Эта планка в 125 долларов служит в основном для того, чтобы ограничить денежные средства, поступающие с воли. Большинство же заключённых вообще ничего с воли не получают. Их единственный доход – от 11-ти до 60-ти долларов в месяц – обычная зарплата за работу в тюрьме в режиме полной занятости. В действительности, мало у кого зарплата превышает 25 долларов в месяц, а многие – особенно те заключённые, кто страдает физическими и психическими расстройствами (а таких тут две трети от общего числа заключённых) – получают всего лишь 4 доллара в месяц за работу по графику неполного рабочего дня. Есть и такие, у кого вообще нет денег. Кое-кто из заключённых находят не связанную с криминалом работу в "теневом секторе тюремной экономики" – стирают и гладят одежду для других, убираются в их комнатах, оказывают парикмахерские услуги. Кто-то рисует поздравительные открытки или портреты или занимается любым другим видом прикладного творчества, чтобы улучшить своё материальное положение. Значительная часть заключённых вовлечены в контрабанду продуктов питания или другие схемы извлечения прибыли. Некоторые даже умудряются посылать какие-то деньги своим семьям на волю!
В тюрьме можно обойтись и совсем без денег. Вам гарантировано трёхразовое питание, рабочая одежда и основные туалетные принадлежности. Вы можете кинуть свои грязные вещи – на которых стоит печать с вашим именем и номером шкафчика – в корзину для белья, и оно, выстиранное, появится в раздевалке, в вашем шкафчике, несколькими днями позже. Там же, в раздевалке, можно ежедневно менять носки и полотенца.
Тем не менее, быть в тюрьме без гроша не очень приятно. Чувствуешь себя обездоленным. Ведь ты не можешь покупать товары, которые в нашей культуре стали главным признаком индивидуальности. Правда, никто не относится к тем, у кого нет денег, с презрением, если вы, конечно, не становитесь вечным халявщиком и не начинаете клянчить всё у других. Некоторые парни привыкают довольствоваться в тюрьме малым, хотя на воле жили на широкую ногу. Но абсолютное большинство постоянно пытаются заработать тем или иным способом.
В прошлом уже были моменты, когда мой образ жизни можно было назвать спартанским, особенно в тот период юности, когда я много путешествовал и все мои вещи вполне умещались в рюкзак. Этот аспект тюремной жизни меня даже радовал – я вновь учился обходится малым. Моё временное монашество только усиливало это намерение. Я старался постоянно себя проверять – спрашивал себя: "Действительно ли мне нужна вот эта вещь?". К тому же, мой шкафчик для вещей, который не был особо вместительным, и так уже был до предела забит книгами и разнообразной корреспонденцией.
Лично у меня не было необходимости зарабатывать во что бы то ни стало. Моя семья слала мне денежные переводы, начиная с четвёртого месяца заключения. Поэтому не мне судить о том, каково это – отбывать наказание в тюрьме, не имея средств к существованию. Я тратил 75 процентов того, что зарабатывал сам, и того, что мне присылала семья, на почтовые издержки, так как вёл интенсивную переписку, и на звонки своему сыну, который остался в Южной Америке. Остальное я тратил на средства личной гигиены и еду. Раз в год я приобретал новые кроссовки. На рождество я набирал в лавке всяких вкусностей и устраивал праздничную вечеринку для своих друзей и соседей.
Для тех, у кого водились деньги, существовал тюремный чёрный рынок, где можно было приобрести еду, вынесенную с тюремной кухни, и краденную одежду – в основном носки, бельё и полотенца. Можно было также заказывать прямо в свою комнату еду, которая была гораздо лучше той, что давали в общей столовой. В меню были трёхдюймовые многослойные сандвичи, настоящие гамбургеры, сандвичи с омлетом, а иногда даже буррито. Стоило такое блюдо от 75 центов до доллара. Можно было также купить свежие помидоры, зелёный перец, лук и приготовить сальсу для традиционного тюремного начоса. Сами чипсы всегда продавались в лавке.
Я даже как-то наблюдал, как с кухни вынесли всё необходимое для приготовления пиццы. Тесто эти умельцы подготавливали на кухне заранее, а в комнате в пиццу добавляли начинку в соответствии с пожеланиями заказчика и разогревали в микроволновой печи, которые с некоторого времени появились во многих жилых помещениях. Раньше все стряпали на ворованных инфракрасных обогревателях. Мой друг использовал такой – он жарил на нём в формочке для печенья котлеты для гамбургеров, которые делал на заказ.
