- Как его звали?
- Джереми.
- Расскажите, каким человеком был мой сын?
- Хорошим. Только я познакомилась с ним всего за четыре месяца до смерти. Мальчика усыновили при рождении, и я ничего не знала о его местонахождении, пока он сам меня не разыскал.
- От чего он умер?
- От болезни. Рассеянный склероз. - Я заглянула в сумку. - Я тут захватила видеокассету, но на европейском магнитофоне ее посмотреть не получится.
Райнер сказал:
- Можно съездить в участок. Наша аппаратура читает любой формат.
Мы уселись напротив Клауса, стараясь не глядеть в сторону, пока он просматривал фотографии. Из уважения к чувствам растроганного отца.
Герр Байер поинтересовался, не болит ли у меня голова, и я ответила:
- Да нет, уже гораздо лучше. Наверное, это из-за перелета, да и вся та заваруха в аэропорту…
- Конечно-конечно, - с излишней поспешностью заверил меня Райнер.
- Кодеин здорово выручил. Спасибо.
- У меня еще есть, если понадобится. По роду деятельности всегда стараюсь иметь под рукой.
Клаус оторвался от фотографий и попросил:
- Пожалуйста, давайте съездим в участок.
Нас отвез Райнер на своей машине; я сидела впереди, Клаус - на заднем сиденье. Новоиспеченный отец погрузился в молчание и с напряженным лицом глядел в окно: на тучи голубей, на стайки японских туристов и на каменную кладку, витиеватую и изысканную, как в сказочном городке.
Войдя в здание участка, мы поднялись на лифте, прошли несколько коридоров и оказались в видеозале. Клаус сидел и ждал, а Райнер тем временем демонстрировал, как пользоваться техникой.
Я пояснила:
- Это запись с моего дня рождения в ноябре 1997-го, в доме у моей матери. Джереми еще более или менее владел мускулатурой лица. Мы все тогда немного набрались. Он умер примерно месяц спустя. В сущности, это последний удачный вечер.
- Пожалуйста, дайте взглянуть.
Я включила магнитофон, в который раз удивившись, что запись не пострадала от времени. Послышался треск, визг и, наконец, голоса: мы с Джереми, мать, Уильям и пара его сорванцов. Нэнси весь вечер дулась в углу. Лесли с семейством уехала на туристическую прогулку по острову Ванкувер.
Снимала в тот вечер я. Запись начиналась с фразы Уильяма: "Ну все, Джереми, сейчас мы тебе устроим испытание не для слабаков".
- Рассказывай небылицы! Мне все по зубам.
Мы с матерью гикали, ребятня визжала.
- Ну-ка, - подначивал Уильям, - а что про это скажешь… - Он вставил кассету в деку (специально раздобыли японскую модель с обратным воспроизведением), включил запись и зазвучал "Дьявол в Джорджии". На скорости было трудно разобрать слова: "Огнем пылает адским пик горы, затмило солнце пламя. Беги, пацан, беги!"
Сын крикнул:
- Смеешься! Вырубай свою шарманку, я буду петь!
Уильям повозился с выключателями, и Джереми бодро пропел хит наоборот. Все взгляды обратились на моего братца. Он нажал воспроизведение, и все прошло без изъяна. Мы от души повеселились в тот вечер.
Клаус поинтересовался:
- А чем вы занимались?
Я остановила запись.
- Перепевали песни наоборот. Этот фантастический дар Джереми унаследовал от меня.
Снова пошел фильм. На этот раз Уильям говорил:
- Ах ты, мерзавец, я вижу, тебя ничто не остановит. А как насчет попсы? - Уильям повернулся лицом к камере (и ко мне), а затем сказал: - Ну что, повеселимся?
Мелюзга заголосила:
- Пап, заткнись! Уильям снова:
- Ну что, повеселимся!
- Папа, ты дурак!
- Леди и джентльмены, любимая вещь всех времен и народов, "Богемская рапсодия"! "Я к смерти не стремлюсь, но жизнь порой не в радость".
