Но посмотрим, возможно ли сопоставление и уподобление тех фактов сознания, которые свидетельствуют о его единстве с жизнью растения. Растение действительно как будто "избирает" то, что ему нужно из питательных материалов, и живет как объединенная система, обнаруживая единство в согласовании своих биологических функций. Однако не следует забывать, что это единство, пока мы рассматриваем растение только анатомически и физиологически, есть лишь единство нашего понимания данной биологической системы. Ведь факт усмотрения и оценки разнообразных возможностей выбора и действия в составе растения ни один ботаник не наблюдал. Фактическое состоит здесь лишь в различных "рядом" и "после" в порядке пространства и времени. Вообще растение, рассматриваемое эмпирически, есть чистая множественность отдельных клеток, лишь пространственно соприкасающихся, и все единство его функций, опять-таки поскольку мы рассматриваем его как факт , есть лишь совокупное действие отдельных факторов. Итак, если мы при объяснении единства сознания привлекаем в помощь аналогии с жизнью растений, вообще организмов, то необходимо ни на минуту не забывать, что мы говорим здесь о фактах, по существу различных. В одном случае, т. е. в сознании, наше "я" действительно видит и оценивает многое, в другом же – многое только расположено рядом . Но раз сопоставляемые факты существенно различны, то нельзя удовлетвориться их одинаковым объяснением. Жизнь, наблюдаемую извне через восприятие, еще возможно объяснять внешними согласованиями функций отдельных частей организма, как заранее согласованной системы. Для биологии и натурфилософии остается лишь задача объяснить, как могла возникнуть сама согласованная система организма. Как бы ни решалась эта проблема биологической эволюции, необходимо ясно усмотреть ее глубокое различие от психологической проблемы единства сознания. В составе сознания есть факт , не наблюдаемый ни в одном растении вообще, физическом организме, – факт наличности многого в одном и усмотрения этого многого одним. В отношении этого факта неприменимы и по существу невозможны никакие объяснения, варьирующие одну и ту же мысль о совместном осуществлении какой бы то ни было множественностью одного плана. В конце концов, биологическая проблема единства организма как целесообразно построенной системы и психологическая проблема единства сознания стоят перед трудностями диаметрально противоположного свойства. В биологической проблеме стоит вопрос о том, как возможно единство плана организма при видимой множественности факторов. Психологу же необходимо задаться вопросом, как возможна самая множественность состояний сознания, если бы только множественность и существовала. Худо ли, хорошо ли разрешает эволюционная биология свою задачу конструирования формального единства организма из множественности факторов, она, во всяком случае, не впадает в логическое противоречие и вообще не утверждает ничего бессмысленного. Между тем психолог, утверждающий, что множественность состояний сознания сознается и усматривается только множественностью же ("совокупностью"), утверждает нечто логически противоречащее понятию множественности, как сепаратности элементов. Необходимо понять, что о множественности не могло бы быть и речи, если бы существовала только эта множественность. Наоборот, множественность могла бы себя сознавать только как слепое и пустое одно , ибо каждый элемент имел бы в себе только свою элементарную простую природу. Это звучит парадоксально, однако неоспоримо то, что именно множественность сознания доказывает его единство, и наоборот, абсолютная единичность только одного была бы мыслима именно в чистой множественности.
Гораздо проще и легче усмотреть то недоразумение, которое скрывается во 2-м из приведенных нами контраргументов, а именно фактов оценки и решений коллективов. Следует ли удивляться, что человеческий коллектив может выполнить то, что может быть выполнено и каждым его членом в отдельности. Разве разумная деятельность коллективов не основана вполне и единственно только на том, что каждый его член есть разумное существо? И конечно, это только метафорические выражения, что тот или иной коллектив "думает", "решает", "постановляет" и даже "имеет в виду". Все это осуществляется, строго говоря, лишь в сознании каждого отдельного его члена. И коллектив не дает свыше этого ничего, кроме механической равнодействующей в виде большинства голосов. Вообще, лишь в силу простой иллюзии, зависящей от излишнего доверия к словам, можно думать, что суд, парламент, вообще любое общество может в качестве сепаратной множественности что-либо сопоставлять, оценивать и решать. Это делают лишь члены этой множественности именно как носители единства сознания. И если уподоблять единство сознания единству суда, парламента или иной коллективной организации, то пришлось бы приравнять каждое отдельное состояние сознания разумному существу и приписать состояниям сознания способность так же обмениваться своими содержаниями, как люди обмениваются своими мыслями. И не пришлось ли бы нам тогда прийти к заключению, что все мыслимые нами понятия как-то имеют сведения о содержании друг друга, так что, например, в суждении "вода тушит огонь" понятие или представление воды как-либо ведает содержание представления огня и обратно. Трудно понять, как избежать подобных абсурдов, если задаться целью во что бы то ни стало отстоять тезис, что сознание есть только совокупность.
