В отличие от своего духовного наставника, Симеон, за пределами собственных сочинений, позволял себе "юродствовать" лишь в том бытовом смысле, в котором это слово употребляется в русском языке сейчас. Как мы уже упоминали, Новый Богослов был отправлен в ссылку за самовольную канонизацию учителя. По утверждению Никиты Стифата, главным врагом Симеона был патриарший синкел Стефан Никомидийский. Именно он боролся против культа Симеона Благоговейного, именно он (с "рационалистических" позиций) яростно полемизировал с Симеоном по теологическим вопросам, они оба явно ненавидели друг друга также и на личном уровне – тем самым, когда в результате интриг синкела Новый Богослов был сослан, именно Стефан мог считать себя победителем в этом долгом противостоянии, и именно ему сел писать письмо Симеон, как только прибыл к месту ссылки. Это послание было задумано им как примирительное; следуя евангельскому завету, Симеон благословляет своего гонителя и благодарит Стефана за полученные от него страдания, которые приближают его, Симеона, к Богу. Письмо заканчивается словами:
Если у тебя ещё осталось в запасе что-нибудь, что бы ты мог добавить к счастью и славе любящих тебя, пожалуйста, сделай это не колеблясь, дабы умножилась тебе отплата и щедрее было тебе воздаяние от Бога. Будь здоров! (132-134)
Искать мук и молиться за обидчиков – нормальное поведение всякого святого. Но при этом каждое слово письма дышит такой испепеляющей ненавистью, что никто не воспринял бы его как образец христианского смирения. На этом примере хорошо видно, как величайшее самоуничижение сливается у Симеона с величайшей гордыней .
А это и есть "юродствование".
Здесь пришло время поговорить о соотношении юродства и ереси. Та сирийская "Книга степеней", о которой мы уже говорили (см. с. 38), легла в основу ереси мессалиан, распространившейся в IV в. на востоке Империи и осужденной (под именем ереси евстафиан) Гангрским собором. Впоследствии это течение в разных формах просуществовало вплоть до гибели Византии. Не будем касаться доктринальных расхождений мессалианизма и православия: они подчас ничтожны . Обратим внимание на то, как вели себя еретики. Согласно свидетельству Епифания,
мужчины с женщинами… вместе спят на площадях, поскольку, как они говорят, у них нет имущества на земле. Ни в чём для них нет препятствия (ακώλυτοι είσι)… слова же их напоминают речи безумцев (αφρόνων έπεκεινα)… Поста они вообще не знают… но иногда до ночи молятся, ничего не евши… Все они творят безбоязненно (άδεώς)… Что же до мерзости распутства (αίσχρότητος ή λαγνείας)… то её у них хватает.
[Мессалиане, по словам Феодорита Киррского,] делают и другие безумные вещи (φρενιτιδος εργα): внезапно подпрыгивают и хвалятся, что перепрыгивают бесов, или изображают стрельбу из лука, утверждая при этом, что поражают бесов, и многое ещё творят, исполненное такого же безумия.
Из другого источника, схолии Максима к Псевдо-Дионисию Ареопагиту, следует, что
[мессалиане] после трёх лет суровой аскезы начинают свободно чинить непотребства, предаваясь блуду и нечестию, обжорству и разврату… утверждая, что всё это они делают бесстрастно… и, подобно одержимым безумием (φρενίτιδι κατεχόμενος), они радуются собственной болезни.
Сразу несколько независимых источников рассказывают о ересиархе Лампетии Каппадокийском.
Много раз, – писал Феодор Бар Кони, – он снимал свои одежды и стоял нагой перед лицом встречных.
И всё то, что происходило с ним из-за его сумасшествия и безумия, сам он приписывал чистоте и бесстрастию. Писание он толковал аллегорически… утверждая, будто познал его в откровении, а не изучением и чтением… Он издевался над монахами и говорил… что человек должен есть, пить и забавляться. А тех, кто отвергал его учение, он называл безумцами.
Фотий добавляет, что Лампетий
целовал девушек в губы и обнимал их и… грешил в Иерусалиме с диакониссой… И когда кто-то попросил его об исцелении, тот сказал: "Приведи мне красивую девушку, и я покажу тебе, что такое святость". Он издевался над теми, кто поёт часы, и смеялся над ними, говоря, что они все ещё пребывают под властью закона [а не благодати] .
