Конечно, были там и треугольные, серьезные, "каренинские" романы, однако в большинстве своем молодые люди обоих полов отнюдь не стремились разыгрывать тяжеловесную классику с разрушительной ревностью, их больше влекла сексуальная авантюра: случайные встречи, скажем, в поезде "Красная стрела", случайные или подстроенные совпадения в Домах творчества, соседние каюты на теплоходе "Грузия", побеги в Питер, в Ялту, в Сочи, в высокогорный Цахкадзор, где все, старик, до чрезвычайности обостряется, или, предположим, какой-нибудь большой загул по поводу Ленинской премии у "нашего мужа", когда на высоком градусе поддачи спонтанно возникшие парочки разбредаются по саду; бывает и чистая декамероновщина, связанная с постоянной советской темой "муж уехал в командировку".
Мужчин с активным драйвом узнавали сразу и называли с исключительным цинизмом "ходоками": дескать, изголодались так, что тыщу верст готовы пропереть пешком, ежели появится какая-нибудь стоящая баба.
Женщин богемы оценивали по особой искорке в глазах, которую уважительно называли "блядинкой". Интересно отметить, что все эти перемещения и пересечения вовсе не были повальным блядством. Скорее уж можно было это назвать массовой карнавальной игрой новых свободных - или жаждущих свободы - людей в несвободном государстве. Так в Москве с ее вечной кошмой серых небес жаждут интенсивных красок, калейдоскопа. Эротическая авантюра приносит эти краски и окрашенные звуки: утреннее солнце, ночь, молодой серп Луны, густая синева, полосы серебра, любовная игра вытесняет бесконечный грохот пустых самосвалов, в тишине начинает звучать тема Бизе, сближаются стук его каблуков и цоканье ее каблучков.
Среди людей, вовлеченных в этот карнавал, вступает в обращение местоимение "ты". Оно означает "свой", "своя". На какой-нибудь премьере становится заметным, что большинство "красивых и влюбленных в молву" обращаются друг к другу на "ты". Почти безошибочно можно сказать, что если мужчина и женщина говорят друг другу "ты", значит, у них был сильный контакт. Не любовь, не роман, а просто сильный контакт. Употребление "ты" означает, что и в будущем при удачных обстоятельствах между ними возможен сильный контакт. Так или иначе "ты" - это принадлежность к одному клану; друзья по сексу.
Когда Роберт после своих индийских злоключений впервые посетил большой дипломатический прием - это было в Спасохаузе четвертого июля, - он в толпе гостей почти сразу увидел Ралиссу Кочевую. Она была в скромном платьице на бретельках, что делало ее еще более неотразимой, чем обычно. Окруженная рослыми иностранными мужланами, она хохотала, глотала шампанское, курила и сбрасывала пепел в пепельницу, которую держал для нее какой-то военный атташе в аксельбантах. Супруг Кочевой, занятый беседой с дядьками номенклатуры, стоял в некотором отдалении и бросал на супругу тревожные взгляды.
Анка на правах одной из описанных поэтом "домашних богинь" стала пробираться к Мирке Ваксон. Роберт остался один в толпе. Прислонившись к стене, он стоял под большой абстрактной картиной Джексона Поллака, выставленной тут явно в пику советскому соцреализму, и наблюдал Ралиссу. Ну и девка, чего только не несут о ней по городу! Да ведь это же сущая нимфоманка, если принимать все сплетни всерьез. Хотя бы наполовину всерьез. Хотя бы на четверть. Однако без этой четверти рассеялась бы ее неотразимость. Потеряла бы девушка свою магнитность.
Почувствовав на себе чей-то внимательный взгляд, Ралисса повернулась, глаза ее вспыхнули, и она тут же двинулась к нему, раздвигая плечиком иностранную мужскую массу. Через минуту она уже стояла почти вплотную к нему. Чуть продвинув вперед одно из колен, можно было утвердиться меж двух ее коленок.
"Что с тобой там случилось, Роберт?" - спросила она так, как будто вокруг никого не было.
"В каком смысле?" - удивился он. Он и в самом деле был удивлен, почему эта светская дама обращается к нему на "ты". Смысл вопроса был ему не так уж важен. Она подняла свой правый локоток, как будто хотела положить его ему на плечо, однако спохватилась и сделала вид, что просто так потягивается.
"Ты бы знал, Роберт, что со мной было, когда дошел слух о твоем происшествии в этой Индии. Я сама чуть не сыграла с нашего этажа".
