Мое возвращение на работу ни для кого не стало событием. Такое чувство, что я - волшебный камешек, который даже зыби на воде не оставляет. Донна выглянула из конторки и поинтересовалась моим самочувствием; я едва успела проговорить "прекрасно", как ее голова скрылась за перегородкой, и она спокойно продолжила болтать по телефону с парнем, который торговал материнскими платами.
Я запустила компьютер и уставилась в экран. Мой рабочий день всегда начинался со своеобразного ритуала: я подсчитывала, сколько дней осталось прожить. Согласно данным официальной статистики, женщины, рожденные в 1960 году, доживут примерно до семидесяти шести. Иначе говоря, день рождения, который я справлю в 2036 году, станет датой моего отбытия из этого мира. Звучит жутковато, но ведь многие из нас так тихонько и проматывают отмеренный срок. Мы относимся к жизни, как к помеченной штрих-кодом баночке со сметаной, которая медленно скисает на средней полке холодильника рядом с обреченным пакетиком латука. А вот в тот день впервые за много лет мне не захотелось вычислять, когда же истечет мой "срок годности".
Еще у меня есть программа, которая подсчитала, что мой тысячный день рождения придется на пятницу, а пятисотый выпадет на понедельник. Ради забавы я даже поинтересовалась, не совпадет ли мое миллионолетие с каким-нибудь государственным праздником. Что же до того памятного утра, когда я снова вышла на работу?… Выяснилось, что через миллиард лет я справлю свой день рождения в среду, и как-то сразу продолжительность собственной жизни перестала казаться актуальной. Все мои прежние мысли о смерти стали напоминать разглядывание фальшивых трупов на телеэкране.
Заскочили Теодор с Майком из локальной вычислительной сети, чтобы поинтересоваться, не скинусь ли я на лотерею. Я недолго поразмыслила и отказалась.
- Точно? Подумай, какой заголовок: "Кровавая бойня: проигравшая в лотерею сотрудница устраивает расправу на рабочем месте".
- С меня на эту неделю везения хватит.
Они тупо на меня посмотрели.
- В другой раз, ребята.
- Что ж, многое теряешь. - И ушли.
Жизнь одинокого человека связана с ритуалом изгнания вакуума из вечеров, проведенных в одиночестве; однако впервые в жизни мне не надо было заполнять вечер. Час я просидела за клавиатурой, ничем не занимаясь, пока это понимание не улеглось в голове. Я полностью отстранилась от происходящего и потеряла всякое чувство времени. Когда же я вышла из забытья, вспомнила, сколько раз в жизни, направляясь из пункта А в пункт Б и проехав пять миль, вдруг осознавала, что даже не помню, как их проскочила. А вместе с тем навалилось странное чувство - словно мимо прошло нечто важное. В целом мое существование до Джереми сводилось к попыткам заполнить чем-то время так, чтобы оно шло своим чередом и не оставляло воспоминаний.
Карлик, перед которым я отчитываюсь, пришел меня проведать, когда я сидела и размышляла перед пустым экраном.
- Приветик.
Я подняла на него глаза:
- А-а, привет, Лайам.
- Здравствуй, Лиз. Тебе уже лучше?
- Вполне.
- Зубы не беспокоят?
- Зубы? - Я не сразу сообразила, о чем он. - Ах да, операция. Совсем из головы вылетело. Да, зубы в порядке. Лучше не бывает.
- Как провела неделю?
- Не знаю, с чего и начать, Лайам. - С Хейла-Боппа? С палаты интенсивной терапии? - Неделя была богата на события.
Он сказал заговорщическим тоном:
- Донна проболталась, что у тебя было опухшее лицо, все в синяках.
- Она чего только не говорит, верно?
Лайам усмехнулся.