Заключённым запрещён товарно-денежный обмен, поэтому любой вид бизнеса автоматически нарушает правила и может повлечь за собой наказание. Но проконтролировать этот процесс невозможно, и люди постоянно покупают, продают и просто обмениваются разнообразными "товарами и услугами", занимают друг у друга, делают ставки на результаты спортивных состязаний или играют в карты на деньги. В качестве основных валют выступают – монеты, наборы почтовых марок, сигареты и товары из тюремной лавки.
Если кто-либо проиграл крупную сумму или задолжал тюремному юристу за консультацию, то дело, как правило, улаживается с воли – родственники должника переводят положенные суммы на соответствующие счета. Главным вечерним развлечением в тюрьме являются азартные игры. Кое для кого это реальный источник дохода. Где-то в семь часов вечера игроманы превращают комнаты для просмотра телевизора в казино, где режутся в покер до тех пор, пока в помещениях не выключат свет.
Несмотря на весь этот "товарооборот", усилия администрации тюрем поддерживать примерно одинаковый уровень жизни заключённых – как с точки зрения материального достатка, так и с точки зрения социального положения – весьма эффективны, и это очень хорошо. Даже те, чьи финансовые возможности поистине безграничны, не имеют возможности как-то выделяться на фоне других заключённых федеральных тюрем. Можно купить лишь ограниченное количество кроссовок и спортивных костюмов и съесть лишь определённое количество "нелегальных" сандвичей.
Сразу по прибытию я нашёл себе работу в департаменте образования, где, как мне показалось, я смогу честно зарабатывать, применив свои знания для обучения других заключённых. Я работал полный рабочий день, обучая людей читать и помогая им подготовиться для сдачи теста на соответствие уровню программы средней школы. Мне нравилась эта работа и я был доволен. Моя должность старшего преподавателя позволяла мне зарабатывать 60 долларов в месяц.
Понимая, что мне сильно повезло, что моя семья поддерживает меня материально, я никогда не критиковал тех, кто вынужден был промышлять нелегальным бизнесом, а те, кто ещё и умудрялся при этом посылать деньги своим нуждающимся близким на волю, вообще вызывали у меня искреннее уважение. Однако меня сильно расстраивало, что исправительная система организована таким образом, что заключённых как будто нарочно подталкивают к тому, чтобы они набирались опыта в незаконных махинациях и воровстве – ведь подобные навыки приведут их в будущем к повторным нарушениям закона и к новым тюремным срокам.
Полностью дистанцироваться от участия в тюремном чёрном рынке было довольно сложно. Нравилось мне это или нет, но уголовный мир был тем обществом, в котором мне приходилось существовать. В результате мне пришлось сбалансировать два вида обетов – обеты личного освобождения и обеты помогать другим. При организации даже незначительного мероприятия – такого, как, например, вечеринка по случаю дня рождения кого-нибудь из друзей – не обойтись без тюремного чёрного рынка. Обычно в таких случаях мы покупали традиционный набор для начоса. Я также должен признаться, что несколько раз заказывал "нелегальную" пиццу, которая, к слову, была вовсе недурна. Но я всегда делился пиццей с пациентами хосписа, и, вероятно, поэтому не испытываю теперь чувства вины.
Иногда учащиеся просили меня о юридической помощи – например, составить заявление в комиссию по условно-досрочному освобождению – но я всегда отказывался от вознаграждения, которое они пытались мне за это вручить. Я с самого начала решил для себя, что не буду наживаться на своих товарищах по заключению.
О юридической помощи меня просили регулярно. Возможно, люди считали, что я достаточно образован для такой работы. Временами мои жена и сын, живущие в Южной Америке, испытывали реальные проблемы. В такие моменты я действительно подумывал, не начать ли мне подрабатывать тюремным юристом. Однако каждый раз, после мучительных размышлений, я переступал через свою гордость и обращался за помощью к родителям или друзьям из буддийской общины. Мне пришлось преодолеть давно сложившийся стереотип – попытаться "срубить" лёгких денег вместо того, чтобы обратиться за помощью. Для меня это безусловно было изменение к лучшему, и я полагаю, что так было лучше и для моего сына. Щедрость моей семьи и друзей не знала границ. Семья обеспечила его всем необходимым в повседневной жизни, а друзья из общины собрали деньги, необходимые для того, чтобы он смог навестить меня, а затем отправиться в Новую Шотландию, чтобы принять участие в молодёжном проекте "Солнечный лагерь".
Другой аспект правильного образа жизни заключается в том, как выстраивать отношения с коллегами по работе и персоналом тюрьмы. Заключённые и тюремный персонал обычно не очень ладят. Люди, работающие в тюрьме, понимают, что заключённые в любом случае будут подворовывать, и часто закрывают на это глаза. Считается, что возможность выносить всё, что плохо лежит – это как бы дополнительная привилегия для работающих заключённых, позволяющая сохранить в коллективе хороших работников. Особенно эта система развита на кухне и в больничных отделениях.
