- О нет. Кертец - нарушитель спокойствия, а не насильник. По крайней мере мы так считали до поры до времени. Однако месяц назад нашлась одна дама, которой его докучливость осточертела. Однажды она возвращалась домой, в ее поле зрения нарисовался старый знакомец и завел прежнюю пластинку. Она уложила его приемом тэквондо и подала заявление в полицию, что меня невероятно порадовало. Наконец-то появилось юридическое основание для дальнейших действий. Во время одной интересной беседы Кертец рассказал о вас. Честно говоря, я не ожидал, что вы приедете.
- Так со мной все случилось почти тридцать лет назад. Вряд ли вы сможете подвести юридическую базу под мои показания.
- Может, и не смогу…
- И все же я здесь, приехала…
- Да.
- Райнер, мне кажется, мы могли бы также мило побеседовать по телефону.
- Формально да.
- Дайте подумать с минутку.
Мне было приятно узнать, что Клаус - не насильник, но что же произошло в тот вечер со мной? Байер, конечно, хотел, чтобы Кертец сам себя подвел под статью, и если при этом на улице станет одним насильником меньше - общество только выиграет. Однако мне предстояло переварить новость: оказывается, он - религиозный… Не знаю, как и назвать… Кто? Уличная проститутка?…
- Скажите, хотя бы одной из этих женщин пришло в голову остановиться и спокойно с ним поговорить?
- Я уже упомянул, что наш клиент хорош собой: он располагает к общению.
- Так что же отталкивает его избранниц?
- Думаю, женщины начинают понимать, что к действию его побуждает болезненное состояние, а не их индивидуальность. К тому же его подтрунивания - может быть, я выразился не совсем точно - кажутся им подозрительными.
- Почему вы так решили?
- Встретитесь - сделаете свои выводы.
Я уже представляла себе Клауса Кертеца: тот же Джереми, только старше, не знавший скитаний по сиротским домам и чужим семьям, не больной рассеянным склерозом, и на лице нет печати постоянной борьбы за существование. Я сказала:
- Когда мы вернемся в вашу контору, вы мне покажете еще пару снимков?
- Нет смысла. Я покажу их вам здесь и сейчас.
Он открыл кожаный дипломат и извлек знакомый мне виниловый фотоальбом. Отставил бокалы с водой, и я разложила альбом на столе. Я увидела с дюжину фотографий, охватывающих последние лет десять; годы Клауса не портили, единственное, что выдавало возраст, - морщины на лбу и глубокие складки, которые пролегли от уголков носа к губам.
- Он похож на Джереми?
- Да. Вылитый сын.
- Что вы чувствуете, глядя на эти снимки?
Впервые в жизни я ощутила, как меня изучают: будто некий чужеродный объект тщательно фиксирует мои высказывания и реакции, выдает им оценки, классифицируя по самым невероятным категориям. Что ж, в Вене подобному происшествию самое место.
- Что чувствую? Чувствую себя по-дурацки: я не помню этого Кертеца. Еще мне грустно - так не хватает Джереми. А сильнее всего знаете что? Надежда. Теперь мне известно, откуда взялся мой сын.
- И вам все равно хочется увидеть герра Кертеца?
- Очень хочется.
- А не страшно?
- Мне? Нет.
- Не того, что на вас нападут, а скорее…
- О чем вы?
Райнер пожал плечами.
- Не боитесь испытать разочарование?
- В каком смысле?
- Вы не боитесь испортить память о сыне?
- Нет. Не поверю, пока не увижу его своими глазами. - Впрочем, должна признать, я понимала, что выпускаю "джинна из бутылки".
Тогда австриец проговорил:
- Ну что ж, готовьтесь к встрече.
Я ответила:
- Хорошо.
И тут комната озарилась яркой вспышкой, и я чуть не потеряла сознание: голова раскалывалась. Когда первый спазм отпустил, я вернулась к действительности, оправляясь от потрясения. Райнер поинтересовался моим самочувствием. В зеркале, висевшем за его креслом, отражалось мертвенно-бледное лицо. Со мной никогда подобного не случалось, я даже не видела, как такое происходит с другими.
