Крещение
Иисус пребывает в сердечных муках за судьбу мира и жаждет, чтобы Отец что-то сделал для его спасения. Таким нам видится Спаситель в то время, когда появляется Иоанн Креститель. Как отрадно было Ему услышать об удивительных делах этого человека, о крещении народа во оставление грехов – именно этого и жаждало для всех Его сердце. Он должен пойти к Иоанну. Никого еще великая душевная скорбь не влекла к нему так, как Его, сгибающегося под тяжестью беды, нависшей над всеми.
Центром этого движения была Иудея, где по большей части и пребывал Иоанн. Но поскольку местом своих действий он избрал "всю окрестную страну Иорданскую", то его видели и к северу по течению Иордана, где и приходили к нему галилейские юноши. И Иисус тоже отправился в путь. Предчувствовал ли Он, что, побывав у Иоанна, уже никогда не вернется к Своей профессии? Вряд ли, по крайней мере, повествование никаких поводов к подобному предположению не дает, склоняя скорее к противоположному, ибо, по свидетельству рассказчиков, затем Он "был возведен Духом в пустыню" (точнее сказать, Дух "погнал" Его в пустыню), то есть Он отправился туда вопреки Своей воле, во всяком случае, в нарушение Своих прежних планов. Да и зачем Ему было оставаться надолго вдали от родины и уж тем более покидать ее навсегда? Стало быть, Иисус, как и все, отправился к Иоанну, намереваясь после короткого отсутствия вновь вернуться к Своим занятиям.
Он пришел к Иоанну, чтобы этому рабу Божьему, словно перед лицом Бога, поведать беды и горести Своего сердца, Свое чувство стыда, Свое неукротимое желание получить прощение и испросить помощи для людей. "Отец, мы согрешили, прости нас", "мир заблудился, сбился с пути, отпал от Тебя" – так мы истолковали Его покаяние. Великий мировой грех – желание "быть самим Богами, знающими добро и зло", – с ним Он приступил в крещении к Богу, готовый к покаянию и утешаемый верой. Полный страстного ожидания и доверия к Богу, желающий услышать от Него: "Будь покоен, Я прощу вас, людей, и помогу вам", вошел Иисус в Иордан. Он знал, что Иоанн совершал крещение по велению Бога, а не придумал его сам, и, стало быть, Бог Сам решил дать желанное прощение ищущим Его лика.
"И се, отверзлись Ему небеса, и увидел Иоанн Духа Божия, который сходил, как голубь, и ниспускался на Него". Выходит, открылось это лишь одному Иоанну, как видимое знамение, которого так жаждала его душа. Иисус нуждался в этом даре Святого духа, без которого Он не мог исполнить то, на что был призван, и это дает основание предположить, что до сего времени Он жил подобно всем людям, обладая такими же возможностями, как и они.
С непостижимых высот – от Самого Отца, к Кому Он, сколько помнил Себя, возносил Свою веру, любовь и надежду, до Него громко и отчетливо доносятся в ответ слова: "Сей есть Сын Мой возлюбленный". Прежде всего они явились утешением для Иисуса, удрученного всеобщей греховностью, будто опасающегося, что Его личное спокойствие – это результат самообмана и переоценки собственной личности. Подобные опасения Он преодолевал в вере, и полученное утешение только укрепило ее. Загадка Его жизни была для Него решена. Все существо Иисуса с ликованием откликнулось на величественные слова, открывшие Ему, Кто Он: "Вот оно что, Я – сын, чадо, а Ты – Мой Отец". Но в них Он видел утешение и для всех. Ведь Он за всех вступился перед Богом и для всех эти слова должны были иметь утешительное значение. Это подтверждает и заключительная фраза, допускающая двоякое толкование: либо "на Котором было Мое благоволение", либо "в котором Мне было угодно…". Первое правильнее, только если мы подобно Лютеру перепишем фразу так: "к которому Я испытываю благоволение". Но даже тогда она значила бы не более, чем "возлюбленный Мой". Второе больше похоже на то, как эти слова обычно трактует Библия (к примеру, "ибо таково было Твое благоволение", Мф 11:26), иначе говоря, решение Бога – "Я милосердно решил" – означает своего рода сочувствие к нам. "В Котором Мне было угодно" подразумевает: "Которого Я имел в виду, когда принимал Свое решение", или также "в Котором вознамерился исполнить Свое решение". Отсюда второе предложение – практический вывод из первого, которое в полной мере и с душевной теплотой отражает ту радость, которую доставляет Ему Его возлюбленный Сын. Но Бог есть любовь, а любовь всегда действенна, и посему эта радость не может оставаться праздной и ищет высшее выражение в том, чтобы решение Бога через возлюбленного Сына осуществилось во благо всех. Вот что такое утешение для всех, которого так жаждал Иисус. Если первое наполняло Его душу упоительной отрадой, о которой Он не мог и помыслить, то второе, будучи откликом на Его печаль обо всех других, повелевало Ему вести дело их спасения до победы с Божественной уверенностью, что это Ему удастся. Ты и только Ты предназначен к тому, чтобы вывести людей из их греховного бедственного состояния. Теперь Иисус знал, что Он и есть Тот, Кого ожидали праотцы, и даже сверх того – что они о Нем думали.