- Да уж, чего только. Лайам…
Он - коротышка; вернее сказать, ниже меня, а я невысокая (и к тому же толстая, а волосы у меня рыжие и вьются). Этот человек не без претензий - такое чувство, будто однажды он начитался "правил хорошего тона" из старых затхлых журнальчиков "Эсквайр". В таких раньше печатали статейки на вымирающие темы: "Ричард Никсон" или "Партии у руля". Впрочем, все впечатление мигом испаряется, стоит только взглянуть на его ботинки, сшитые из тусклой свиной кожи, типичной для собачьих поводков и тяжелых физкультурных мячей. Его обувь говорит сама за себя, а именно: "Шестьдесят девять долларов девяносто пять центов". У Лайама имеется пять костюмов, по одному на каждый рабочий день, да все впечатление портят эти неудачные ботинки, которые он, вероятно, выторговал на блошином рынке за аккумулятор с оторванными контактами. Или нет - приобрел на распродаже в торговом центре "Метротаун молл" за сорок девять долларов девяноста пять центов и считает, что они вполне пригодны для носки. В этом он весь, наш Лайам: в последний, решающий момент его подводит объективность.
Еще он носит мягкую фетровую шляпу а-ля "Индиана Джонс и искатели потерянного ковчега". Пару лет назад Лайам пытался экспериментировать с трехдневной щетиной, которая не одну неделю служила объектом издевок сотрудниц из отдела информации.
Но подождите-ка минутку, не я ли совсем недавно отрицала важность внешности человека? Ну да, это верно в отношении главных героев. Что же до описания эпизодических персонажей - тут автору дается полная свобода. Я всегда сочувствовала актерам кино и телевидения, у которых запоминающийся типаж при том, что фамилия сразу вылетает из головы. Их легко узнают в лицо, и в этом заключается суть их популярности у режиссеров.
Лайам удалился, а я открыла кое-какие файлы и стала брезгливо копаться в них, словно в жареной печенке с луком, когда, на мое счастье, зазвонил телефон. Джереми хотел похвастаться первой заключенной сделкой. Я сказала:
- Что ж, поздравляю, у тебя настоящий талант, притвора.
- Кен сегодня последний день на работе, мне очень хотелось его порадовать. И совсем не сложно оказалось. Пришла дамочка с явными симптомами "гриппа яппи" - да уж, болезнь двадцатого века. Ну мы и прилегли с ней на последнюю "супермодель для ультраотдыха" (кстати, Кен совершенно прав: сплошное надувательство). А потом, вот умора, взяли да и проспали целый час, пока Кен нас не растолкал. Бац, а у меня сделка. И еще она всучила свой номер.
- Что ж, прими поздравления. Сколько ей лет?
- Восемьдесят шесть или семь.
- Нет, правда, сколько?
- Ладно. Под сорок.
- Хорошенькая или страхолюдина?
- Ничего для своих лет. Только, я подозреваю, мне ее ожиданий не оправдать - высоко берет. Как бы ни старалась, все время западает на один типаж.
- Знаешь, а у меня однажды был этот "грипп яппи".
- Враки.
- Нет, правда. Десять лет назад - почти год мучилась. Мать сразу сказала, что я все выдумала, и даже слушать жалобы не хотела. Лесли посоветовала сначала завести ребенка, а потом жаловаться на нехватку энергии. Уильям ответил, что, во-первых, мне до "яппи" еще дорасти нужно, а во-вторых, все равно это выдумки.
- А вот и нет.
- Нет, конечно. Сама бы ни за что не поверила, если бы не переболела.
- А ты как себе диагноз поставила?
- Сдала анализы, по всем пунктам - результат положительный. Пришлось смириться.
- Ну, опиши, на что это похоже.
- Первые десять минут, как проснешься, все вроде бы ничего, а потом до самого вечера ходишь, будто вареная. Сил нет, и делать ничего не хочется. На что я только не грешила: молоко, дрожжи, дефицит минеральных веществ, недостаток солнца, избыток солнца, алкоголь, даже вирус Эпштайна-Барра.
- А дальше что было?
- Как-то прошло само собой. Просто так - раз и прекратилось.
Я заметила, что мы слишком близко подобрались к рассеянному склерозу, а Джереми не хотелось в который раз обсуждать симптомы и диагнозы; черный юмор Кена, консультанта по сну, - совсем другое дело. Сын перевел разговор на другую тему.
