное, считает, что я изробости не решаюсь потребовать, чтобы меня перевели в другой номер", -подумал Петроне. Трудно, просто бессмысленно настаивать, когда все наотрезотрицают. Петроне пожал плечами и спросил газету.
- Наверное, приснилось, - сказал он. Ему было неприятно, что пришлосьговорить это и вообще объясняться.
В кабаре было до смерти скучно, оба сотрапезника угощали его довольновяло, так что он легко сослался на усталость и уехал в отель. Подписатьконтракты решили назавтра к вечеру; в сущности, с делами он покончил.
В вестибюле было так тихо, что, сам того не замечая, он пошел нацыпочках. У кровати лежали вечерняя газета и письма из дому. Он узнал почеркжены.
Прежде чем лечь, он долго смотрел на шкаф и на выступавший над нимкусок двери. Если положить туда два чемодана, дверь исчезнет совсем и звукибудут много глуше. В этот час, как и прежде, стояла тишина. Отель уснул,спали и вещи, и люди. Но растревоженному Петроне казалось, что все не так,что все не спит, ждет чего-то в сердцевине молчания. Его невысказанный страхпередается, наверное, и дому, и людям, и они тоже не спят, притаившись всвоих номерах. Как это глупо, однако!
Когда ребенок заплакал часа в три, Петроне почти не удивился. Привставна кровати, он подумал, не позвать ли сторожа, - пускай свидетельподтвердит, что тут не заснешь. Плакал ребенок тихо, еле слышно, поройзатихал ненадолго, но Петроне знал, что крик скоро начнется снова. Медленнопроползали десять-двенадцать секунд, что-то коротко хрюкало, и тихий пискпереходил в пронзительный плач.