И так мы вместе смотрели вечерний выпуск новостей. Приятно делать что-то скучное не в одиночестве, а с кем-то. Обычно я избегаю новостей: закат мне тяжело дается - в это время суток сильнее чувствуется одиночество. Порой, если я в хорошей форме, включаю шестичасовой выпуск, но и тогда все затмевают мысли о собственной участи; я почти не слежу за происходящим, а когда рассказывают о какой-нибудь собаке, попавшей в полынью, - так вообще выть хочется. При совсем поганом настроении я съедаю тарелку разогретых в микроволновке булочек с корицей и выезжаю покататься. Когда я в таком состоянии веду машину, так и подмывает посостязаться с лихачами. Я готова в сильнейший ливень мчаться за каким-нибудь автомобилем, чтобы, поравнявшись с ним, крикнуть водителю "Как не стыдно!" за то, что он выбросил окурок в окно у "Глубокой бухты". Не знаю, чего я этим пытаюсь добиться, да только меня так и подмывает.
Посредине выпуска, сразу после рекламы, показали репортаж о животноводческом комплексе. Я - человек плотоядный, но, как и многих в наши дни, от мяса порой начинает воротить.
- Ты что фыркаешь?
- Мясо.
- Все, понял.
Мое отношение к мясу замешано на неприязни к собственному телу: мы - узники плоти. Мне всегда казалось, что обычные, нормальные люди рады своим телам, в то время как одинокие жаждут поскорее покинуть бренные тюрьмы. Одинокие вообще желают позабыть о том, что они сделаны из плоти и крови. Наверное, нам легче поверить в переселение душ - просто не хочется проживать отпущенное в твердом убеждении, что лучше этих мясных темниц не видать. Одинокие стремятся к смерти, но и с жизнью распрощаться не спешат - как же иначе узнать, что там еще уготовано судьбой, кому в следующем году вручат "Оскар"? А правильнее сказать, одиноким, как и остальным людям, хочется встретить того единственного, с которым перестанешь волноваться из-за заточения в мясокостное вместилище души. О Боже, я начала говорить, как тюремный надзиратель.
Зазвонил телефон, однако мы с Джереми не стали дергаться. Вероятно, мать или Лесли.
Семья… Мой образ жизни повергает родных в недоумение. Сомневаюсь, что Лесли или Уильям хоть раз оставались без пары. Мать? После смерти отца она так и не вышла замуж. То и дело с кем-нибудь встречается, но ее уж слишком отвлекают микронужды внуков и слюнтяйские подружки, которым постоянно надо вправлять мозги. Вряд ли мамуля когда-нибудь чувствует себя одинокой. Хотя, с другой стороны, кто бы мог подумать, что она молится в кладовке?
У Лесли есть муж Майк - "мужчина-грудничок" и дети. Боюсь, если сестрица однажды перестанет гнать свой "внедорожник" под сто миль в час и спокойно поразмыслит о жизни, результаты ее не порадуют. Посмотрите на меня: я - классическая озлобленная старая дева; но кто знает, все ли у счастливых парочек так гладко, как кажется со стороны?
- Джереми, я не могу больше скрываться.
- Сколько времени?
- Полседьмого.
- Тогда перезвони, но помни: у тебя на руках все козыри.
Когда телефон снова ожил, я сняла трубку. Это был Кен, консультант по сну. Он сообщил, что Джереми наутро выходить к девяти тридцати. Только я успела дать отбой, проявился Уильям.
- Лиззи, это я. Только что из Европы, прилетел повидаться с новым племяшом.
- Ты сейчас где?
- В такси. В пяти кварталах от твоего дома. Спустись и открой мне. Мать сказала, у тебя домофон неисправен.
Уильям работает в компании под названием "Иммунодинамика". Названьице занудное и вроде бы не обещает ничего интересного. Но это лишь на первый взгляд. Брат колесит по миру и, подкупая правительственных служащих, получает доступ к базам данных на старейших граждан страны. Если вам еще не исполнилось сто десять, не тратьте попусту его время. Той возрастной категории, которой занимается Уильям, даже название не придумано. Стодесятилетние с гаком? По словам Уильяма, старые клюшки солидарны в одном: отсчитайте им штуку зелененьких и, пожалуйста, получите пробирку насыщенной долгоиграющими ДНК кровью.