Он рассмеялся, как будто речь шла о каком-то смешном эпизоде в экзотическом путешествии. Отмахнулся своей здоровенной ладонью: дескать, а, чепуха! Она отпила шампанского и сунула почти пустой бокал в карман его пиджака.
"Значит, мы теперь с тобой на "ты", Ралисса?"
"Я на "ты" со всеми красивыми мужиками. Особенно с теми, у кого детство еще сквозит в чертах лица".
"Даже с теми, с кем ты не?"
"Даже с теми, с кем еще не. С кем еще буду".
Он вдруг почувствовал, что тяга к ней становится невыносимой.
"Когда ты хочешь, Ралисса?"
"Когда ты хочешь, Роб. Завтра? Сегодня? Выбери время и скажи".
Он не успел ответить. Круглый, в клетку, вечно седоватый, salt and pepper, свиреповатый муж социалистического реализма оттер от него свою благоневерную и, ухватив ее за тот самый локоток, что норовил приземлиться на плече товарища Эра, повлек прочь под взглядами гостей американского посла. Она оглядывалась.
Через несколько минут к стоящему одиноко, если не считать внезапно явившегося роя светленьких индийских мушек, поэту пробрались расфуфыренная а-ля "театр эстрады" Анка с Ваксонами.
"Ну, мой милый, налюбезничался всласть с этой блядью? - она еле сдерживалась, чтобы не заорать при всем честном народе. Выхватила у него из кармана ее бокал и выдула все, что в нем осталось. - Чтобы узнать ее подлые мысли!"
"Не заводись, Анка, - сказала ей Мирка. - Наш Робик притягивает к себе таких дам, но ведь и у нее, у Кочевой Ралиссы, есть сильный магнит. Вот спроси хотя бы у Ваксона. Как ты считаешь, Ваксон?"
"Да, - строго ответил Ваксон, а когда "домашние богини" потребовали уточнений, еще более строго уточнил: - У нее есть".
…С того лета прошло еще несколько лет до блистательного коктебельского сезона 1968. Роберт и Ралисса не раз встречались на разных литературных сборищах и всякий раз все с большей уверенностью обращались друг к другу на "ты".
"…Так это, значит, та самая, о которой ты не раз рассказывал? - с порядочной грустью произнес Юстинас, следя за тем, как в набирающем все больше и больше блеска море передвигается голова Ралиссы: она, эта голова, явно не спешила, поскольку тело с каждым гребком блаженно вытягивалось и скользило по поверхности вод. - Значит, это та самая, которая обжигает взглядом?"
"Да-да, та самая, девка-огонь! Помнишь, я тебе рассказывал, как она отвесила порядочного леща ветерану Вохры во время антишортовской кампании?"
Роберт как раз старался не смотреть в море, потому что увидел, что от столовой к пляжу направилось его семейство, уже откушавшее кофию: царственная Анка, шаловливая Полинка и наблюдательная Ритка с папиросой.
Юстинас уже набрасывал в блокноте различные повороты "той самой": смотрит лукаво искоса, смотрит сводя с ума, исподлобья, отмахивает волосы назад - дескать, все за мной! - снимает без лишних слов свитер, шаровары слетают сами, бежит к воде, влетает в воду - все на удивление быстро и похоже, как будто происходит восстановление того, что только что прошло. "Ты знаешь, Роб, это моя мечта, - сказал художник каким-то странным для такого признания деловым тоном. - Мы с Данутой поженились, когда нам было по восемнадцать, и я ее всю жизнь обожал, но вот когда перевалил за тридцать, я стал мечтать о какой-то несбыточной женщине. То ли в кино я этот образ когда-то подцепил, то ли в голливудских работах, а скорее у Вайды или у Кавалеровича, а еще скорее всего я сам, или вернее художник во мне, создал этот тип, который, возможно, во всех женщинах проглядывает, но ни у кого так полностью не воплощается, как у Ралиссы. В общем. Вот так. Не знаю. Что делать?"
"Как что делать? - с некоторой суховатостью произнес Роберт. - Ухаживать надо за ней, тем более что ты здесь один и она одна. Любой мужик при виде такой одинокой Лисы Ралиссы вообразит себя Котом Базилио".