Джереми сказал:
- Не мельтеши, я на этом номере пуд соли съел. Сэр Уильям, врубайте запись!
Парень встал, что само по себе уже было приятной неожиданностью, и, прекрасно владея телом, в точности изобразил знаменитого тенора. Нас настолько увлекло его исполнение, что, когда он закончил, в комнате наступила гробовая тишина.
- Ну и? - сказал Джереми. - А теперь, если желаете, воспроизведение.
Оригинал не шел ни в какое сравнение. Мы знали, что будет безупречно, и не ошиблись.
Я спросила:
- Джереми, хочешь обратиться к благодарным потомкам?
Один из мальчишек спросил:
- А что такое "благодарные потомки"?
Мать ответила:
- Благодарные потомки, мой мальчик, это люди, которые тебя помнят.
Джереми взглянул в камеру и неторопливо послал в объектив воздушный поцелуй.
- Приветствую вас, грядущие поколения. Рад наконец-то с вами встретиться. - Это был крайне волнующий момент, словно душ из лепестков цветущей сливы, что сыплются в апреле на ветровое стекло. - Рад, что вы к нам присоединились.
- Речь! - Мать безнадежно перебрала коньяку.
- Грядущим поколениям и всем, присутствующим в этой комнате, желаю мира, процветания и долгой, прекрасной жизни. - Он послал еще один воздушный поцелуй в камеру. - До встречи. Не ссорьтесь.
В комнате стало тихо. Нэнси, со свойственным ей прагматизмом, нарушила безмолвие:
- Давайте, что ли, торт резать.
Мальчишки устроили перепалку, кому зажигать свечи. И странное ощущение ушло. Я выключила магнитофон.
- Там еще есть. Мы устроили караоке-марафон. Близняшки вроде бы могут петь наоборот. Уильям - нет.
Райнер сказал:
- Я могу переписать для вас попозже.
Клаус медленно покачивался. Полицейский оставил нас, и я села возле потрясенного отца Джереми на кресло.
- Знаете, следователь мне ничего не рассказывал. У вас есть дети?
Кертец был сражен.
- Нет.
- Вы когда-нибудь были женаты?
- Я? Нет. К сожалению, мои причуды моментально отпугивали молоденьких газелей.
Мы замолчали, и Клаус попросил разрешения посмотреть кассету в одиночестве. Я оставила его.
Несколько лет назад я стала обедать в больничном кафетерии. Кормят там вполне сносно, но цель моих визитов была иной. Я наблюдала за людьми, пытаясь вычислить, какие внутренние драмы занимают моих сотрапезников. Столь нехитрое занятие помогало внести в собственную жизнь хоть толику интереса. Когда полчаса спустя в дверях видеозала появился Клаус, мне сразу вспомнились ожидающие из больничного фойе. Их многое объединяло: походка человека, утратившего последнюю надежду, адская боль в душе, беспомощный взгляд. Райнер позвал Кертеца в кабинет и пригласил присоединиться к нам.
К тому времени Клаус успел расставить все точки над "i" и понять, почему я приехала в Австрию. Он сказал:
- Вы думаете, я вас изнасиловал, да?
- Понятия не имею.
- То есть вы вообще ничего не помните?
- Ничего. - Повисло тягостное молчание. Я сказала: - Пожалуйста, расскажите мне все.
Он начал:
- Вряд ли мой рассказ соответствует вашим ожиданиям. Мы поднялись на крышу той ужасной дискотеки; целой компанией, человек восемь, наверное. Все порядком выпили, но вы накачались больше других.
- Это я помню.
- Мои друзья вели себя как самые заурядные подростки: плевались с крыши, бросали шутихи. Я бы и сам к ним присоединился, да боялся оставить вас в таком состоянии. Парни даже меня поддразнивали: "Сюси-пуси. Ой, глядите, какая нянька". И в том же роде. Потом пацаны решили спуститься вниз, чтобы закинуть удочки насчет ваших разбитных подруг, так что мы остались вдвоем. Я думал, как бы спустить вас обратно в зал, потому что это была задачка не из легких. Мало того, что крыша была покатая, мешали трубы, какие-то железные коробки и провода. А вы, хм, довольно…
- Я крупная женщина, Клаус. Чего уж скрывать.