- Знаешь, все-таки крепкий здоровый сон очень важен. Этак я поставлю рекорд продаж. Увидишь.
- Даже не сомневаюсь.
- Ладно, мне пора. Вечером поболтаем. - И дал отбой.
Вот, пожалуйста, показатель моей неопытности в общении с людьми: когда Донна высунулась из-за перегородки и спросила, кто звонил, я, вместо того чтобы выдумать вразумительную отговорку, ответила: "Сын".
У нее глаза вылезли из орбит, но она быстро вправила их на место.
- Правда?
- Да.
- Как его зовут?
- Джереми.
- В каком он классе?
- Ни в каком. Ему уже двадцать.
Представляю, как лихорадочно забегали мысли у Донны в голове: "Интересно, это родной ребенок или нет? Почему она до сих пор о нем ничего не говорила? Двадцать? Быть может, он не дурен. А если он…" Забавно было наблюдать со стороны, как бедняжку распирает от любопытства.
Я сказала:
- Мне еще надо с документами поработать, Донна. Давай потом поболтаем.
- Какие планы на обед?
- К сожалению, занята. - На самом деле никаких планов у меня не было, зато ее муки превратились в настоящую пытку. Вполне довольная собой я открыла файлы, хотя их содержимое меня ни шиша не интересовало. Джереми был той новой краской на полотне жизни, благодаря которой я стала видна зрителям.
Дома после работы, уплетая макароны с артишоками, мы с Джереми делились впечатлениями прошедшего дня. Парень все схватывал на лету; наверное, это была одна из приятнейших трапез в моей жизни. Даже самые пустячные подробности ежедневной рутины - новый порошковый картридж для ксерокса, неисправный светофор на Марин-драйв - все обрело особое значение. Джереми рассказал о каком-то бродяге, который зашел в магазин вздремнуть. Это было страшно увлекательно.
Потом мы смотрели повторную серию "Закона и порядка", беспрестанно задавая друг другу вопросы и отпуская комментарии, как истинные фанаты любимой передачи. В начале десятого заскочила мать - привезла кое-какую старую одежду Уильяма, которая, на ее взгляд, могла прийтись Джереми по вкусу (мама никогда не посмеет зайти без повода). Сама не заметила, как я уже лежала в постели и засыпала, довольная прошедшим днем: с радостью прожила бы его еще хоть тысячу раз.
Незаметно прошла неделя. Грандиозно, хоть и без особых свершений. Погода выдалась теплая, и мы ужинали на патио одного ресторанчика. На работе, повинуясь позыву новообретенных материнских чувств, я позвонила в социальную службу, чтобы заполнить кое-какие пропуски в биографии сына. Можно сказать, пошли на авантюру - юридически они не обязаны делиться информацией. Разумеется, Джереми о своих изысканиях я рассказывать не собиралась. Только казалось, что если я не выясню всего до конца, то уподоблюсь нерадивой матери, которая отправилась в магазин, а детей оставила играть с острыми кнопками. На четверг у меня была договоренность с Кайлой, которая знала Джереми в прошлом и могла бы пролить свет на некоторые подробности его жизни.
Мы встретились в одном японском ресторанчике в двух кварталах от моего офиса. Я увидела деловитую рыжеволосую женщину с лицом, которое останется неизменным в десять, сорок и восемьдесят лет. Мы сели за столик и отерли руки горячими японскими полотенцами.
- Насколько я знаю, Джереми с трудом уживался в семьях. У него особая склонность попадать в переделки.
- Какого рода переделки вы имеете в виду?
- Скажем, пропажу определенных вещей.
- Чего именно?
- О деньгах речи не идет. По мелочам, но достаточно, чтобы отпугнуть опекунов.
Вспомнились рассказы о ворованном сыре и семейных фотографиях. Я спросила Кайлу, не крал ли Джереми, чтобы обеспечить себя наркотиками. Она ответила, что о наркотиках вообще впервые слышит.
Разговор был не из легких, потому что многие вещи собеседница попросту не имела права рассказывать, и за столом временами наступала гробовая тишина.