1968, август
Пляж
Литфондовский пляж был привилегированной зоной отдыха. Посторонний народ, то есть без пропусков, не допускался. А ведь тянулся народ, жаждал позагорать под литфондовскими лучами солнца среди своих любимых авторов, что вполне естественно в такой литературо-центрической стране, как СССР. Некоторые рьяные читатели, особенно из поклонников журнала "Юность", собирались кучками возле входа, чтобы посмотреть, как выходят из парка и направляются на пляж их любимцы, кумиры, властители дум, более яркие в этой стране, чем звезды футбола, хоккея, фигурного катания. Вот они идут один за другим: Ян Тушинский, одинокий как Дон Кихот, а ведь его могли бы сопровождать сотни лучших девушек социализма, а вот и Кукуш Октава, похожий на возмужавшего Лермонтова, ведет четырехлетнего Булю, который недавно уж отчебучил тут штучку так штучку: на вопрос "Кто твой папа, мальчик?" ответствовал: "Если я вам скажу, кто мой папа, вы прямо тут и хлопнетесь!", а вслед за ними быстро, почти балетно выскакивает из парка юный, как десятиклассник, Антоша Андреотис со своей удивительной подругой (говорят, уже жена!) по имени то ли Софка, то ли, как в поэме, Фоска, а вот и мощный, несокрушимый движется лидер Роберт Эр, окруженный по обыкновению толпой своих людей, среди которых выделяются друзья: Юстинас Юстинаускас, который всегда рисует, и Иосиф Бокзон , который всегда поет, а вот их догоняет, откидывая ножки в сугубо женской манере, всеобщая darling Нэллочка Аххо в огромной шляпе "серебряного века", когда-то, говорят, принадлежавшей закатной звезде Петрограда Олечке Глебовой-Судейкиной, ну а вот и Ваксон с Подгурским, эх, прозаики-битники-ветерок в голове-со своими ботинками-на ногах и вовне! - и все вот как-то так проходят, ну, совсем не так, как обыватели, ей-ей, вы не смотрите, товарищи, что они вот все так с утра головой мотают, они соображают, они все, конечно, понимают, они всем, включая и обывателей, хотят какого-то внутреннего блаженства!
Охраняли вход на пляж три вполне еще бодрых старушки, ветеранши Коктебеля, помнившие еще основателя колонии Макса Волошина, вокруг которого они когда-то в греческих тунишках кружили с сонмищем юных созданий. Состарившись, они стали бдительными стражницами огороженного галечного пространства. Пропуска, то есть чахлые сложенные вдвое бумажки, проверялись безукоснительно, то есть у незнакомых. У более-менее знакомых, то есть у тех, кто почти уже исчерпал сроки "заезда", проверялись не столь уж неукоснительно. Совсем не проверялись у знаменитостей. Показывая близость к литературе, старушки называли новых звезд по именам. Сияли, когда поэты обращались к ним по почти неискаженным именам-отчествам. Обменивались наблюдениями: "Ты не находишь, Федора, что Стеллочка выглядит, как будто из окружения Марины? Помнишь Лидочку Голидей?"
Интересно будет отметить, что знаменитости иногда оставляли свои пропуска кому-нибудь "из публики" на свой вкус, и таким образом пляж заполнялся не только важными "патриотами" вроде уже упомянутого в 1964 году Близнецова-Первенца, но и вполне симпатичной фрондой. Через внешнее море приплывала сюда и дерзкая молодежь с "общих" пляжей. Смешавшись с толпой купальщиков, напоминавшей шаривари у стен Трои, смельчаки выходили на берег, растягивались на гальке, а то и умудрялись обзавестись лежаком. В конце концов достигался комплект, напоминающий комплект отельного пляжа в Каннах: тела лежали один к одному, правда, не в таком организованном сардинном порядке, как за границей: некоторые ноги, скажем, могли соприкасаться с иными макушками, возникали также и валетные конфигурации. Столкновений почти не возникало. "Никто никому не грубит, - удивлялся Кукуш Октава. - Помните, товарищи, такую картину в доме Караванчиевских?"
Удивляло огромное количество иностранных солнечных очков, а также и других изящных штучек, каких ни за какие деньги не сыщешь в советских магазинах: итальянских шейных платков, американских бейсболок, ярких книжечек издательства "Пингвин", разумеется, на английском языке, французских бикини, чехословацких шортов, сродни тем Юстовским, под общим названием "Пражская весна" - все это благодаря усилиям нашей героической "теневой экономики". Увы, прохладительные напитки любого бренда полностью отсутствовали. При внимательном рассмотрении можно было заметить и серьезный прокол наших идеологических органов: по меньшей мере у каждого пятого молодого человека область средостения украшал маленький православный, а то и католический крестик. Объяснить это явление не мог никто, а потому и сваливали на пустой "снобизм".