- Да, ну и… я попросил вас рассказать о себе. Так я узнал, что вы из Ванкувера, и вам одиноко, как никому на свете. Сказали, что ваше любимое занятие - заходить в чужие дома и там сидеть, ничего не делая, просто сидеть. Никогда не слышал ничего более печального.
Я закусила губу.
- Вы были не в себе, а мне кажется, эту вашу сторону люди видят не часто. Вы пьете?
Райнер вопросительно изогнул бровь, но я сразу поняла, к чему клонит Клаус.
- Нет, не пью. Вы прекрасно знаете, что со мной происходит, когда такое случается.
- Ну вот, вы были неуправляемой, неуемной и попросили вас поцеловать. Я не отказался. Вы признались, что это первый поцелуй в вашей жизни, и я был очень счастлив, что для кого-то стану таким хорошим воспоминанием. Вы не захотели останавливаться на поцелуях, мы были на крыше, перед нами высился Колизей, это был Рим и мы… Что сделали, то сделали. Получилось здорово. Надеюсь, вам тоже понравилось. И хотя у меня уже был кое-какой опыт, хотелось, чтобы первый раз был именно таким. Я вкусил настоящей романтики. Мне жаль, что вы ничего не помните.
- Мне тоже.
На тему зачатия Джереми было все сказано, и вопрос потерял актуальность, как для меня, так и для Райнера. И тут, кто бы мог подумать, я зевнула, прервав затянувшееся безмолвие. Пришлось извиниться перед собеседниками:
- Совсем из колеи вышла, после того происшествия в аэропорту Франкфурта никак не втянусь в прежний ритм.
Клаус поинтересовался:
- Так и вы попали в ту переделку?
- Н-да, можно сказать и так.
Как выяснилось, Клаус был среди двух миллионов людей, пострадавших из-за того, что таможенники обнаружили в моем чемодане космический мусор. Герр Кертец встречал мать, которая возвращалась через Франкфурт из ботанической экспедиции по Исландии - изучала лишайники и мох. Клаус три раза приезжал в аэропорт, пока не прибыл ее рейс.
Он взглянул на меня, потом на Райнера и понял, что ситуация далеко не так проста, как могло показаться на первый взгляд. В итоге мы рассказали ему о метеорите и событиях, которые последовали дальше. Клаус ужаснулся. По роду деятельности он прекрасно наслышан об альфа-, бета- и гамма-лучах.
- Радиация! Вы могли облучиться! Какой вам присвоили индекс? Что сказано в документах?
- Я вообще не видела никаких бумаг.
- Это невозможно. Вам должны были выдать хотя бы справку о медицинском освидетельствовании.
- К сожалению, не выдали.
Клаус взглянул на Райнера.
- Невероятно. Каким-то образом можно получить информацию?
Райнер согласился помочь, и они оба принялись прорабатывать адресные книги и компьютерные базы данных. В результате получился приличный список адресов и телефонов. Я же тем временем пребывала в счастливом экстазе, зная, что в моем "крысином гнезде" хранится не только хлам и мусор: в глубинах подсознания таится нечто большое и светлое.
Когда Клаус с Райнером удовлетворились результатами поисков, им пришлось вывести меня из блаженного забытья.
- Да, я здесь…
Райнер предложил подбросить меня в отель.
И тут вдруг я запаниковала: снова придется остаться в просторном трехкомнатном люксе, одной в чужом городе. Моя миссия в Вене выполнена, и я снова стала собой; нет больше неразгаданных тайн, настала пора возвращаться к прежней жизни, где меня ждут только квартира и работа.
Клаус сказал:
- Позвольте пригласить вас на ужин, Лиз. Составьте мне компанию.
Я согласилась, и страхи меня покинули.