Для этого служения Иисусу и была дана вся полнота Святого духа. Прекрасно сказал один из толкователей (Гофманн): "Если прежде дух Божий нисходил на человека, чтобы тот донес до людей слово Божье, выполнив тем самым Его поручение, то теперь это было неким специальным призывом к воплощению Божественного замысла. Принимающий Святого Духа обязан был исполнять единую Святую волю Бога. Поэтому Он принял Духа Божьего в единстве с полнотой Его священной власти. Это выразилось в том, что снизошедший Дух проявился в виде телесного, ограниченного в пространстве существа. Раньше мужи Божьи тоже имели свое призвание, свое поручение и в большинстве случаев в той или иной степени были поставлены на служение священному делу Божьему на Земле. Так, о Моисее сказано, что ему Бог доверил "дом Свой", Свое священное дело, чтобы он, насколько мог, содействовал ему. Однако эта миссия или призвание были всегда ограниченными, как в меру несовершенства конкретной эпохи (поскольку полнота времен еще не наступила), так и в меру личного несовершенства тех мужей. Все это отчасти и определяло, насколько они могли этот Дух воспринять. Иисус же имеет на себе всю полноту Духа Святого, как по причине Своего призвания, обязующего Его довести Дело Божье до победы, так и в силу Своего происхождения. В нем коренилась личность, которая впервые за всю историю человечества стала обиталищем Святого Духа, пребывающего в ней, чтобы жить в людях. Все будущие проявления исключительной силы духа Иисуса, в частности, способность проникать в суть вещей, обычно ускользающую от других людей, мы вправе отнести к живущему в нем Духу Божьему. Пророки тоже обладали таким видением, но лишь отчасти, Спаситель же обладал им во всей полноте.
Искушение
Крещение было поворотным моментом в жизни Иисуса, бесконечно превосходящим призвания на служение прежних мужей Божьих: Авраама, Моисея, Давида, Илии, Исаии и др. Как однажды Моисею, уже почти усомнившемуся в окончательном спасении своего народа, Бог внезапно сказал: "Я пошлю тебя к фараону; и выведи из Египта народ Мой", так здесь, правда несколько иным образом, Иисус в своей затаенной, смиренной тоске вдруг слышит "глас с небес глаголящий: Сей есть Сын Мой возлюбленный, в Котором Мое благоволение". Какой поворот в Его жизни! То время скромной, отнюдь не спокойной, а скорее тяжкой жизни, когда Он был ремесленником, неожиданно, чуть ли не в одно мгновение, закончилось. И перед Ним возникла задача, требовавшая, по сути, от Него стать уникальной личностью в истории рода человеческого. Более того, она даже включала в себя задачу, стоящую перед всем человечеством. Осознание Себя предвещанным Сыном Божьим в высшем смысле этого слова, поставленным во главе человеческих вещей, и не чисто внешне, а по существу, по духу, требовало для понимания этого в священной ясности и простоте, в вере и послушании уединенного духовного осмысления, полного самоотречения, смирения и детского простодушия. Нужно было, чтобы между двумя великими периодами Его жизни – прошлым и будущим – пролегло время погружения в собственные мысли. О Его возврате к прежнему обыденному занятию, со всем тем, что этому сопутствовало, не могло быть и речи.