Что он делает с этой кровью? Ее отправляют - может быть, провозят контрабандой - к месту назначения в наполненных льдом сумках-холодильниках. Образцы изымают и крутят в центрифуге или каком-нибудь ином приспособлении. Таким образом медики надеются выяснить, чем же обусловлена необычайная живучесть этих стариков. Смысл в том, чтобы размножить искомый ген и придать ему удобоваримый вид, в виде кусочка сыра или болонской колбасы, а затем подпитывать им те слабые места в нашей генной системе, какие требуется. Уильям говорит, что в каждой семье есть несколько "ахиллесовых пят": слабые сердца, раковая грудь, простата, вялая печень, болезнь Альцгеймера - добавьте то, чем страдаете сами. Стоит только залатать дыры, и можно жить, пока не надоест. Откровенно говоря, я этих восторгов не разделяю - наше существование и без того достаточно скучно и отвратительно; а с другой стороны, я не восьмидесятишестилетний основатель компании, входящей в перечень "Форчун-500", с подагрическими пальцами ноги и раком почки.
- С минуты на минуту подъедет Уильям.
- Вернулся из Европы?
- Ага. Как самочувствие?
- Спорим на полтинник, он у меня купит матрас?
- Уильям? Ну-ну. Удачи.
Когда я спускалась по лестнице, у меня было такое чувство, будто мы с Джереми превратились в парочку цирковых клоунов. В дверь уже стучался мой брат.
- Уильям, выглядишь неважно.
- Ты тоже. Как только узнал, сразу помчался.
- Не стоило беспокоиться.
- Лиззи, мне просто приятно.
Войдя в квартиру, я без лишних предисловий представила друг другу дядюшку с племянником, и Джереми пожал Уильяму руку, не вставая с кушетки. Братец прищурился, точно желая сказать: "А сопляк-то грубиян, даже подняться ему недосуг".
- Уильям, у Джереми рассеянный склероз.
- Ах ты, вот черт! Лиззи, есть что выпить?
- Анисовый ликер. Не представляю, какой он на вкус. Стоит у меня еще со времен администрации Рейгана.
- Рискну. - Уильям обернулся к племяннику. - Да уж, самый настоящий племянник.
- Точно, настоящий.
- Дай-ка я хоть посмотрю на тебя как следует.
- Уильям, это не кокер-спаниель…
Но Джереми не возражал:
- Пусть.
Уселся прямо.
Уильям, как водится среди мужчин, все выискивал свои черты на лице моего сына. Я вошла в комнату с ликером и бокалом, и брат проговорил горделиво:
- Есть в нем что-то мое, правда?
- Ну просто вылитый.
- А-а, вот и ликерчик. Что ж, на безрыбье, как говорится…
Он повернулся к Джереми и поднял бокал:
- За знакомство. Жаль, со здоровьем тебе не подфартило. - Хлопнул стопочку. - Черт, какая гадость. Еще плесни, будь добра.
Джереми, то ли в шутку, то ли всерьез, поинтересовался, какой фильм крутили в самолете.
- Знаешь, что-то про зомби. Там еще машины постоянно врезались. В конце концов разбитные девицы с грудями, как арбузы, спасли планету.
- Я почти все время чувствую себя как зомби.
- А что делать…
- Хорошо хоть можно поспать всласть.
- Неудивительно.
- Да, крепкий здоровый сон важнее всего.
Джереми безжалостно атаковал ничего не подозревающую жертву. Я решила применить обходной маневр.
- Кстати, а кто-нибудь знает, откуда вообще берутся зомби?
- В каком смысле?
- Они ведут себя как нормальные люди, пока их не укусит ходячий мертвец. Почему после укуса они не умирают, а тоже превращаются в зомби?
Сын пояснил:
- Когда человек превращается в зомби, у него исчезает душа. Больше для него нет ни ада, ни рая - совсем ничего, поэтому они такие злые. У них из жизни пропало самое главное, и безвозвратно.