Когда я вышла из ванной и увидела мертвого Джереми, то села на стул возле его кровати, купленной всего месяц назад. Взяла сына за руку, заглянула ему в лицо и пискляво всхлипнула. Я тут же подумала: "Да, точно, кто-то пискляво всхлипывает". За окном стояло пасмурное унылое утро буднего дня. Доносились какие-то звуки: жизнь шла своим чередом, а я будто оказалась в другой галактике. Подумала о покойниках; вспомнила, как хоронили отца. Его кремировали - тела мы не увидели. Прах доставили из Гонолулу курьером; как же несправедливо, что нам не удалось в последний раз на него посмотреть. Помню, как мне нравилось разглядывать мертвецов по телевизору. Теперь эти тихие радости остались в прошлом.
Я знала, что надо кого-то оповестить, да только кого? Уильям и Нэнси с детишками отчалили в "Диснейленд". Лесли с семейством отдыхали в "Дисней уорлд". Мать на телефон не отвечала, так что я позвонила доктору Тайсон. Она-то и взяла на себя формальности: договорилась о машине и оформила необходимые бумаги.
Повесив трубку, я снова подсела к сыну. Чувство у меня было столь странное, будто я - не я, а маленький НЛО, который завис над плечом женщины по имени Лиз. Я просидела так примерно час, не отводя глаз от Джереми. За долгие недели болезни вокруг него образовался целый натюрморт из пустых пузырьков и початых баночек с пудингом. Рядом лежали стопки журналов "Современный фермер", аккуратно сложенные одеяла, два подкладных судна и дистанционный пульт от телевизора, да еще поилка.
Тут приехала "скорая", и мальчика забрали. Вместе с ним меня покинуло и чувство отчужденности. Я пришла в себя, обвела взглядом Самую Пустую Комнату на Свете и поняла, что больше ни минуты здесь не пробуду. Схватила белую полиэтиленовую сумку, сунула в нее кое-что из ванных принадлежностей, платье, пару рубашек и поехала к матери. Она возвращалась из магазина с продуктами и, увидев, как я заруливаю во двор, сразу поняла, что стряслось.
У матери выработалась особая манера справляться с тяжелыми ситуациями. Она берет на себя какую-нибудь задачу средней сложности и в кровь разобьется, но дело сделает; в данном случае она взялась организовывать похороны. Таким образом ей удалось пережить смерть отца, а теперь и внука. Остальные члены семьи явно не хотели лишать себя земных благ и собирались нежиться на райском солнечном побережье до самого Рождества. Мать разозлилась, как тигрица, и устроила родичам по телефону порядочную взбучку:
- Ваш племянник и мой внук не будет лежать в глубокой заморозке, пока вы с Лесли стоите в очереди на "Волшебную гору" или в проклятый джакузи феи Динь-динь. Остальные пусть остаются, но ты, Уильям, и ты, Лесли, сейчас же возвращаетесь домой. Да, сестра все оплатит.
В итоге брат с сестрицей вернулись к 27 декабря, дню похорон.
Мать организовала службу и разместила в "Ванкувер сан" объявление о смерти. Мы обе ломали головы, кто из знакомых или членов семей Джереми объявится, увидев некролог. Хотели пригласить Кайлу из социального обеспечения, но служба была закрыта.
Мать заказала нечто - не гроб, а последнее желание панельного гомосексуалиста. Только представьте: густой, насыщенный красно-коричневый цвет с металлическими вкраплениями, дубовая лепнина, хромированные перила и орнамент на крышке. Добрый жест, хотя и несколько специфичный.
- Месяц назад на твоем дне рождения я пила красное вино, и Джереми восхитился оттенком, который дает падающий на бокал свет от люстры. Я хотела подобрать нечто похожее. Кажется, получилось довольно близко.
Матери действительно удалось воспроизвести рубиновый оттенок вина.