Лично я всегда пытался быть честным со своим начальством – по крайней мере, когда речь шла о моих поступках. И я всегда старался сделать свою работу наилучшим образом. Я делал всё возможное, чтобы поддерживать своих коллег и быть полезным для учащихся. Такой подход вызывал уважение и у тюремного персонала, и у заключённых. Несмотря на то, что большинство заключённых обычно стараются увиливать от работы, тем не менее они с уважением относятся к тем, кто действительно старается изо всех сил. Разумеется, если он не начинает делать вид, что он больше не такой же заключённый, как они, а представитель персонала. К тому же, сама моя работа была связана с помощью заключённым. Конечно же, меня уважали!
Иногда мои товарищи просили меня утянуть что-нибудь из офиса. Начальство обычно выделяло мне всё необходимое для работы, и я просто делился с ними своими собственными запасами. Если они подбивали меня вынести из офиса что-нибудь посерьёзней, я обычно парировал тем, что это слишком рискованно и не стоит того, чтобы потерять хорошую работу, и что я этого делать не буду. Но если человек казался мне достаточно открытым, то я объяснял ему суть своих монашеских обетов.
Очень мало кто считает кражу казённого имущества чем-то аморальным. Заключённые воспринимают это как изъятие наживы, награбленной неприятелем, или как сведение счётов. Даже весьма набожные христиане, которых я встречал в местах заключения, не считали воровство "у системы" делом предосудительным. Лично для меня тут дело не столько в морали, сколько в дисциплине. Я решил, что буду вырабатывать у себя определённые качества, а умение утащить то, что плохо лежит, к ним точно не относилось.
Я хорошо понимал, почему заключённые во что бы то ни стало пытаются бороться со всеми теми несправедливостями, которыми полна современная исправительная система, и что они считают воровство частью этой борьбы. Но, к сожалению, такой подход, без сомнения, являлся саморазрушительным для них. Я потратил немало часов, размышляя о том, как должна была бы быть организована исправительная система, чтобы воспитать в заключённых достоинство и поощрять этические принципы правильного образа жизни, а не вызывать у людей обиду, ненависть и не подталкивать их к воровству. Возможно, в будущем у меня появится шанс применить какие-то из своих идей на практике. Но иногда, честно сказать, единственное, чего я хочу, так это чтобы все тюрьмы разом исчезли к чёртовой матери, потому что в таком виде, в каком они существуют сейчас, они не пригодны для существования в них людей.
Глава 4
Смерть без символа веры
Оригинал – "Солнце Шамбалы", март 1995.
Когда я выходил из комнаты, вслед мне раздался слабый, трогательный голос Бака: "Благослови тебя Господь… тебя и твою семью". Я остановился и ответил: "Пусть и тебе, Бак, и твоей семье бог тоже дарует своё благословение".
Как буддист, я всегда считал выражение "благослови тебя Господь" немного странным, но позже оно вошло у меня в привычку. Когда "благослови тебя Господь" говорил Бак, то это было от всего сердца. Он действительно желал вам благословения бога, и его голос переполнялся эмоциями. Я тоже говорил это вполне искренне, но имел ввиду немного другое.
Общение с последователями разных религиозных конфессий – в основном теистических, связанных с единым богом – было одним из сложных и интересных аспектов добровольной работы в хосписе.
Иногда в моём уме происходила настоящая схватка концепций, спровоцированная работой с людьми, исповедующими разные доктрины. Мне хотелось сохранить искренность в своём стремлении помогать другим людям и в то же самое время оставаться честным с самим собой.
В большинстве случаев это не представляет никакой проблемы. Это случается тогда, когда все концептуальные различия отброшены и происходит прямой душевный контакт. В такие моменты как бы возникает одновременное понимание всей глубины и таинства жизни и смерти. Для этого не требуется особая терминология, а порой вообще какие-либо слова.
Основополагающие принципы ухода за пациентами тюремного хосписа предельно просты. В течение всего времени пребывания человека в хосписе мы обеспечиваем ему необходимую физическую и бытовую помощь и просто стараемся всегда быть рядом. Мы относимся к пациентам с пониманием и оказываем им моральную поддержку – делаем всё то, что делали бы его близкие, будь он на свободе. Самое важное – это помочь людям избежать негативных и саморазрушительных проявлений, которые могут возникнуть у них как ответная реакция на характерные для тюремной системы бессердечие и жестокость.
Мы пытаемся помочь пациентам найти в себе силы для того, чтобы повысить качество жизни, придать ей смысл и с пользой провести то время, которое у них осталось. Если они хотят разрешить какие-то личные или семейные проблемы или завершить какие-нибудь незаконченные дела, то и тут мы идём им навстречу.