Уильям взболтал ликер, оставшийся на донышке.
- Да уж, весело.
Джереми проговорил:
- В детстве родители использовали слово "зомби" в переносном смысле, когда говорили о ярых гуманистах.
Я сочла нужным пояснить:
- Джереми несколько раз попадал в религиозные семьи.
- Несколько раз? - Уильям решил сменить тему. - А где мать? Где Лесли?
- Я им еще не перезвонила.
- И правильно. Советую попробовать ликер, племяш. И ты присоединяйся, Лиззи.
Я сходила за бокалами. Уильям налил нам и произнес тост:
- Что ж, за тебя. С возвращением.
Мы чокнулись и выпили греческое зелье - настоящий скипидар. Брат зевнул.
Джереми поинтересовался:
- Устали?
- Смена часовых поясов. В первом классе было битком, да еще этот аэропортовский "икарус" - уф-ф. Намучился.
- Отсутствие хорошей опоры для позвоночника пагубно отражается не только на сне, но и на периоде бодрствования.
- И не говори.
- Вы обычно сколько спите?
- Я? Часов шесть - шесть с половиной в лучшем случае.
- Ну, при желании это легко поправить. И без всяких таблеток.
- Правда?
- Конечно.
Через полчаса Уильям уже храпел на моей постели, Джереми продал огромную двуспальную кровать, а я стала беднее на пятьдесят долларов. Скоро за Уильямом должна была заскочить Нэнси, моя вечно недовольная невестка. Братца совсем развезло от недосыпания и ликера, который он поносил на чем свет стоит.
- Чистый растворитель - хоть краску снимай.
- Пойди умойся. Знаешь ведь, сейчас Нэнси устроит тебе досмотр с пристрастием.
Из гостиной отозвался Джереми:
- Я хочу покрасить одну стену.
- Зачем?
- Не понимаю людей, которые считают, что достаточно замалевать всю комнату одним цветом. Или того лучше: въедут в дом, расставят мебель - тут диван, там столик, картинку на стену пришлепнут и довольны: "Порядок. С этой комнатой навеки покончено". Дом - такое же живое существо, как и тот, кто в нем живет.
- Так какую стену? В какой цвет?
- У телефона. Красной японской глазурью.
В тот момент мое воображение оказалось не способно переварить мысль о красной глазури.
- Вот как?
- Придется наложить пять слоев, зато дом заиграет.
- У маляров тяжелая работа.
- Пф-ф. Чепуха. Проще простого. Я и стены красил, когда попадал к очередным приемным родителям. Чтобы от меня толк был.
В окно кто-то швырнул камешек. Посмотрела - Нэнси. Я спустилась и открыла. В лифте невестка выговаривала Хантеру и Чейзу, а потому задавать вопросы ей было просто некогда. Вошли в квартиру: Уильям выглядел скверно. Женушка скомандовала:
- Причешись.
Затем я представила ее Джереми. В приветствиях Нэнси была сдержанна, зато Чейз не растерялся:
- Мама сказала, у тебя та болезнь, о которой по телику рассказывали: как только сел в кресло-каталку, так летишь под откос и умираешь.
Уильям с семейством устроили перепалку, а мне захотелось немного побыть одной. Я проскользнула в спальню, закрыла дверь и заперлась на замок. Села на постель - такую мягкую, удобную. Прилегла на прохладные простыни и почувствовала, как те вбирают в себя тепло разгоряченного тела. Как же хорошо, когда есть собственная комната, та, куда можно удалиться ото всех.
В дверь постучал Уильям.
- Лиззи? Давай выползай оттуда и помоги мне навести порядок - совсем от рук отбились.
Я не ответила.
- Ну, как хочешь.
До меня донеслась реплика Нэнси:
- Что с ней опять?
- Как всегда не в духе; настроение плохое.
Что? Я подбежала и открыла дверь, не обращая внимания на брата.