- Как насчет рассеянного склероза? Неужели вы не могли оказать ему помощь?
- Мальчику поставили диагноз в семнадцать, а к совершеннолетию дети выходят из-под нашей опеки. Считаются взрослыми.
- А из бывших семей никто не интересовался его будущим?
- Откровенно говоря, нет. Активного участия не проявляли.
- Неужели болезнь так быстро прогрессирует?
- Мне очень жаль.
Хотелось схватить гребаную опекунскую систему вместе с Кайлой, смять ее в один ком и раздавить в кулаке. Я была вне себя от злости, но демонстрировать это теперь было бессмысленно. Кайла и так пошла мне навстречу, поступившись правилами. Обед не удался, с какой стороны ни посмотри, и мы обе это понимали.
Кайла собиралась кому-то позвонить, однако в ее мобильнике сел аккумулятор, так что я предложила ей вместе прогуляться до офиса и там воспользоваться телефоном. Я как раз готовила на кухне кофе, когда услышала, что вошел Джереми. Он разговаривал о чем-то с Донной, сидевшей у факса. Я выглянула:
- Джереми?
- Привет, ма. Меня пораньше отпустили, поэтому я решил тебя проведать.
- Вот и здорово. Как ты добрался?
- Такси поймал.
Донна была ошеломлена и стояла, не в силах двух слов связать. Забавно было видеть, как наша трескушка-заводила тщетно силится что-то сказать. Джереми с честью выдерживал все паузы, пользуясь, как он сам выражается, "обезоруживающей улыбкой" - заученной гримасой шоумена, притягивающей к себе взгляды. Неудивительно, что он столько матрасов продал. Мы трое вели светскую беседу - вот такая картиночка. И эти несколько фраз стали разделительной чертой между моей прошлой и будущей жизнью. Никогда еще я не была так популярна.
Как раз когда мы обсуждали пружинные матрасы, в коридоре показалась Кайла. Джереми обернулся, увидел ее и рухнул без чувств.
О чем я еще не упомянула, так это о записях сына. Я находила их везде, по всей квартире - клочки бумаги, замаранные кольцами от кофейных чашек, пятнами от кетчупа, наскоро записанными телефонными номерами. Очевидно, он не собирался их хранить: просто изливал мысли на бумагу и тут же о них забывал. А вот я сберегла. Я забирала найденные клочки бумаги на работу и складывала в верхний ящик стола, туда, где у меня хранятся записочки на память, таблетки, маркеры и маскировочный карандаш.
У Джереми ужасный почерк - настоящие каракули; впрочем, мой не лучше. Каллиграфия ушла в небытие вместе с пишущими машинками и виниловыми дисками.
Вот кое-что из сохранившегося, с подправленной орфографией…
Ружья палят по буханкам хлеба.
Койоты ковыляют по пустой автостраде. Их глаза заволокло пеленой.
Слишком ярко на небе.
Солнце светит где попало и когда попало. Ночь вышла из моды.
Как не заблудиться?
Если когда-то было начало, значит, должен быть и конец.
А что, если Бог сущесвует, но человек у него не в фаворе?
Мы с сыном никогда не обсуждали его записей. Может, он даже не знал, что я их собираю. Когда он вышел на работу и стал принимать лекарства, видения пропали. И лишь эти клочки бумаги служили доказательством того, что где-то внутри дремлет другой Джереми - тот, кто все это придумал. Я хочу сказать, что, не задумываясь, снова вышла бы с ним на шоссе и поползла бы на запад - подай он только знак.
Жизнь - тяжкая штука. Все мы хотим во что-то верить, каким бы вздорным и безумным оно ни казалось. До появления Джереми я даже не задумывалась о вере и вероисповеданиях. Его видения стали первой вехой на моем пути к пробуждению. Несчастный мальчик с младенчества ходил по рукам, как порнографический роман в летнем лагере. Ему было сложно проникнуться чем-то, находящимся вне "здесь и сейчас". Нас вынесло на один и тот же необитаемый остров. Забавно, что человек с теми же болезнями, что и у всех, в своем окружении считается здоровым. Если так рассуждать, тогда мы с Джереми - олицетворение нормы.
