Тюрьма, где я отбывал наказание, была по сути медицинским учреждением, и люди, как правило, надолго там не задерживались. Поэтому наша группа всё время оставалась довольно малочисленной, и состав её с годами менялся незначительно. Нам оказывал поддержку буддийский центр в Канзас-Сити. Члены этого центра вынуждены были прилагать массу усилий, чтобы поддерживать его работу в условиях стресса, вызванного городской жизнью, работой и семейными обстоятельствами. Вдобавок к этому, от города до нашей тюрьмы было добрых пять часов езды. Но, несмотря на всё это, они иногда находили время для того, чтобы навестить нас.
Формальную практику выполнять в тюрьме крайне сложно, но в то же самое время местные условия являются идеальными для тренировки внимательности. Тюремная жизнь отличается интенсивностью, от которой просто некуда деться, поэтому, если у вас есть хоть какой-то опыт осознанности, то он обернётся непрерывным наблюдением за состоянием собственного ума. И вовсе не монастырь, а именно гиблые места (см. Главу 1), которые упоминаются в буддизме индийской и тибетской традиций, можно использовать в качестве аналогии, когда мы говорим об условиях для практики в местах заключения.
Шли века, и "гиблые места" стали расхожей метафорой крайне сложной ситуации, полной препятствий для практики. Считается, что потенциал того, кто в состоянии практиковать в таких сложных обстоятельствах, стремительно возрастает. Я испытываю большое уважение ко всем заключённым, кто пытается практиковать Дхарму. Учитывая весь тот скептицизм, а порой и подозрительность, которые вызывает буддизм в стенах американских тюрем, нам здорово повезло, что у нас вообще есть возможность его там практиковать. В некоторых странах Азии, например, нашим братьям и сёстрам по Дхарме вообще запрещена формальная практика. Нарушение этого запрета может повлечь за собой пытки и даже смерть. Отвага этих людей, которые не прекращают скрытую практику и хранят свои обеты даже в таких экстремальных условиях, служит для меня вдохновением – ведь я нахожусь в куда более благоприятной обстановке.
Большинство заключённых живут в общих больничных палатах, и достаточно пары беспокойных соседей, чтобы жизнь всех остальных превратилась в ад. Обычно все попытки заключённых навести в комнатах собственные порядки сводятся на нет усилиями информаторов, которых в каждой тюрьме хоть пруд пруди. Вы либо ведёте себя подобающе, либо вступаете в конфликт и тогда приготовьтесь проводить большую часть своего времени в "дыре" (тюремный изолятор). Возможно, кому-то придёт в голову, что таким необычным путём можно устроить себе уединённый ретрит, но стоит помнить о том, что большинство камер в изоляторе двухместные.
В нашем больничном отделении, рассчитанном на шестьдесят пять человек, было всего лишь четыре одиночных комнаты. Мне посчастливилось занять одну из них. Несмотря на то, что отдельная комната лишь отчасти спасала меня от хаоса, творившегося снаружи, благодаря ей я смог закончить подготовительные практики нёндро тибетской буддийской традиции кагью и получить абхишеку – посвящение.
Распределение жилых помещений происходит в соответствии со стажем работы и способностью держаться подальше от неприятностей. Любая провинность – и вы теряете свою комнату, перемещаясь в самый конец списка. Бывает и такое, что вас безо всякого предупреждения переводят в другое исправительное учреждение, и вам приходится начинать свою тюремную "карьеру" заново, живя в переполненной общей камере. Подобное напоминание о непостоянстве усиливало моё устремление практиковать и вызывало недовольство собой, когда я пропускал практику.
Мне здорово повезло, что к моменту, когда я попал в тюрьму, я уже довольно серьёзно практиковал Дхарму. Впервые я попробовал медитировать ещё в 1974 году. Я принял обеты прибежища в тибетской буддийской традиции в 1978 году, а в 1979 году, в Университете Наропы, получил степень магистра буддийской и западной философии.
Здесь мне хотелось бы немного подробней рассказать о моей жизни до заключения. Я был практикующим буддистом и занимался контрабандой наркотиков. Та мятежность духа, которая была свойственна мне, юноше из бурных 1960-х, привела меня, как и многих других моих сверстников, к поискам некоего опыта истинных переживаний – чего-то, что выходило бы за рамки той искусственности, которой был пронизан обыденный мир.
Эти поиски привели меня в контркультуру, где было принято экспериментировать с наркотиками, а также к изучению восточных религий. Контркультура и наркотики были в этом списке на первом месте, и к тому моменту, когда я начал медитировать, я уже страдал алкоголизмом и наркотической зависимостью.