Все эти бесчинства имели следующее теоретическое обоснование: праведник может при жизни удостоиться божественного бесстрастия (απάθεια), сподобившись которого, он дальше как бы "застрахован" от зла и может совершать что угодно.
Душа совершенно освобождается от стремления к дурному, так что больше не требуется ни поста, изнуряющего тело, ни обуздывающего наставления, которое воспитывало бы умение двигаться [в добродетели] соразмерно.
Всё то, в чём обвиняли мессалиан, вошло в византийские мистические учения. Например, в X в. был осужден Элефтерий Пафлагонский. Его уличали в том, что
он предписывал монаху делить ложе [одновременно] с двумя женщинами. По окончании одного года полного воздержания он разрешал безбоязненно предаваться наслаждениям и совокуплению (μίξεσι) как с родственниками, так и с чужими, [говоря], что это безразлично и не запрещено природой. Думаю, что многих он привлёк распущенностью и любострастием… Да будут анафема те, кто изображает неистовство и прикидывается (ύπο-κρινομένοις), что в экстазе видит какие-то откровения, и так обманывает людей.
В общем, осуждение Элефтерия и канонизация (впрочем, оспаривавшаяся) Нового Богослова – результат скорее жизненных обстоятельств, чем различий доктрины . То же можно сказать о такой паре, как Симеон Новый Богослов и Константин Хрисомалло, осужденный за ересь в 1140 г.: совпадение их доктрин было столь велико, что последователям Хрисомаллы удалось спасти некоторые из его сочинений, приписав их Симеону . Да и другие проклятые церковью мистики – Феодор Влахернский (XI в.), Леонтий Бальбисский и Климент Сасимский (XII в.) – по теориям своим мало отличались от "законных" византийских мистиков. Совпадения были подчас столь скандальны, что переписчикам рукописей Симеона Нового Богослова приходилось заменять в них наиболее одиозные термины .
Мистики, которые доходили до отрицания роли иерархии, неизбежно оказывались еретиками. Однако Симеон никогда не доводил своих построений до формально-логического конца. То же можно сказать и про юродивых. Если бы они провозглашали своё поведение единственно правильным, как это делали мессалиане (и любые другие еретики, раскольники и т. д.), на них бы немедленно обрушилась вся тяжесть репрессий со стороны моноидеологического государства. Но юродивый – одиночка. Он сам всячески предостерегает против следования его примеру – и это его спасает. Власть боится не чудака, но организации.
Из этого вовсе не следует, будто юродивые были еретиками, сознательно отказавшимися от пропаганды своих идей. Конечно, какие-то мессалиане могли замаскироваться под юродивых, как Хрисомалло – под Нового Богослова, но культурные явления нельзя сводить к банальному "qui pro quo" с переодеванием. Юродство было своего рода прививкой безопасной дозы ереси к "здоровому" телу православия.
Глава 7 ЗАКАТ ЮРОДСТВА
В XI в. юродство было по-прежнему широко распространено в византийском городе. Светский автор Кекавмен рассматривает его как повседневное зло, с которым не очень понятно, как обходиться.
Не принимай участия в выходках неразумного (μετά άφρονος μή παιξης)! Ведь он оскорбит тебя и даже схватит за бороду. Подумай, какой будет стыд! Если ты ему спустишь, все будут смеяться, если ты побьешь его, все станут упрекать и пенять тебе. То же самое случится с тобой и в отношении тех, кто прикидывается сумасшедшим (τοΐς προσποιούμενους то σαλόν). Говорю тебе: жалей и подавай им, но не вздумай забавляться (παίζειν) и смеяться вместе с ними, ибо это опасно. Видывал я иных, кто, смеясь и забавляясь (παίζοντες) с таким [юродивым], убивал его [в конце концов из-за того], над чем они [вместе] потешались (о!ς επαιζον) . Ты же не оскорбляй и не бей безумного (σαλόν), кто бы он ни был. Того, кто изображает безумного (του ύποκρινομενου то σαλόν) , выслушай, что бы он тебе ни говорил. Не пренебрегай им: может, он хочет надуть тебя при помощи юродства (δια του σάλου) .