Ян Тушинский, переступая длинными ногами от одного пустого клочка до другого, демонстрировал чудо из чудес - фотоаппарат "Полароид", способный не только щелкать, но и немедленно производить великолепную цветную фотку. "Выездная" публика намеренно не удивлялась: дескать, насмотрелись уж на эти "Полароиды" в закатных странах (врали! врали!), а вот наивные "невыездные" просто ахали от восторга - ну что за технология, ну почему, товарищи, мы, при всем нашем величии, ничего такого не производим?! Поэт между тем сиял. Он собирал группы детей, щелкал и вытаскивал картинку, на которой каждый отпрыск мог узнать цветного самого себя. Невероятный, с визгом, восторг! Картинка в конце концов вручалась какой-нибудь из родительниц, чтобы не погиб сей чудесный документ в жадных ручонках дикарей великой, но бесполароидной державы.
Произошел, разумеется, и некоторый казус. Две провинциальные девушки, не опознавшие "лучшего поэта России", а принявшие его за пляжного фотографа, стали упорно допытываться, сколько он берет за снимок на фоне хребта Карадаг. Одна хорошая знакомая Яна, девушка по имени Заря, напустилась на дурех. "Вы что же, великого поэта не узнали? Гения Тушинского приняли за курортного барыгу? Да где это вы видели у барыг такую аппаратуру? Янчик, не снимай их, пожалуйста, ну их к черту, этих дур!"
Ян хохотал и проявлял великодушие. А вот наоборот, возьму и сниму этих непорочных девушек России! Влезайте-ка вон на тот прибрежный камень! И ты, Заря, с ними влезай! А ты, Карадаг, не трясись, не вулканируй, будь вечным фоном своим мимолетным сестрам! Внимание! Одна фотка девушке Кушке! Другая - девушке Грушке! Третья - девушке Заре! Четвертая - мне, а с вас, девчата, по копейке! Он любил простодушных дев своей необозримой страны. Именно такие носили им крынки теплого и пованивающего коровой молока, когда он в компании красноярских "столбистов" причаливал на своих плотах к енисейским городищам.
Все кассеты сегодня и растрачу в этот волшебный день, хоть и стоит каждая - не помню, где и покупал, то ли в Амстердаме, то ли в Антверпене - двадцать четыре доллара штука! Всю сумку растрачу, всех одарю, а потом заброшу чертову штуку в багажник. Впрочем, нет, пару кассет надо оставить на вечернее сборище. Подхватив почти опустевшую сумку, он пошел на самый дальний сегмент пляжа, где было не так густо и где сидели две красавицы его жизни, ставшие теснейшими подругами, бывшая жена Нэлка и нынешняя законная Танька. Они приехали только вчера на его старом "Москвиче". Он их вообще-то не ждал и был слегка шокирован, учитывая присутствие Зари. Все-таки был безумно рад. Ну как можно не радоваться прибытию двух самых близких женских душ? Одна по мере ее поэтического роста становилась все ближе и ближе к Первому, то есть почти Второй. Другая по мере угасания сентиментальности становится резким критиком, то есть настоящей подругой. Она меня никогда не бросит, даже невзирая на Зарю. Впрочем, она о ней ничего и не знает, никогда ее не видела. Они, эти две задающие тон москвички, вообще-то мало кого видят вокруг, да и вообще не особенно интересуются окружающими местностями. Как они смогли добраться сюда через весь ужас Симферопольского шоссе? Да еще и без ветрового стекла, вернее, с его чудовищными осколками. Слушай, да они ведь были обе всю дорогу вдрабадан - вот вам и ответ на вопрос. Пьяного на Руси Бог бережет, это уж точно. Сама мысль о путешествии в Крым пришла им после бесконечного ужина в сомнительной компании. Плюхнули в "Москвич" и помчали. Нэлка была за рулем, дело нешуточное. Возле Кольцевой дороги чуть не перевернулась, въехала в кювет. Какой-то дальнобойщик вытащил тросом. Прочли ему за услуги два или три стиха. Обалдевший парень даже не взял от красавиц десятку денег. Десятку, каково? Вот куда мои заработки уходят! Уже за Тулой начались другие сложности, вернее восхитительные неожиданности, как выразилась Нэлла. Кончился бензин. Танька тогда вспомнила фильм Феллини, где девушки выходят на дорогу и делают вид, что поправляют чулки. Остановился военный грузовик. Женщина отрекомендовалась: "Жена младшего лейтенанта запаса Яна Тушинского". А Нэлка прочла большой кусок из "Родословной". Воины родины оказались джентльменами! Нет, вы это представляете?