Когда же начинается сам процесс умирания, который длится от нескольких дней до нескольких недель, вся забота о пациенте сводится к избавлению его от физической боли, а также от ощущения дискомфорта и страха. Мы прилагаем все силы к тому, чтобы пациент чувствовал себя комфортно и меньше боялся.
Обычно именно в такие моменты умирающие начинают говорить о боге и духовности, просят помолиться за них или даже провести церковную службу. Я читал как-то о женщине, которая выполняла роль священнослужителя для больных любых конфессий. Она рассказала, что её наставник предложил ей попробовать подняться выше собственных религиозных убеждений для того, чтобы духовно сблизиться с умирающими – разделить с ними подобающие их вероисповедованию молитвы. Я тогда понял, что могу использовать этот исполненный доброты метод и для собственной работы в хосписе.
В самом начале своей работы я избегал совместных молитв и не использовал терминологию и концепции тех доктрин, в которые не верил, включая и католицизм, к которому меня приучали в детстве. Я всегда с готовностью отзывался на просьбу пациентов почитать им библию или другие религиозные тексты, но молитва была линией, за которую я никогда не переходил. Если нужно было молиться, я вызывал тюремного священника или другого добровольца, который относился к тому же вероисповеданию.
Но вот однажды случилось так, что позвать было некого. Я был наедине с пациентом, который был мне другом и должен был вот-вот умереть. Ему был нужен кто-нибудь, чтобы вместе помолиться. После того случая я ещё много раз попадал в подобные ситуации, и моя реакция не всегда была одинаковая – иногда мне было легко пойти навстречу, а иногда и не очень.
Но со временем я пришёл к выводу, что практикующий буддист, который свободен от теистического воззрения и обладает обычным мирским пониманием духовности, может найти общий язык с последователями любой конфессии. Буддизм характеризуется отсутствием застывших догм, его подход к жизни и смерти основан на опыте. Буддизм признаёт непостоянство реальности. Фундаментальная основа буддизма – безусловная добродетель (природа Будды) – это что-то, что хорошо понятно каждому пациенту, и что он может с лёгкостью принять.
Рауль…
Одним из больных, с кем мне пришлось работать, был мексиканец лет пятидесяти пяти. Это был его первый срок, и в тюрьму он прибыл совсем недавно. Здесь ему и поставили диагноз – рак желудка и рак лёгких в терминальной стадии. До того, как его поразила болезнь, это был сильный, властный человек – глава двух семей, одна из которых жила в Мексике, другая в США. Вся его жизнь была разрушена в один миг, и поэтому он был очень зол на весь мир. Общение с Раулем давалось мне нелегко. Иногда я даже не понимал, зачем он попросил помощи у добровольца хосписа. Его соседом по палате был его собственный друг, и он отлично справлялся с той работой, которую обычно делали добровольцы. Я просто не понимал, зачем ему понадобился я, тем более, что он явно не стремился раскрывать мне свою душу. Равнодушие пациента к визитам добровольцев хосписа – это из ряда вон выходящее явление.
Каждому работающему заключённому предоставляется ежегодный отпуск. Свой очередной отпуск я собирался провести в своей одноместной комнате – провести интенсивный ретрит по медитации. В первый же день десятидневного "отпускного" ретрита моё затворничество было нарушено охранником, который сообщил, что меня срочно вызывают в онкологическое отделение хосписа. Раулю резко стало хуже.
Следующие пять дней я проводил по 4–5 часов ежедневно, сидя у кровати злющего парня, который до этого едва ли со мной разговаривал. Раньше он просто прогонял меня, когда я заходил его проведать. Теперь же – когда грянул кризис – стало ясно, что он рад моему присутствия, а значит, я должен был что-то сделать для него.
Рауль едва мог разговаривать. Несмотря на воздействие морфина – он и принимал его внутрь, и получал внутривенно – его мучили сильные боли. Необходимость отхаркивать мокроту вынуждала его просыпаться каждые пять минут.
Я сидел возле кровати, наблюдая за его и своим собственным дыханием, и размышлял о смерти. Каждый раз, когда он просыпался, я помогал ему приподняться и сплюнуть в зелёный пластиковый таз, который был у меня наготове. Та близость, которая возникает между больным и тем, кто о нём заботится, позволила нам оставить позади всё, что мешало до этого нашему общению. Когда Рауль начинал беспокоиться, я советовал ему успокоить дыхание. Он мог выговорить пару слов, чтобы дать мне знать, что у него приступ боли, но в основном наше общение заключалось в том, что мы просто были вместе.