- Нэнси, у меня нормальное настроение. Я всего один-единственный раз была не в духе, и ты это прекрасно знаешь. У меня вообще ровный характер. И неужели нельзя хотя бы иногда промолчать?
Уильям спохватился:
- Нам пора. Завтра позвоню.
Проводив гостей, мы с Джереми отправились по постелям и к наступлению темноты уже тихо посапывали.
Летом 1997-го несколько недель подряд в ночном небе над Холлиберн Маунтин можно было наблюдать комету Хейла-Боппа. Порой она походила на маслянистое тусклое пятно, иногда казалась куском войлока, искромсанным тупыми садовыми ножницами - привыкнуть к этому сверхъестественному зрелищу было невозможно. Все в небе, кроме солнца и звезд, - нереальное. Даже луна будто проходит испытательный срок. Меня бесит, что она не может оставаться одной и той же. Прибывает, убывает, стареет, молодеет. Выбери уж наконец что-нибудь одно.
Впрочем, пустое.
Итак…
Наверное, в этом месте повествования важно еще раз подчеркнуть, что я страдаю от излишнего веса - да что там, от ожирения. Мне кажется, все мы мыслим стереотипно, читая ту или иную книгу. Меня приводили в замешательство авторы, которые слишком много значения придавали внешности персонажей: "У нее были молочно-миндальные локоны и заметная хромота", или "Он был жилист и подтянут. Волосы разлетались нимбом над его головой". Ну, вы понимаете, к чему я клоню. Этакий шаблонный герой не обманет ваших ожиданий. Не важно, о чем роман, где и когда происходили описываемые события, на первом месте стоят люди, которых услужливо рисует нам воображение - столь же незамысловатые и предсказуемые, как ведущие вечернего выпуска новостей. Осмелюсь предположить, что универсальная героиня представляется большинству этакой всеобщей мамашей в вечернем платье, а герой вполне может оказаться кровельщиком во фраке. Разумеется, я - не то и не другое. Необходимо взглянуть правде в глаза - пусть даже в таких мелочах. Давайте-ка я немного опишу себя…
У меня избыточный вес, и поэтому я предпочитаю одежду… удобную в обращении. Свободный покрой хорошо скрывает пышные формы. Бюстгальтеры? Лучше и не спрашивайте. Люблю плетеные сумочки из ротанга за их вместительность - можно прихватить с собой пару книжек, усесться за свободный столик в кафе и спокойно почитать в ожидании заказа. Впрочем, реакцию окружающих на свое присутствие я тоже подмечаю. Молоденькие девочки-подростки в джинсовках с блестками и бриллиантовым блеском на губах бросают на меня только один взгляд и, распознав в толстой тетке намек на колоссальную угрозу, больше в мою сторону не смотрят. Мужчины вне зависимости от возраста меня не замечают - и точка. Я для них - папоротник. Женщины старше тридцати реагируют по-доброму, хотя когда им кажется, что я не вижу, на их лицах проступает предательское огорчение: я - то, что их ждет, если они вовремя не напрягутся. Подозреваю, что официанты видят во мне брюзгу, которая отошлет назад гамбургер из-за того, что начинка пережарена, или пожалуется, что подали не вино, а уксус. Почему? Может, считают, что я ради общения готова даже ввязаться в потасовку.
Я иногда подумываю: а не разориться ли на пластическую операцию? Сделаю из себя этакую миоклоническую копию или, попросту говоря, клона Лесли. Впрочем, на такие жертвы я никогда не пойду по одной причине: пациента должен забирать кто-то из родственников; таковы правила больницы. Даже такси вызвать не разрешается. Не хватало еще, сидя в бинтах с ног до головы, всю дорогу выслушивать мамочкины нотации. Увольте, мне и операции на зубах хватило. Конечно, я ничего не имею против своей красотки-сестрицы, "механической доилки" с дирижаблями вместо грудей, однако нас с ней ничто не сближает: она красавица, а я невидимка. Итак, сестра придумает, как отвертеться, чтобы не пришлось меня везти. Уильям, может, и согласится, но… я просто не хочу ничего переделывать. Не хочу. Словами этого не передать - инстинкты.