- Лиз, я сейчас отвезу вас в отель.
- Да ничего страшного.
- Возможно, это от глутамата натрия. Его иногда добавляют в пищу для усиления вкуса.
- Пожалуй, вы правы. - К сожалению, после всего, что я узнала во Франкфурте, головная боль была для меня уже не просто головной болью.
Полицейский поймал такси и проводил меня до отеля; я проспала до рассвета следующего дня - то есть до сегодняшнего утра.
Мы договорились встретиться в ратуше в три пополудни. Могу только порадоваться, что под рукой оказалась ручка и клочок бумаги, чтобы скоротать ожидание. Через полчаса выходить.
Что ж, буду собираться.
Пока ехали в ратушу, голова гудела, как доменная печь. Чувствовала я себя кошмарно.
Райнер ждал у парадного входа, и мы проследовали в священную прохладу по мраморным полам, за сотни лет натертым до блеска кожаными башмаками знати. Мы поднялись на второй этаж, прошли в конец длинного коридора и остановились перед деревянной дверью. В ее верхней части было окошко из рифленого стекла, за которым угадывался силуэт человека.
Мой спутник спросил:
- Вас не смущает обстановка?
- Он знает, что это я?
- Нет.
- Как же вы убедили его прийти?
- Надо благодарить родных. Им надоела шумиха, которая вокруг него поднялась.
Я решила войти в комнату и открыла дверь.
Передо мной стоял человек, как две капли воды похожий на Джереми, только гораздо старше. Он смотрел в окно, а когда обернулся, озарил меня обезоруживающей улыбкой сына.
Клаус сделал шаг вперед и сказал:
- Бог ты мой, королева Елизавета. Здравствуйте.
Чтобы никто не подумал, будто я веду к торжественной кульминации с праздничным салютом, сообщу: Джереми умер утром 23 декабря, прожив со мной всего четыре месяца. Я отсчитывала ему таблетки в ванной, а когда вернулась, увидела, что его тело вроде как… остановилось. Час назад он заметил с юмором: "Знаешь, удобный матрас по сходной цене". Это были его последние слова.
Вот и все. Мне проще этой темы больше не касаться. Никто не ожидал, что смерть заберет парня так рано; рассеянный склероз - та же лотерея.
Еще раз напомню некоторые симптомы его заболевания:
онемение
покалывание
туман перед глазами
неспособность ходить
непереносимость жары
мышечные спазмы
нарушение глотательного рефлекса
потеря чувствительности
недержание
маразм
Большинство больных рассеянным склерозом ведут вполне приемлемый образ жизни и умудряются протянуть не один год. У Джереми была "первичная прогрессирующая" форма. Симптомы в таких случаях развиваются со сногсшибательной быстротой, как в безумных гонках, когда кишки скручивает от скорости. Сорвавшись со старта, ты мчишься строго к финишу. В последние дни весь его рацион, если можно так выразиться, состоял из таблеток и инъекций: преднизон, бета-интерферон-16, интерферон-бета и глатирамера ацетат. От лекарств тошнило и путались мысли но благодаря препаратам нередко получалось от души поболтать перед сном. Что хорошо - Джереми не страдал ни резкими перепадами настроения, ни приступами апатии обычными на последних стадиях заболевания. За это я ему очень признательна. До последнего дня парня не покидали ни чувство юмора, ни обаяние.
Все из-за этих проклятых узелков с погибшими протеинами, которые сидят в мозгу, как изюм в булочке, лишая больного подвижности и жестов. Постоянно приходилось напоминать себе об этой медицинской подоплеке, поскольку я не могла объяснить то, что случилось с сыном, божественным промыслом. Ни милосердия, ни логики, ни морали не хватит, чтобы найти происходящему мало-мальское оправдание: сын месяц за месяцем угасал на диване; осень сменилась зимой, комета Хейла-Боппа успела исчезнуть с нашего небосклона, а к концу ноября нас окончательно покинула и обезоруживающая улыбка Джереми.