В конце концов я стал промышлять мелкой контрабандой наркотиков. Я был экспатриантом – жил в Южной Америке – и контрабанда давала мне средства к существованию. Этим промыслом я также рассчитывал скопить средства для возвращения в Соединённые Штаты. Я хотел наконец закончить школу и перевезти свою молодую беременную жену в место получше. К тому времени, когда я встретил своего учителя Чогьяма Трунгпу и принял прибежище, я уже не чувствовал такого социального отчуждения, какое было свойственно мне в молодости, и не интересовался политикой, однако я крепко подсел на алкоголь и наркотики.
Долгие годы я вёл двойную жизнь. В одной из них я был пламенным участником буддийского движения, которое поощряло развитие благоразумия во всех аспектах жизни. В другой я был контрабандистом и торчком. Те мои товарищи по буддийскому сообществу, которые знали о моей второй жизни, постоянно уговаривали меня завязать с ней. Избавиться от зависимости – это легче сказать, чем сделать – и к тому моменту, когда у меня это получилось, было уже поздно. Мне не удалось выйти из игры целым и невредимым.
В итоге это давнишнее увлечение привело меня в 1985 году на скамью подсудимых. Меня обвиняли сразу в нескольких преступлениях – контрабанда кокаина и организация преступной деятельности. Мои учителя и наставники из буддийского сообщества помогли мне решиться принять ответственность за свои прежние поступки и не бежать из страны даже в свете того, что обвинительный приговор и длительное заключение были практически неизбежны. И я ни разу не пожалел об этом своём решении. Я рад, что в конце концов у меня хватило благоразумия последовать их совету.
Я начал выполнять сессии медитации, когда ещё только ждал суда в двуместной камере переполненной окружной тюрьмы, которая была похожа на сущий ад. С тех пор я медитировал ежедневно. Когда в 1987 году я получил возможность жить в одноместной камере, у меня появилась возможность начать нёндро – практику, передачу на которую я получил ещё в 1981 году. В соответствие с традицией мне необходимо было выполнить по сто тысяч повторений каждой мантры и сто тысяч земных поклонов, или простираний. Я начинал практиковать в 3:30 утра, пока в отделении было ещё тихо.
В мою комнату можно было заглянуть через дверной проём или окно. Охранники, которые ежедневно, в пять часов утра, проверяли заключённых, заставали меня за простираниями. Я делал тысячу таких поклонов, и уже к середине сессии пот лил с меня ручьями, сердце бешено колотилось, дыхание сбивалось, а тело вибрировало мелкой дрожью. Моё состояние выходило из под контроля. Я чувствовал себя беспомощным, и мне становилось страшно, а это совсем не то ощущение, к которому стремишься в тюрьме, – тут и так не особенно весело.
Для того чтобы закончить нёндро, мне понадобилось пятнадцать месяцев напряжённой работы, когда на сон у меня оставалось не больше четырёх часов в сутки. Всё это время я также держал пять обетов мирянина (не убивать, не воровать, не лгать, воздерживаться от неподобающего сексуального поведения, не использовать изменяющие сознание вещества). Прежде, до своего заключения, я соблюдал эти обеты лишь когда принимал участие в коротких общих ретритах, не обращая на них никакого внимания в своей повседневной жизни. В тюрьме же я сделал соблюдение обетов мирянина своей ежедневной практикой.
Впервые я стал пробовать соблюдать обеты мирянина ещё в 1985 году, когда меня перевели в федеральную тюрьму, но когда тремя годами позже я стал придерживаться этих правил на постоянной основе, то обнаружил, что это переводит на совершенно другой уровень мою практику внимательности. Наибольшим открытием для меня было обнаружить свою склонность к напыщенной, язвительной и абсолютно бесполезной болтовне.
Мой возросший интерес к монашеской жизни и повседневное соблюдение обетов натолкнули меня на идею принять монашество. По крайней мере, на то время, пока я отбываю наказание в тюрьме. Моя идея заключалась в том, чтобы установить традицию тюремного монашества, которая будет практичной и пойдёт на пользу потенциально заинтересованным в ней заключённым. Чтобы донести эту идею, я собирался либо написать книгу, либо организовать действующий "Орден монахов-арестантов".
Однако я прекрасно понимал, что прежде чем начинать реализовывать такую грандиозную идею, необходимо сначала самому "полностью окунуться в это дело с головой", как частенько говорил мой учитель Чогьям Трунгпа. Поэтому, когда Трангу Ринпоче согласился даровать мне обеты монаха-послушника на весь срок заключения, я был абсолютно счастлив. Мы договорились, что после освобождения я должен буду решить, оставаться ли мне монахом или же продолжать практиковать Дхарму в качестве мирянина.