Так что не воображайте меня типичной героиней. Я не Жаклин Смит и не Кристи Тарлингтон. Я не Деми Мур и не столь же популярная звезда вашей эпохи. Я - это я. Самая заурядная.
Мне было неловко подвозить Джереми на работу с его складным креслом-каталкой. Он же, напротив, нисколько не смущался.
- Как бы ни было, а мне она может и в самом деле понадобиться.
- Думаешь, что-то стрясется?
- Да нет: я сейчас опять лекарства начал принимать, так что вряд ли меня скрутит.
- Значит, и с видениями покончено?
- Наверное.
- Ну, решай сам.
Мы зашли в "Скалу" с ее жутковатой атмосферой безвременности: запах химии, блеклая мебель в странном освещении. Я попрощалась с Джереми, и он, сидя в "хромлымаге", направился к прилавку. Впервые мне довелось со стороны взглянуть на то, как реагируют на сына окружающие. Когда он проезжал мимо, женщины вздыхали, всплеснув руками: "Ах, какой красавчик - и такое несчастье". Покупатели замечали его за милю и почтительно расступались. Так бывало, пожалуй, только в школе, в старших классах, когда мимо проходил какой-нибудь юный футболист: тут же смолкал девчачий щебет, и девчонки начинали наматывать локоны на пальцы.
Джереми, само собой, все прекрасно понимал и играл на публику в свое удовольствие. Я была за него, конечно, рада, хотя и немного беспокоилась из-за того бесстыдства, с которым он действовал. Когда я в то утро ехала по мосту, меня посетило странное чувство, будто я переступаю некий новый рубеж и в то же время еще сильнее втягиваюсь в прежнее существование. Жизнь до Джереми осталась далеко позади. Обычно по пути на работу я как одержимая планировала, чем заняться предстоящим вечером, чтобы как можно меньше вспоминать об одиночестве. Теперь же я размышляла, прекратятся ли у сына видения, раз он начал принимать лекарства. Я думала, что он, возможно, будет расстроен, если так произойдет. Пусть видения причудливы и непонятны; все же они принадлежали ему и никому больше.
Потом я задалась вопросом: каково было бы, если бы вместо Джереми у меня родилась девочка? Я бы, конечно, так же стремилась ее защитить и так же радовалась ее возвращению, но не смогла бы честно посмотреть ей в глаза. Почему? Загляните в глаза одинокой женщины в двадцать, в тридцать и в сорок лет. Вот вам прекрасный пример: Джейн. В двадцать она пылает внутренним огнем, горит до головокружения и ждет не дождется, чтобы ее соблазнили: "Используй меня! Брось меня! Давай кайфовать! Эфир! Плетки! Только подцепи меня!" В тридцать на том же лице читается другое: "Я уже не раз обжигалась, так что не пытайся меня опалить, ясно? Я заметила светлую полоску от кольца на безымянном пальце, а по данным справочной, ты живешь в пригороде, где много зелени, начальных школ и футбольных площадок". Очевидно, у женщины еще есть порох в пороховницах - ровно столько, чтобы благополучно вернуться к цивилизации, если все пойдет наперекосяк.
И взгляните в эти глаза в сорок лет. В них слышится мощный отголосок двух прошедших десятилетий: "Используй меня! Брось меня! Давай кайфовать! Подцепи меня!" А в то же самое время пороховница почти пуста, и вовсе не хочется, чтобы ее использовали, бросали и стегали плетками. Страшно, что первый же встречный заглянет в душу, где давным-давно никого не было, и молча пойдет своей дорогой. Может, он и есть тот самый, кто исковеркал ей жизнь, - какая теперь разница? Через минуту после того, как мужчина высадил ее в последний раз, он уже напевал вместе с "Супертрамп". Она даже не воспоминание; она - "лежачий полицейский" на полосе его жизни. Разве бедняжка многого просила? "Не старайся изменить моих привычек и смотри вместе со мной "Закон и порядок".
Не думаю, что мне хотелось бы прочесть все это в глазах собственной дочери, сколько бы ей ни исполнилось лет. Слишком тяжело.