Как-то раз я его стригла, он взглянул на меня в зеркало и сказал:
- Мам, ну ты что? Неужели не светится? Я же стараюсь.
- Прости, сынок.
- Черт. Как я надеялся протянуть молодые годы с этой улыбочкой…
К декабрю Джереми лишился уже стольких своих "джеремизмов", что утрата обезоруживающей улыбки перестала выглядеть "началом конца". Те дни дались мне нелегко одна его улыбка удерживала меня по эту сторону Вселенной. Напомню: ради этого человека в первый день нашего знакомства я ползла по шоссе в самый час пик.
Регулярно наведывалась доктор Тайсон; она ухаживала за ним и выписывала лекарства - но и только: наука помочь была бессильна. Помимо своих прямых обязанностей врач учила меня премудростям ухода за больными: капельницы, шприцы, инвалидные кресла. Должна с гордо стью признаться: в этом отношении я теперь дам фору любому профи.
Уильям тоже частенько навещал, каждый раз выуживая для нас информацию о секретных разработках (да, у медиков тоже имеется подполье), которые баловали тусклыми проблесками надежды. Удивительно, на что готовы пойти люди, борясь с недугом. "Вот если бы слетать в Балтимор и попробовать новую иммунную терапию, наши проблемы решились бы навсегда!" Легко просто примириться с неизбежным, верить и торговаться - куда тяжелее. В наше время ученые возлагают серьезные надежды на стволовые клетки, но семь лет назад такого и в помине не было - полный ноль. Мать с Лесли тоже принимали посильное участие: главным образом нанося визиты.
У меня в загашнике тоже имелось одно средство, самое действенное: кипа книг по сельскому хозяйству, о котором Джереми мог бесконечно слушать. Бывало, он лежал в полной прострации, и ему ничего не хотелось делать, а я читала вслух о плюсах и минусах запашки люцерны, необходимых процедурах для поросят, которые отказываются сосать, о преимуществах аренды кукурузников для обзора земли с неба. На подоконнике у нас была своя небольшая ферма: ползучие бобы и редис в разнообразных пенопластовых емкостях. Если меня когда-нибудь пригласят на телевикторину и выпадет тема "сельское хозяйство", я как нечего делать выиграю их хваленый микроавтобус со встроенным телекомплексом от "Уорнер Бразерс".
Так, посмотрим, чем я здесь занимаюсь: призвала на помощь медицину и науку, лишь бы отклониться от главной темы. От способности, благодаря которой мой сын был самим собой, единственным в своем роде: о его видениях, о его… Боже, не знаю, как вам заблагорассудится их называть. Как бы там ни было, а Джереми действительно видел что-то сверхъестественное. И точка.
Однажды я читала журнал, как вдруг сын сказал:
- Ты их видишь?
- Что? - не поняла я.
- Здесь, прямо перед нами, в воздухе висят металлические трубки.
- Трубки?
- Да, такие укладывают вдоль дорог для дренажа. Они плавают прямо перед нами. А теперь входят в меня. У меня все тело в дырах. Туннели. - Он рассказывал, а сам смотрел в потолок.
Я записывала за ним.
- Что ты еще видишь?
- Вижу землю, но тени не отбрасываю. Вместо нее льется свет.
- А еще?
- Зашел в темную комнату. Передо мной висит планета. Земля. Она примерно с тебя ростом. Светится, как на старом фильме, снятом НАСА. Висит прямо посреди комнаты.
- И что с ней происходит?
- Ничего. Наш шарик парит в свободном полете. Если подойти и дунуть, можно вызвать ураган где угодно, в любой точке планеты. Я потрогал Антарктику. Холодная. А теперь смотрю на свои пальцы.
- Продолжай.
- Земля такая яркая - у меня руки красные на просвет.
- Так.
Джереми на какое-то время умолк.
- Что-нибудь еще видишь? - поинтересовалась я.
- Все. Больше ничего.
- Попытайся.
