Быстро и легко установить в этом мире "христианский порядок", незаметно вступив в союз с пронизывающим этот мир и властвующим в нем Духом, вот что, по мнению искусителя, могло склонить Иисуса принять его предложение. Успехи иных "христианских" партий, достигаемые чисто земными средствами, можно отнести, в свете Божьем, к этой категории. Непрекращающееся, кажущееся бесконечным просветление мира, которое при желании можно украсить словами о постепенном духовном "приходе Царства Божьего", когда фактически якобы не будет принижения отдельных личностей Богом, – вот чем соблазнял искуситель, предлагая этот необычный компромисс. Составлявшее же самую суть жизни Христа – живое, личностное единение с Отцом Его чад, постоянно ощущаемое влияние Отца на Него – этого люди лишились бы навсегда.
Принять решение Иисусу было не так уж трудно, но Он сделал для Себя поразительное открытие.
В этом необычном Некто, проявившем к нему столь явный интерес, перед Ним впервые в истинном обличье предстала та власть, которая отныне с устрашающей враждебностью, и со временем все яростнее, противодействовала Ему, Спасителю человечества. Апостол Павел часто называет эту власть просто "тьма". Именно тьмой она и открылась Ему здесь, в пустыне. Скрытность, умение быть незаметной для других – вот в чем ее сила, и чем явственнее она одолевает, тем меньше ее жертва догадывается о ее существовании. Первый плод любой победы над ней – ее разоблачение. Первая награда за подавление в себе греховного влечения, безумных настроений и т. п. – видение скрывающейся за ними глупости, извращенности и низости; это, только в несравненно большем масштабе, и открыл здесь для Себя Иисус. Верность Богу вывела Его на дорогу побед, к свету.
Конечно, Иисус не мог не заметить в богоотчужденности окружающих Его людей некоего душевного расстройства, болезненной глухоты и неясности в отношениях их сердца и ума с Богом, а в сфере чувственного Он увидел патологическую радость, которую доставляло им все отвратительное и противоречащее разуму, порой даже необъяснимое, страстное увлечение чем-то или бурное неприятие чего-то. Всеобщность этого явления, возможно, и прежде тревожила Его, но к решению этой загадки, представлявшемуся Ему теперь венцом Его борьбы, Он тогда шел как интуитивно, так и понемногу размышляя и делая некие предположения. Библия же (Ветхий Завет) давала Ему на этот счет скудные, похоже, еще завуалированные разъяснения. Вообще говоря, мысль, что некая могущественная духовная сущность, некая в определенном смысле великая личность, объявившая себя не зависящей от Бога, невидимо, скрытно ищет и достигает влияния на нас, людей, эта мысль все же оскорбительна и прискорбна, и мы миримся с ней лишь потому, что увидели в Иисусе победителя. И нас нисколько не удивляет, когда иные "мыслители" эту "точку зрения" не разделяют и развивают собственное учение о Царстве духа, выстраивая его на свой вкус и делая максимально привлекательным.
При грехопадении в образе змея выступает некая духовная власть, домогающаяся человека, чтобы править им еще при жизни и владеть после смерти. Но описывается она в Библии настолько скупо, что о ее непрекращающемся воздействии можно только догадываться, однако ничего ясного и определенного об этом не сказано. Предположения о существовании той власти станут появляться у народа Израиля позже и лишь в определенные моменты его истории. Для объяснения исключительных явлений в истории человеческого духа (перепись народа Израиля праведным Давидом) или Божественного правления миром (вспомним хотя бы, что произошло с благочестивым Иовом) пользуются понятием "противник", "супостат", "враг". Так, некий пророк по имени Михей (3 Цар 22:20–22) видит причину, почему удалось склонить Ахава, "чтобы он пошел и пал в Рамофе Галаадском", в странном, лживом духе "в устах всех пророков его". Другой известный нам пророк, Михей (гл. 7), распознает в духе безымянную анонимную "неприятельницу", говорившую с издевкой о нравственном упадке Израиля.
Эти озарения, подобные отдельным вспышкам молнии, случались без всякой видимой связи между собой и не высвечивали истинной причины происходившего.
И вот перед Иисусом возникает некая личность и, показывая Ему "все царства мира", говорит с бесстыжей откровенностью: "Это все мое!" Ее слова были не чем иным, как откровенным бахвальством. Впоследствии Иисус, явно вспоминая о пережитом тогда в пустыне, скажет об искусителе: "Когда говорит он ложь, говорит свое, ибо он – отец лжи" (Ин 8:44). Себе же Иисус, как можно предположить, сказал: "Насколько мне известно, в своих искушениях он усерден и силен настолько, что людям перед ними не устоять". И тут Спасителю представились невидимые нити, которыми нередко опутывается человеческий ум. "Ко всякому, слушающему слово о Царствии и не разумеющему, приходит лукавый и похищает посеянное в сердце его". (Мф 13:19). Покорившийся его власти еще при жизни не избежит ее и в смерти. Противник этот – хозяин ада, подземного царства мертвых (Гадеса).