Дух, сошедший на Иисуса, тотчас же вступил в права и "возвел" Его в пустыню. Возможно, там, в ее тишине, Его волновали мысли о Своем служении Отцу и той победе, которую Он должен одержать во имя всего рода человеческого. И сознание этого наполняло Его блаженством. Скорее всего, именно так и было, но вот что примечательно: Спаситель об этом ничего не рассказывает, а говорит лишь о жестокой борьбе, мерзких искушениях, подступивших к Нему, дабы осквернить Его призвание, перевести все на мирской, низкий план. Чувственные удовольствия, блеск чудотворения, власть над людьми смущали душу Иисуса, грозили совлечь Его с прямого пути бесхитростного исполнения порученного дела. Наверняка то блаженство поначалу отступило под натиском осознания Им всеобщей греховности мира. Ведь Иисус теперь знал, что Он – Сын Божий, ответственный перед Отцом за то, каков этот мир, каждая клеточка которого сплетена с грехом. Уже те обстоятельства, в которых Он оказался, несли на себе отпечаток безбожности мира и склоняли к мысли, будто от греха можно избавиться и некими земными путями, без помощи Бога. Сын же видел в них нечто пугающее, постыдное, очень близкое греху.
Но эти искушения отличаются от наших, во-первых, тем, что они подступали к Нему не так грубо и вульгарно, как обычно пытаются овладеть нами, а скорее в изысканно-лицемерной и весьма соблазнительной форме; во-вторых, они, насколько мы понимаем, возникали не в Его душе, – они приходили извне от кого-то, кто по причинам, не столь очевидным вначале, проявил к Нему явный интерес и чей характер и сущность открывались все более (так следует из Евангелия от Матфея) по ходу событий.
Насколько серьезно Спаситель отнесся к необходимости готовить Себя к тому, что так быстро стало Его призванием, видно из того, что Он все это время воздерживался от пищи. По прошествии сорока дней, когда голод начал одолевать Его, к Нему приступил тот самый Незнакомец и участливо, как бы пытаясь расположить к себе, предложил Ему: "Если Ты Сын Божий (откуда он это знает, мог бы спросить Иисус. – Ф. Ц.), скажи, чтобы камни сии сделались хлебами" (Мф 4:3).
Иисус распознал в нем Искусителя, иначе говоря, того, чье предложение всерьез воспринимать не следует, кто, пожалуй, и сам видит его неуместность, но кто – пусть и дружелюбно настроенный – решил таким образом Его испытать. Любовь доверчива, она ни в чем не видит подвоха. Но таким ли неуместным оно было? Не возникала ли у Него мысль, что ради Своего великого призвания Ему дозволено, пусть немного, но возвыситься над низменными скорбями существующего миропорядка, чтобы отныне и навсегда избавить людей хотя бы от самой тягостной их беды, омрачающей их жизнь на земле, – бедности и лишений. Не так ли те, кому предназначено силой своего духа руководить людьми, например, старшие офицеры и т. п., освобождаются, насколько это возможно, от любых действий, требующих физического напряжения? Разве не смог бы потом и Он так же избавлять людей от голода, выступая перед ними в роли добродетеля? Нет! Он не собирается нарушать установленный Отцом порядок, меньше всего хочет и считает себя вправе претендовать на исключительное, привилегированное положение в решении этих человеческих проблем, ибо тогда Его уже ничто не будет связывать с людьми. И как Ему тогда вызволять их из всего хитросплетения земных бед, увлекая за Собой к небесам? Иисус знает, при всей суровости этого мира, в нем всегда можно найти Бога, Который всегда придет на помощь. Вот почему Он предпочитает остаться в нем, пользуясь Своим правом на помощь Всевышнего, постепенно менять миропорядок, прокладывая пути новому. Он отвечает искусителю дружелюбно и аргументированно. Соглашается, что сейчас самое время подумать, как утолить голод, но к чему такие чудеса? Зачем Богу окольные пути, если Ему стоит сказать лишь одно слово – и Я уже сыт? То есть не только тело, но и душа требует пищи – таков смысл сказанного в Писании: "Не хлебом одним будет жить человек, но всяким словом, исходящим из уст Божиих" (Мф 4:4). И Спаситель тотчас же ощутил Себя насытившимся.