Через пару секунд он проговорил:
- Мам, я никогда тебя по-настоящему не узнаю. Ты тоже это понимаешь?
- Понимаю.
- Надо было связаться с тобой раньше.
- Чепуха.
- У меня больше не будет картинок в голове. - Я хотела возразить, но он продолжил: - Нет, мам. Все кончено. Теперь твоя очередь.
- Я не умею.
- Ошибаешься. Если уж ты передала мне это глупое пение наоборот, то я даже не сомневаюсь - у тебя в голове есть кое-какие картинки.
Дело было к вечеру, в один из рабочих дней; я пару раз глубоко вдохнула и закрыла глаза. Джереми сказал:
- Попробуй отыскать фермеров.
Я попыталась.
Что мы видим, когда закрываем глаза? Все и ничего. Мне всегда хотелось узнать, что чувствуют слепые от рождения. Какие им снятся сны? Они ощущают звуки или изменения температуры? Кто-нибудь это изучал?
По понятным причинам с той поры я много думала о том, может ли мне что-нибудь "привидеться". Начнем с того, что, на мой взгляд, только люди могут отделить сон от грез наяву. Будь ты львенком, медузой или папоротником - ты не отличишь бодрствование от сна. Мне кажется, что еще несколько тысяч лет назад люди тоже так считали. А потом появился человек, который разрушил замкнутый круг и раскрыл разницу между двумя мирами. Несколько сотен лет люди свыкались с мыслью, что жизнь наяву и мечта - две совершенно разные вещи. И этого бы не случилось без того, первого "Джереми".
А после произошло еще кое-что. Имея представление о мире мечты и реальной жизни, мы еще не подозревали о прошлом, настоящем и будущем. Был день, снова день, и день за ним.
завтра = вчера = сегодня = то же самое = всегда
Наверняка не обошлось без первопроходца, который совершил основополагающий скачок, - того, кто рассказал остальным о существовании места, где нас нет и где все не так, как мы привыкли. Из-за мысли о будущем жизнь людей изменилась. Их потомки стали жить по-другому, лучше. Мы научились прилагать ум к действию и усовершенствовали способы выполнения задач. И это людям открыл такой же человек, как Джереми.
А потом пришел еще кто-то и рассказал нашим предкам, что существуют не только жизнь и смерть, а еще и жизнь после смерти. Вещатель, Джереми. Мой сын был рожден сказителем, и теперь он решил переложить свою задачу на меня.
В тот день в гостиной я пообещала ему сделать все, чтобы увидеть фермеров. На успех я и не надеялась.
Клаус Кертец сказал:
- Ты ведь узнаешь меня, Элизабет, правда?
- Нет. - Я изо всех сил пыталась сохранить самообладание. Не забывайте, я не помню, как был зачат Джереми. Что, если этот человек насильник? Или я забеременела по своему преступному согласию? Я не имею права никого судить. Главное: он подарил мне сына. Цель не оправдывает средства, но Лиз Данн однажды дала жизнь. И если я хочу услышать правду о той ночи в Риме, придется сохранять внешнее спокойствие. Обвинения и слезы ни к чему не приведут, а меня уже тошнило от пустоты и незнания.
Как и говорил Райнер, Клаус оказался безумно хорош собой, а с красивыми людьми всегда трудно разговаривать. Такому человеку хочешь понравиться - и приходится из кожи вон лезть, изображая равнодушие. Мы, люди, - убогие поверхностные существа.
Клаус пожал мне руку, и у меня на миг даже колени подогнулись. Как долго мы ждем от жизни подобных моментов, а когда они наконец снисходят на нас, проваливаем их, как и все остальное. Чтобы я цепенела от чужого взгляда? Да ни за что! А тут вдруг на тебе. Глупая, глупая Лиззи. Он сказал:
- Вы меня не узнаете. Я так и думал. Как печально… А вот я помню вас очень хорошо.
То, что меня запомнили, - уже само по себе неожиданность, но чтобы ХОРОШО?!
- А еще что вы запомнили?