Рождество в том году праздновать не стали - не имело смысла. На День подарков, второй день Рождества, я немного оттаяла и более или менее взяла себя в руки. Впрочем, при мысли о предстоящем возвращении в квартиру нападала жесточайшая хандра. Пришлось матери съездить в мое покинутое жилище и забрать кое-что из вещей. Надо сказать, перспектива ее отнюдь не воодушевила. Мы поехали на ее машине и уже приближались к дому, когда мамулю прорвало на проповедь:
- Знаешь, Элизабет, тебе не помешало бы зайти. Иногда полезно побыть среди родных стен - глядишь, все в норму придет.
- Я не хочу приходить в норму. Мне жутко в квартире. Не желаю даже видеть этот дом, не оставляй там машину.
- Не устраивай сцен.
Мать свернула влево, вырулила на мою улицу, и при виде нашего многоквартирного дома у меня все сжалось внутри.
- Элизабет, поднимайся и помоги собрать вещи.
- Нет.
- Ну вот, как обычно, вечно мне самой все разгребать.
- Да, мам, сделай одолжение. - Я осталась в машине и принялась разглядывать кусты рододендрона, росшие на другой стороне улицы. Мармеладного цвета кот крался к невидимой добыче.
Если бы я зашла в квартиру, вернулись бы страхи, терзавшие меня всю жизнь. Вспомнились времена, когда у меня не было широкой двуспальной кровати и я ютилась на тесной кушетке. Что подумают гости, которых я, может быть, когда-нибудь приглашу?
Вспомнился совет покойного сына. И тут в окно постучала мать.
- Я намерена привести твое жилье в божеский вид.
- Что?
- В таком бардаке только мне под силу разобраться.
- А почему именно сейчас?
- Потому что, если я оставлю все на тебя, ты пальцем о палец не ударишь.
- Мне все равно.
Мать отлично держала себя в руках.
- Работы невпроворот. Можешь здесь посидеть, если лучшего занятия не придумала.
Сказала, и след простыл. Я вышла из авто, прогулялась до автобусной остановки и поехала к матери.
Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы принять боязнь собственной квартиры за страх одиночества. Пока со мной жил Джереми, я совсем забыла, что такое быть одной. Из памяти исчезло самое ненавистное: привкус желчи от мысли о предстоящем ужине и пустом вечере. Я забыла, каково просыпаться в субботу и понимать, что впереди целых два дня, которые надо чем-то заполнить. Забыла холодный свет разгорающегося утра в щелке между шторой и подоконником, навевающий мысли об отсутствии настоящей жизни. Несмотря на усилия (пусть внешне все выглядело вполне благополучно), доминантой моего настроения было неизменное одиночество, которое заглушало собой прочие краски жизни.
И еще я начала стареть.
Наверное, люди на каком-то этапе жизни понимают, что добились всего отпущенного им в любви, власти, деньгах. Настает время смириться с тем, кто ты есть и кем стал. Думаю, я пожертвовала определенностью во имя спокойствия из обычных счетоводческих соображений: так легче, смириться с судьбой. Это было глупое решение. Из-за него я не вкусила жизни по ту сторону Зазеркалья, жизни с Джереми, заботливым и отзывчивым на заботу. Когда он болел, я себя уговаривала, что он умрет не скоро, и проблема одиночества не стояла передо мной столь остро. О чем я думала? Насколько извращенным надо быть человеком, чтобы находить радость в продлении страданий ближнего? Чем я лучше Донны?
На автобусную остановку я тащилась из последних сил: одолевала тоска по Джереми и тошнило при мысли, что мне предстоит прожить в одиночестве еще лет тридцать. В дороге я мечтала, чтобы автобус упал в пропасть и разбился в блин, так, чтобы и вспоминать было не о чем.
Когда я приехала к матери, стало легче: теперь в квартире будут обитать двое. Как ей удалось протянуть все эти годы в полном одиночестве? Впрочем, она не производит впечатления страдалицы. От таких мыслей стало еще тяжелее: что, если я ошибаюсь? Впрочем, мать вся как на ладони: что есть, то есть.
Вернулась она часов в семь и сразу с порога проговорила:
- Все подчистила, по нулям.
- В смысле?