Кекавмен как будто делает различие между настоящими сумасшедшими, симулянтами и юродивыми. Ясно, что все они составляли неотъемлемую реальность византийского города, и ко всем Кекавмен рекомендует относиться с опаской. Но здесь же выясняется, что это самим изгоям надо опасаться городской толпы: вскользь брошенное замечание об убийстве юродивых показывает, что эти дебоширы абсолютно беззащитны и ставкой в их "забавах" является их собственная жизнь. Описанная сцена, по выражению Ж. Дагрона, – "кривляющаяся и жестокая, как картина Босха" .
В XI в. юродство проникает на Запад, но опять в лице греческого юродивого. Это был Николай Транийский, чьи подвиги запечатлены в латиноязычном житии (BHL, 6223-6226). Николай родился в Беотии, в деревне, принадлежавшей знаменитому монастырю Луки Стирита, в бедной семье. Когда ему исполнилось восемь лет, он усвоил привычку постоянно кричать "Кирие элеисон!" . Мать "пыталась образумить его от этой, как ей казалось, глупости (stultitia)". Изгнанный в 12 лет из дома, он поселился в пещере, откуда молитвой изгнал медведицу. Потом его поместили в монастырь Луки, где нещадно били и держали на цепи.
Каких только бед не натерпелся сей благородный подвижник от монахов! Подозревая, что он одержим бесом, они после многих побоев и колотушек выгнали его из церкви. Он же, изгнанный… стоял у порога и кричал: "Кирие элеисон!"
Его заперли в башню, но молния разбила запоры, и Николай, вернувшись к церкви, продолжал кричать.
"Захваченный монахами, он опять был посажен на цепь". Но она чудесным образом порвалась, "а он, взяв её, пошёл в трапезную, где монахи собрались на обед, и, крича "Кирие элеисон!", положил её на виду у всех". Его изгнали из обители как сумасшедшего (insanus), но он каким-то таинственным образом вернулся и вновь стал кричать. "Монахи, которые после трапезы отдыхали в своих кельях, бежали оттуда". Разгневанные иноки хотели утопить Николая, но его вынес из пучины дельфин, а вот неудачливые убийцы сами стали тонуть, и святой обещал, что они спасутся, если будут кричать "Кирие элеисон!". После этого Николай вернулся к матери и пытался склонить к своему подвигу брата Григория, но тот не захотел оставить мать.
Однажды Николай стал увещевать настоятеля Стиритского монастыря Максима не обращаться жестоко с крестьянами, работающими на него. В ответ Максим избил юродивого палкой так, "что совершенно переломал ему ступни и голени" (234). Но Николай не унимался: он принялся среди ночи вопить "Кирие элеисон!", чем разбудил Максима. Тот кликнул людей с собаками, от которых святой спасся, влезши на дерево. В Олимпии его побил епископ Феодор (241). Затем Николай переправился в Италию. Далее в житии рассказана весьма знаменательная история.
У жителей Гидрунта был обычай носить изображение пресвятой Девы из церкви в церковь… И однажды святой увязался за процессией, распевая с другими "Кирие элеисон!". Встретив какого-то старика, он поклонился и сказал: "Здравствуй, брат мой и господин. Один у нас творец, из одного мы теста" – и обнял его. Присутствующие христиане возмутились: "Смотрите, он поклоняется (adorat) иудеям и приветствует их!" И, поставив перед ним икону Девы Богородицы, потребовали: "Авва, почти владычицу нашу Богородицу!" Он же послушаться их слов не захотел. Они его слегка побили и вновь сказали ему: "Поклонись, авва!" Он же ответил: "Я не желаю ей поклоняться (nolo earn adorare)!" Тут уже на него обрушился целый град ударов. Поднявшись с земли, он начал петь гимн… "Царица, из-за твоего великого имени и славы сегодня моя душа прославилась!" (241).
Верный своему обычаю, Николай продолжал везде кричать: "Кирие элеисон!", отчего Тарентский епископ изувечил святого "так бесчеловечно и жестоко, что кровь залила всю землю вокруг" (243). Там же "насмешники поймали его и, постригши крестом, в издевку (derisive) сделали его диаконом, но Бог его взаправду посвятил в диаконы". В Луппии Николай своим воплем сбросил с лошадей местного графа и его свиту. За это святого опять-таки избили.