- Все. Та поездка в Рим… Родителям ведь было все равно, куда нас отправить - они собирались отдохнуть в Скандинавии без чад. Так что никакой образовательной программы то путешествие не предполагало. Как вы выражаетесь, "пьянки-гулянки". Вам понравился Рим?
- Да.
- Но меня вы не помните?
- Нет.
Клаус взглянул на Райнера.
- Герр Байер, насколько я понимаю, это вы разыскали Элизабет?
- Совершенно верно.
- Пусть вы ее нашли, да только объясните, ради Бога, зачем было тащить ее сюда? Элизабет… - он посмотрел в мою сторону, - …счастливая ночь из далекого прошлого.
- По долгу службы я обязан отслеживать все возможные зацепки.
- Зацепки? И к чему же ведет эта зацепка? - Клаус повернулся ко мне. - Элизабет, почему вы проделали этот путь в Вену из самой Канады? Ведь вы до сих пор там живете, верно?
- Да.
- Неужели вы приехали только, чтобы взглянуть на человека, которого даже не помните? Ничего не понимаю.
Мне показалось преждевременным рассказывать про Джереми. Я не находила нужных слов, сама не осознавая, чего мне хочется больше: убить этого человека или обцеловать его и ткнуться языком в ухо.
Он почти обезумел оттого, что я его не помнила. Спросил меня:
- Что такого заманчивого поведал обо мне мистер Байер?
Я ответила:
- Немногое. Что вы… домогаетесь женщин на религиозной почве. Хотя я, наверное, неточно выразилась. Ну, вы и так понимаете, о чем я.
- Ах да, конечно. Только, видите ли, я этим больше не занимаюсь.
Тут в разговор вклинился Райнер:
- То есть как это, больше не занимаетесь?
- Мне прописали лекарство. Пароксетин. Я его принимаю уже три недели, и та часть мозга, которая побуждала меня к навязчивым состояниям, дезактивирована.
Райнер колебался.
- Чушь собачья, repp Кертец.
- Если хотите проверить, то, пожалуйста, проверьте. Сегодня утром я увидел двух из своих прежних… хм… подруг и спокойно прошел мимо. У меня даже не возникло желания с ними разговаривать. Мне поставили диагноз обсессивно-компульсивное расстройство - навязчивый невроз, а современная медицина располагает всеми необходимыми средствами для его лечения. А то пятнадцать лет фрейдистской психотерапии, золотые годы - коту под хвост, и ничего… Теперь же глотаешь таблетку, и - вуаля! Я такой же нормальный человек, как и все. Скажите, Элизабет, у вас есть знакомые, которые не могут спокойно уйти из дома - беспрестанно возвращаются, чтобы проверить, выключена ли плита?
- О да. Дженнифер из отдела кадров. Она по четыре-пять раз на кухню бегает, пока не успокоится. Однажды даже на руке написала: "выкл".
- Вот и я о том же. При нынешнем уровне медицины обязательно придумают какое-нибудь лекарство специально для тех, у кого плиты вызывают навязчивые состояния, и назовут его, скажем, "плитекс".
- Пожалуй, вы правы.
- Спасибо. И поведайте все-таки истинную причину своего визита.
Райнер кивнул мне. Я потянулась к сумочке и вынула пачку фотографий Джереми - десятки сделанных собственноручно (включая обезоруживающую улыбку) и два жалких крохотных снимка, которые передала соцработник. Разложила их на столе, получился длинный ряд. По большей части я снимала в квартире, иногда на пляже и один раз на вершине горы Граус. Выдался прекрасный солнечный день, позади, точно озеро, сверкал огнями город. Когда Клаус увидел первый снимок, я решила, что будет гуманно сказать:
- Мне очень жаль вас расстраивать, Клаус, но его уже нет. Почти семь лет.
Пожалуй, даже фанатику трудно за раз переварить такое огромное количество хороших и плохих известий. Он присел за стол, не выпуская снимки из рук, и я уже начала подумывать, не поторопилась ли с приездом.