Вам могло показаться, будто я постепенно влюблялась в своего сына? Это не совсем так. Просто я наконец осознала, как много он значил для меня с самого начала.
Падая, Джереми ударился головой о декоративную кадку, в которой рос большой фикус. И хотя крови не было и без сознания он пролежал недолго - с полминуты от силы, я решила показать сына врачу.
Ему не понравилось, что в офисе из-за него поднялся переполох, и в машине по пути в больницу Джереми молчал - злился на меня за то, что позвонила Кайле. Я попробовала заговорить с ним:
- Я ведь все прекрасно понимаю. Обиделся, что я с тобой сначала не посоветовалась, но сам посуди: на моем месте так поступила бы любая мать.
- Что она наплела?
- Почти ничего. А ты не хочешь мне что-нибудь рассказать?
Мы мчались по Марин-драйв на восток. Машина была грязной, и размытый свет пыльных фонарей едва освещал дорогу.
- Притормози.
Я остановилась, заглушила мотор и спросила:
- Что стряслось?
- В тринадцать лет меня поместили в семью, где я прожил месяца три. Там было здорово: не жизнь, а сплошной праздник. Они не верили ни в какой религиозный бред: для них существовали только автомобили, катание на лыжах и шнауцеры. Мы засиживались в ресторанах, каждую неделю мне отстегивали по десять баксов на карманные расходы и не читали нотаций.
- Так почему же ты ушел?
- Однажды ночью я проснулся в их постели, между ними. Я чуть не спятил - так и сбежал в полицейский участок в одних трусах. Тогда был декабрь, на улице мороз, а они даже за мной приехать не потрудились. Не первым я был у них, как видно.
- Понятно.
- Я могу тебе еще многое поведать.
- Ясно.
Некто гораздо более мудрый, чем я, однажды сказал, что слушать человека, который решил рассказать о себе правду, никогда не устанешь. А еще точнее - некто столь же мудрый сказал: то, чего ты стыдишься, привлекает к тебе интерес. И Джереми продолжал, передразнивая кого-то из оставшихся в далеком прошлом неродных родителей: "На что нужна вера без постоянных испытаний? Чего стоят твои мысли, если их легко подавляют чужие идеи?"
- Я для себя четко уяснил: как только родитель начинает трепаться о твоей душе, можешь пенять на себя. Стоит поставить под сомнения их идейки - считай, пропал. Они талдычат о покаянии и преклонении, но не перед Богом, а перед собой. Да большинство из этих так называемых родителей продадут тебя за медяк, их интересует лишь пособие, грязные деньжата.
- Не могут же все быть такими плохими. Я хочу сказать… - Не стоило вклиниваться со своими комментариями, однако, если Джереми это и покоробило, виду он не подал.
- Когда устаешь, нет сил защищаться. Вот тогда они и нападают. Я не о душевной слабости. Скажем, ты весь день рубил дрова, или вырезал заросли ежевики, или просто напился хлебной водки, чтобы забыть семью, в которой жил раньше. Обед прошел, по телику смотреть нечего, сидишь у себя в комнате и мечтаешь, чтобы по радио прокрутили какую-нибудь песню под настроение. Проклятое северное сияние наводит помехи на передачи из Спокана, Ванкувера или Сиэтла - оттуда, где кипит настоящая жизнь. И тут неожиданно кто-то стучится вдверь… (Предположим, они снизошли до такой вежливости - а может, настолько изобретательны, чтобы взять вежливость в союзники.) Открываешь, и к тебе заходят - может, злые, может, исполненные притворной заботы, но всегда они оказываются на твоей постели и неизменно, в какой бы позе ты ни находился, слишком близко. "Я же твой опекун, доверься мне. А если не доверяешь, смирись и не брыкайся, ведь выбора-то у тебя все равно нет. Видел я твои бумаги". И тогда ты отбиваешься, насколько позволяют возраст и комплекция…