Монах-послушник соблюдает обеты, которые касаются трёх аспектов поведения: воздерживается от действий, которые могут повредить другим; воздерживается от действий, которые могут повредить ему самому; и воздерживаться от действий, которые отвлекают его от практики внимательности.
Не отрицая важности первых двух аспектов, нужно всё же упомянуть, что вся монашеская жизнь сосредоточена в основном вокруг третьего. Этот третий аспект касается упрощения жизни монаха. Моя наставница в монашеской дисциплине Пема Чодрон – настоятельница монастыря Гампо, расположенного в канадской провинции Новая Шотландия – описывает этот процесс так: "Мы живём жизнью чистого холста", когда наши привычные склонности к эгоцентричному поведению проявляются во всей своей красе.
Опыт показывал, что все попытки насильно навязать себе строгую дисциплину обычно кончались приступом непокорности, вслед за которым следовали угрызения совести, чувство вины и самобичевание. Это был один из невротических сценариев, которому я регулярно следовал, и было ясно, что его лучше избегать. Поэтому, прилагая все усилия для того, чтобы сохранять основные обеты мирянина в чистоте, к монашеским обетам я избрал другой подход. Я не стал с самого начала пороть горячку, а укреплял дисциплину постепенно, используя принцип проб и ошибок для того, чтобы понять, какое поведение наиболее благоприятно для развития внимательности. Следуя этому принципу, я обнаружил, что начинаю ценить дисциплину и могу интегрировать её в повседневную жизнь как нечто естественное и желанное – как источник радости, а не навязанную извне систему ограничений.
Мне понадобилось два года для того, чтобы окончательно свыкнуться со своим новым статусом. Мне, конечно же, не позволили носить монашеские одеяния, и я обнаружил, что в такой ситуации довольно легко забыть, что ты теперь монах. Ничто в окружающей обстановке не напоминало мне об этом кардинальном изменении в моей жизни, и мне ничего другого не оставалось, как постоянно самому себе об этом напоминать.
Помню, во время церемонии дарования обетов Трангу Ринпоче сказал мне, что моя тюремная роба вполне сойдёт за монашеское одеяние, а если брить голову наголо в тюремной обстановке мне будет не с руки, то сгодится и аккуратная короткая стрижка. Обычно монахам не позволяется есть после обеда, но Ринпоче посоветовал мне всё же съедать лёгкий ужин ранним вечером, чтобы у меня хватало сил для ночных занятий.
Было непросто преодолеть привычку плотно ужинать и перекусывать ночью. В конце концов я решил, что не стану есть твёрдую пищу после обеда. Благодаря этому упрощению у меня появилось чувство свободы, которое сразу стало для меня чем-то естественным. На ужин я позволял себе стакан фруктового сока, а раз в неделю, когда по вечерам открывалась тюремная продовольственная лавка, даже съедал пинту мороженого. В конце концов, в таких делах лучше не перегибать палку!
До того как стать монахом, я частенько злоупотреблял неправильным питанием, и в результате заработал слабовыраженное воспаление двенадцатиперстной кишки – заболевание, при котором рекомендуется немного поесть ранним вечером. К счастью, соблюдение этого предписания не привело к возобновлению моей привычки объедаться на ночь. У меня не было ощущения, что я приношу какую-то жертву, отказавшись от плотной еды на ночь, скорее наоборот – казалось, я избавился от чего-то, что было явным излишеством.
Не скрою, все эти проблески понимания случились в перерывах между моими попытками цепляться за привычный образ жизни. У меня всегда так – когда меня пытаются научить чему-то новому, то в процессе я буду упираться и протестовать, пока в результате не обнаружу, что мне нравится то, чему я научился.
Например, несколько месяцев после принятия монашества я не решался коротко постричься. Когда, наконец, я это сделал, то сразу же отрастил волосы до прежней длины. Я так же упорно не желал сбривать усы. Мне было непросто отказаться от "нормального" внешнего вида в месте, где большинство людей постоянно чудили со своими причёсками – например, брились наголо. Но всё это моё сопротивление было лишь проявлением тщеславия и характерного для меня нежелания что-либо менять. Когда я всё же начал регулярно стричься, то сразу почувствовал огромное облегчение – соблюдение дисциплины делает жизнь проще.
Иногда я задумывался: "И чего это я пытаюсь быть монахом здесь – в тюрьме?". Пребывание в тюрьме и без того дело не из лёгких, а я ещё и усугубляю свою ситуацию. Иногда, глядя, как другие заключённые готовят себе стандартный перекус на ночь – разогретые в микроволновке чипсы начос с сырным соусом – я действительно тосковал по этому "временно обезболивающему" лекарству от скуки и одиночества. Иногда мне хотелось плюнуть на все эти практики и просто "потупить" – посмотреть телевизор или почитать что-нибудь.