Вопрос о единстве сознания получает все свое значение и смысл, если мы обратимся к третьему члену трехчленной формулы сознания, т. е. к самому переживанию того или иного состояния сознания, которое выражает как бы какое-то "отношение" между сознающим и сознаваемым. Прежде всего мы должны отвергнуть тот возможный и иногда высказываемый взгляд, что это отношение подобно "отношению" чисел или "отношению" посылок в силлогизме. Как бы ни понимать логические отношения и вообще все логическое – как содержание мыслей познающего субъекта, рассматриваемое со стороны их самой общей формы, или как нечто транссубъективное и в каком-то смысле реальное, или хотя бы только идеальное, – все это плохие примеры для уяснения отношений в сфере сознания. В самом деле, если понять логическое как содержание мыслей познающего субъекта, то это лишь частный случай в жизни сознания и притом частный случай весьма своеобразный – опускающий из содержания непосредственного опыта самое существенное, а именно его непосредственность в смысле данности мысли, т. е. самое бытие. Мысль по своему содержанию – только мыслимость бытия. В этом "только" заключается утрата самого главного, по крайней мере для психологии как науки все же онтологической. Если же логическое понимать транссубъективно и притом реалистически, то необходимо логику обогатить бытием, т. е. скорее логическое уяснять через жизнь сознания, а не обратно. Наконец, если логическое отношение противополагается реальному как идеальное , т. е. как нечто по существу иное (вневременное, внепространственное и внепричинное), то тем самым оно отторгается от сознания. Производится ли этим ущерб сознанию или предполагаемому царству идеального – это другой вопрос, но ясно, что они, во всяком случае, не могут служить для уяснения друг друга. Вообще сознание со всеми его "отношениями", если только этот термин возможно здесь сохранить, имеет плоть и кровь бытия, т. е. то, чего не имеет отношение, обозначаемое символами 3 : 4, правила связи посылок в силлогизмах и им подобные отношения. "Я вижу" – это не значит, что в опыте имеется только "Я" и что-то "видимое", которые кто-то ставит в отношение и сравнивает, как это происходит с 3 : 4, а это значит, что кроме "Я" и "видимого" и всяческого их возможного сопоставления, в мысли есть еще нечто непосредственно переживаемое, однако переживаемое по иному, чем переживается "Я" и "видимое". В чем заключается это иное – это вопрос, быть может, наиболее трудный и спорный в современной психологии, но в то же время вопрос, от которого зависит все ее содержание.
Наиболее простое и обычное решение этого вопроса сводится к тому, что сознание состоит только из субъекта и различных его состояний, а именно тех, которые распределяются в обычные психологические категории ощущения, чувства и различных форм мысли. Если мы к этому присоединим проявление воли, понимая под последними опять-таки "состояния", хотя и отличные от других по качеству, но не представляющие ни по отношению к субъекту сознания, ни динамически ничего специфического, то мы мало чем изменим обычное решение этого вопроса. Но в чем же заключается это решение? Да именно в том, что сознание по природе своей двучленно, т. е. состоит из субъекта и различных его состояний ("объекта"), которые сменяются и комбинируются друг с другом в разнообразнейших сочетаниях. Что же значат с этой точки зрения те свидетельства непосредственного опыта, которые выражаются словами "я вижу дерево", "я чувствую боль", "я решаю задачу"? Вопрос идет, конечно, о психологическом понимании слов "вижу", "чувствую", "решаю". Та точка зрения, о которой мы сейчас говорим, без всяких колебаний признает, конечно, разницу между "видением", "чувствованием" и "решением" и соответствующими им объектированными содержаниями дерева, боли и условиями задачи. Конечно, скажут нам, видение и то, что видится, не одно и то же. Но все же между тем и другим как состояниями сознания нет никакой принципиальной разницы. Вся разница состоит лишь в том, что кроме четких и стойких в своем содержании ощущений, образующих состав восприятий, в сознании имеются разнообразнейшие вариации разного рода органических ощущений, соответствующих различным физиологическим процессам, совершающимся в нашем теле. Эти ощущения и происходящие в них перемены сопровождают всякое четкое объективированное состояние сознания, будь то внешнее восприятие, чувство или мысль. Видеть, чувствовать, решать, вообще что-либо активно или пассивно сознавать не есть, таким образом, чтолибо по существу отличное от видимого, чувствуемого и решаемого. Это лишь различные виды и подвиды этих же категорий (главным же образом категории ощущения ), но лишь трудно уловимые в быстроте своих смен и бесконечной сложности своих сочетаний и слияний. Эта точка зрения на наш вопрос имеет выгоды не только большей простоты решения вопроса об отношении субъекта к различным сознаваемым содержаниям, но и более простого понимания самих этих содержаний или "состояний" сознания. В конечном итоге и сами эти "состояния" весьма легко сводятся к одной, двум категориям. В самом деле, нет ничего легче, как объяснить чувство и волю лишь весьма сложными комбинациями разного рода трудно уловимых внутренних органических ощущений с присоединением тех или иных мыслительных содержаний. В период же наибольшего распространения сенсуалистических взглядов представлялось довольно легким делом и сами мысли сводить на ощущения. Современная психология от этого весьма далека. Однако сведение всего сознания к двум основным категориям, а именно к мысли и ощущению, является весьма заметной ее тенденцией.