Искуситель приступает к Нему снова, на этот раз демонстрируя свое почтение к Библии. И тотчас же Иисус видит Себя вместе с ним (как это произошло, Он нам не повествует) на крыле храма – там, куда обычные люди не поднимаются. На неприятный вопрос, вставший перед Ним, – как отсюда сойти вниз? – тот дает Ему совет: "Ты возлагаешь все надежды на Бога, обещающего спасение от всех опасностей, так бросься вниз, ибо написано: "Ангелам Своим заповедает о Тебе, и на руках понесут Тебя, да не преткнешься о камень ногою Твоею" (Пс. 90). Если свершится такое чудо – весь Иерусалим тотчас же поверит, что Он Посланник Божий. Может быть, тот, кто давал этот совет, верил или надеялся, что Бог покинет Своего ставшего непокорным Сына? Кому-то приходилось слышать подобные наущения, приступавшие к нему с непреодолимой силой и совершенно неожиданно заканчивающиеся гибелью, а мы расцениваем ее как добровольное самоубийство. В том-то и заключается ужасающая серьезность той борьбы, что Иисуса, достигшего высоты Своей Божественной власти и сознающего величие стоящей перед Ним задачи, одолевали те же искушения, что лишают рассудка и нас. Задачей же Его было с предельной разумностью и кротостью оберегать удивительную власть Бога от всего фантастического. В сознании тех, кто уверовал в чудеса, сливаются два совершенно противоположных типа мышления: детская, рассудительная вера в живого Бога – результат строжайшего воспитания и силы ума – и необузданная, суеверная, стихийная фантазия – следствие утраты способности мыслить, ставящее на грань безумия.
Спаситель тотчас же распознал в этом дерзком предложении злой умысел и называет того, от кого оно исходит, дьяволом – словом, которое у греков означает "клеветник" или тот, кто все переворачивает вверх дном, сеет раздор между людьми. Иисус, похоже, заподозрил здесь намерение поссорить Его с Отцом, вынудить Бога, ссылаясь на Его обещание, о котором говорится в Писании, явить Свою чудодейственную помощь в рискованном поступке, якобы основанном на вере в Него, – такими искушениями заполнены многие мрачные страницы истории, и в особенности христианской Церкви. Нужды в таком чуде нет, истинная же причина – озорство и тщеславие, но человек это сам от себя скрывает, поскольку мыслями его руководит не живой Бог в Его величии, а суеверная фантазия.
Когда народ Израиля, перейдя Красное море, оказался в сходном положении, оставшись без пищи и воды, люди кинулись к Моисею, требуя от него помощи, иначе, если они ее не получат, перестанут доверять Богу. Это в Писании и называется "искушением" Бога. Величие Всемогущего Бога таково, что наше доверие к Нему должно быть безусловным; помощь от Него следует ожидать, но никоим образом не требовать чего-то конкретного. Искушение Его, проверка, с нами ли Он, недопустимы. Это есть грех, за который Бог может покарать, лишь создав иллюзию, будто Он с нами. И Спаситель, не привлекая к Себе внимания, но не без невидимой помощи ангелов, сошел с опасной высоты.
Для тьмы некая детскость, присущая Божественному складу ума, непостижима – и потому всегда представляется ей глупостью. Каково было искусителю, когда это дитя так быстро распознало хитроумные ловушки искушения, легко обойдя их, ответило на все его выпады контратакой, попадая точно в цель, прямо в его совесть, если таковая у него вообще была. И тот приступает к Нему с новым, третьим искушением, и мы ужасаемся его коварству. В представлении сил тьмы любая человеческая добродетель имеет свои пределы, а совесть – свою цену, за которую она продается, и мера добродетельности определяется размером цены, способной заставить ее замолчать.
И вот искуситель с бесстыжей откровенностью делает последний шаг. Нагло бахвалясь, он представляется тем, кому дана власть над всеми царствами Земли и ее красотами, и, уже не скрывая своей истинной цели, предлагает Христу не просто разделить с ним владычество, а принять от него всю эту власть, вряд ли без тайной мысли: надо ли в случае, если Иисус согласится на его условия, выполнять обещанное? Возможно, он был в восторге от своей идеи и той перспективы, которую сулил союз столь великих Духов. Что бы они тогда сотворили с миром! Велико же будет наше заблуждение, если мы отождествим этого врага, которого только что распознали, с тем, во что его превратили средневековые интерпретации. Мир – его гордость, и его естеству более соответствует иная цель: наполнить мир блеском кажущегося благополучия, богатства, мнимой духовности и образованности, разыгрывая из себя того, кто этот мир осчастливил. Он по натуре куда умнее, благороднее и величественнее, чем мы думаем о нем. Да и уступка – придать миру некую религиозную окраску – далась бы ему легко, стоило только – и не на словах, а на деле, но скрытно – стать тем, на ком в конечном счете основывались бы все культы, при этом он мог называться как угодно: божеством, природой или отцом всего сущего. Изысканный, просвещенный, добропорядочный, великолепный мир, но без священного завершения своей истории, а потому – без спасения душ, в отсутствие которого его утонченным надеждам на "блаженное бессмертие" никогда не сбыться.