Однако в самый разгар таких раздумий я вдруг осознавал, насколько незначительное удовлетворение приносят все эти занятия. Я вспоминал, как мне было скверно, когда я прожигал жизнь подобным образом, и в этот момент понимал, что простота и огромный потенциал монашеской дисциплины становятся для меня глотком свежего воздуха. Я до сих пор не пришёл к окончательному пониманию, что значит быть монахом в тюрьме, но одно могу сказать точно – монашество приносило мне облегчение, а иногда даже настоящую радость от простой мысли, что я жив и могу практиковать Дхарму.
Глава 3
Средства к существованию в заключении
Оригинал – "Вращающееся колесо", лето 1993.
Одним из моих первых соседей по камере был повар тюремной кухни. Стоило мне войти в камеру и занять место на верхней койке, как он тут же принялся меня обрабатывать, пытаясь всучить мне один из своих "талонов на спецобслуживание". Трое или четверо заключённых платили ему по несколько сотен в месяц за возможность обедать как в ресторане. В меню были на выбор: стейки, курица или первоклассные гамбургеры, а также салат и десерт. Всё это подавалось прямо в камеру, стол накрывался скатертью и сервировался. Повар зашибал немалые по тюремным меркам деньги. Похоже, благодаря своему криминальному прошлому я всё ещё производил впечатление небедного парня, но в действительности я был гол как сокол и к тому же решил для себя по возможности не участвовать ни в каких тюремных нелегальных делишках. Поэтому через несколько дней предприимчивый повар потерял ко мне всякий интерес.
До того как я попал в тюрьму, я не особенно задумывался о таких буддийских практиках, как "Правильный образ жизни" согласно Благородному восьмеричному пути или "Обеты мирянина". Как и большинство западных практикующих, я интересовался медитацией и учениями о природе ума. К сожалению, мои духовные устремления развивались бок о бок с моими пагубными привычками. Я был слеп и отрицал очевидное – моя жизнь состояла из несовместимых противоположностей.
Даже после того, как я принял прибежище и обеты бодхисаттвы, я продолжал свою криминальную деятельность – мне и в голову не приходило, что это не правильно. Я потихоньку начинал осознавать, что веду слишком рискованный образ жизни, и пытался как-то вырваться из этого порочного круга, но я по-прежнему не догадывался, что приношу реальный вред. Это наконец дошло до меня лишь тогда, когда за мной захлопнулась дверь моей первой тюремной камеры и жизнь моя рассыпалась, как карточный домик.
Я стал посещать еженедельные реабилитационные мероприятия, организованные в тюрьме, и там, услышав истории других наркозависимых, я осознал весь тот вред, который успел причинить другим, поставляя в страну кокаин. Когда через несколько лет в США начался кокаиновый бум, я своими глазами увидел тот разрушающий эффект, который этот наркотик (именно кокаин был моим образом жизни и источником дохода до заключения) может оказывать на общество. Стало абсолютно очевидно, что с этого момента и впредь моей основной практикой должен стать "Правильный образ жизни", когда, зарабатывая на жизнь, мы приносим другим пользу, а не вред.
Администрация федеральных тюрем делает всё возможное для того, чтобы пресечь в тюрьмах контрабанду и оборот товаров на чёрном рынке. Решается эта проблема путём максимального уравнивания покупательской способности всех заключённых. Вы можете потратить на себя лишь ограниченную сумму. Существует тюремная лавка, где вы можете отовариваться раз в неделю. Тут можно купить почтовые марки, ручки, тетради, туалетные принадлежности, мыло, напитки, чипсы, спортивные костюмы и обувь. Вы можете также приобрести портативные радиоприёмники с наушниками, дешёвые часы или небольшой вентилятор, который часто необходим в летние месяцы. Оплачиваются покупки пластиковой картой с магнитной полосой, которая одновременно служит и удостоверением личности.
Заключённый может держать на своём счёте любую сумму денег – здесь нет ограничений. Но вот потратить он может не более 125 долларов в месяц. В дополнение к этой сумме можно потратить ещё 15 долларов в неделю мелкими монетами. Их можно использовать для оплаты стирки и сушки одежды. Торговые автоматы с закусками, расположенные в жилых помещениях, также принимают мелкие монеты. Однако сумма мелочи в ваших карманах никогда не должна превышать 20 долларов. Если у вас найдут больше, то вы лишитесь всех этих денег и проведёте некоторое время в изоляторе. Как минимум вас переселят из вашей добытой упорным трудом комнаты обратно на верхнюю койку в шумную и людную общую камеру.