Нам представляется совершенно безнадежным делом оспаривать эту точку зрения, опираясь на чисто феноменологические описания и анализ состава различных состояний сознания, рассматриваемых в отдельности. Поскольку объекты психологического исследования смутны, подвижны, подвержены бесконечным и весьма сложным слияниям, самое изощренное наблюдение не даст никаких решающих результатов. Психологов, признающих вместе с Джемсом чувства за комплексы внутренних органических ощущений, нельзя убедить простыми описаниями и анализами состава чувств и эмоций, что чувство есть нечто по существу иное, чем ощущение. Как бы мы ни настаивали на своеобразной тонкости и телесном спокойствии чувства тихой грусти, морального удовлетворения или каких-либо иных чувств, не сопровождающихся ни "гусиной кожей", ни сердцебиением или ускоренным дыханием и т. п., всегда может быть высказано соображение, что как бы физиологически тихо ни протекала грусть или радость, они все же протекают в условиях того или иного своеобразного физиологического процесса в нервной ли ткани, в сосудистой системе или в чем-нибудь другом. Ощущение этого физиологического процесса и есть предполагаемое в качестве какой-то специфической психологической категории чувство. Совершенно также можно рассуждать и о воле, и вообще о всякой предполагаемой "активности" в сознании. Что можно против этого возразить? Поскольку мы рассматриваем отдельные состояния сознания, положительно ничего. Это теория одна из возможных и, с точки зрения феноменологической, даже быть может лучшая по упрощению вопроса о составе сознания. Но все благополучие этой точки зрения тотчас нарушается, лишь только мы вспомним о единстве сознания. Именно с этой стороны возникает то требование, которое обнаруживает несостоятельность изложенной точки зрения и ведет к совершенно иному решению вопроса. Единство сознания, раз оно признано не на словах только, а и в мысли, несомненно, обязывает к определенному пониманию душевной жизни, а именно к пониманию ее процессом динамическим . В самом деле, в чем собственно заключается роль единства сознания как объединяющего центра? Что собственно может значить "объединять" в психологическом смысле слова? Ведь насколько сознание непрерывно изменяется, мы уже не можем понять это его единство как какой-то пассивный пункт, стоящий в центре сознаваемой множественности, подобно точке в центре круга. Недостаточно также соединить эту точку радиусами со всеми остальными точками круга и его периферии. Такая статическая связь невозможна внутри вечно изменчивого сознания. Но как же нам мыслить "Я" как единство сознания, участвующим в этих переменах и их объединяющим? Никак иначе, как динамически претворяющим себя в эти перемены. Что значит, что "Я" усилиями воли приводит в действие мускулы тела [143] , что оно вызывает те или иные мысли, что оно удерживает одни и опускает другие, что оно принимает и исполняет то или иное решение? Ничего иного как то, что оно уделяет из себя что-то тканям мышц, что отделением от себя какой-то энергии оно переводит те или иные понятия и представления из состояния потенциальности в состояние действенности. Иначе говоря, оно наполняет собою, как особою самостоятельною силою, то, что без него было бы инертно и недеятельно или действовало бы лишь в силу своей отдельной природы вне всякого согласования с целями целого. Раз логически невозможно понять это согласование в качестве простой равнодействующей отдельных элементарных сил, раз процессы оценки, выбора и решения не мыслимы по типу закона параллелограмма сил, то нет иного способа их мыслить, как реальное проникновение или претворение "Я" в тот результат, который им и только им и может производиться. Ни из толчков, ни из логических связей нельзя построить те факты сознания, которые свидетельствуют об его единстве, и притом единстве действующем и постоянно меняющем соотношение сил. Это единство мыслимо только как претворяющее себя в иное . В этих претворениях и состоят душевные движения. И в этом именно смысле все сознание динамично .