Открывшееся Спасителю схоже в какой-то мере с тем, что известно и иному человеку. Он ощущает на себе влияние "случайных" событий, "случайным" образом воздействующих на него в одном и том же направлении. То ему "случайно" встретился кто-то, то ему попалось на глаза нечто или оказалась в руках именно эта газета, и т. д. И вдруг он видит во всех этих случайностях закономерность, а себя – жертвой хитроумного расчета, игрушкой в руках злонамеренного льстеца.
Как прискорбно нам, людям, наблюдать повсюду не действие величественных законов духа или чего-то подобного, а манипуляции того, кто коварно играет людьми по хорошо продуманному плану. Насколько мучительно и унизительно было для Спасителя увидеть неожиданно решение множества теснящихся в Его душе загадок в образе некой личности, возникшей перед Ним в пустыне, личности абсолютно лукавой, чью силу воли между тем можно было бы употребить на служение благородному принципу, а не доведенному до совершенства злу, каким оно сейчас открылось Ему.
Отныне Спаситель знал: вот он – мой противник, и Я родился человеком, чтобы победить его. Иисус непрерывно изучал Своего противника и в последний вечер Своей земной жизни (Ин 16:11) засвидетельствовал ученикам, что он – "князь мира сего" (нашего космоса)!
Счастливые дни
И как бы выходя со Спасителем из мрачной пещеры на яркий солнечный свет, мы вновь возвращаемся вместе с Ним к людям. С чего Он начнет? Может быть, продолжит дело Иоанна, возглавив его? Но этого Он не делает. Священная история не знает такого, чтобы последующий пророк сменял предыдущего еще при жизни (к примеру, Иисус Навин – Моисея, Елисей – Илию) или приступал к самостоятельному служению параллельно с ним. Всегда лишь один из них выступал рабом Божьим, которого предпочел и осенил Своим доверием Всевышний. И хотя Иоанн во всеуслышание объявил, что Идущий за ним сильнее его, а он всего только Его предтеча, Иисус соблюдал установившийся священный порядок, хотя и не строго, что объяснялось исключительностью данного случая. Он не подчинялся Иоанну, а просто встал рядом с ним, держась в той или иной мере в тени, отступив на второй план и оставив за ним в открытом служении первую роль. От Своей же роли, назначенной Ему Его особенным призванием, Он до времени воздерживался.
Какое-то время – назовем его праздничными днями – Он был ничем не занят, поскольку применительно к Нему недостойно употреблять такие слова, как "досуг", "каникулы" и т. п. Сейчас Ему надлежало просто быть, позволяя собственной личности незаметно и свободно, еще не следуя велениям борьбы за Свое дело, раскрываться в свете Своего призвания.
Апостол Иоанн, восполнивший в своем Евангелии то, о чем не рассказали три первых евангелиста, повествует о времени, предшествующем вступлению Иисуса на открытое служение. Было оно по-своему праздничным и для самого повествователя, ибо именно тогда ему воссиял свет и явилась жизнь. "В Нем была жизнь, и жизнь была свет человеков" (Ин 1:4). Это видно хотя бы по тому, с какой тщательностью, будто ведя дневник, он прорисовывал отдельные детали, поразительно верно, как никто другой, передает апостол человеческие черты Спасителя. Тут и Его нескрываемая радость при встрече с благородными юношами, и Его искренняя похвала им, открыто высказанная, что видящий все в мрачном свете книжник непременно назвал бы непедагогичным и – с другой стороны – опрометчивым, Его простецкая житейская манера разговаривать с матерью отрывочными фразами (что ее нисколько не удивляет). И в то же время жесткое, мужественное поведение в храме. Все это вместе создает настолько яркую и красочную картину, что мы, позволив себе непредвзято прочитать эти строки, просто поражаемся: кажется, что это описание жизни обычного человека. Когда мы, люди далеко не святые, пытаемся представить себе человека истинно святого, то в созданном нашим воображением образе нет ни жизненной теплоты, ни свежести. Его поступки безупречно правильны и рассудочны, так что создается впечатление, будто ими руководит не отзывчивое сердце, а холодный расчет. Но в Нем, в Ком "слово стало плотью", святость проявляется естественно и свободно, она благородна, полна сердечной теплоты и правдива. Мы видим перед собой человека, который живет, и в котором жизни куда больше, чем во всех нас.
Если Матфей и Марк как бы подтверждают, что Иисус, вышедший, по их свидетельству, на открытое служение лишь после взятия Крестителя под стражу, жил какое-то время уединенно, то Лука самим ходом своего повествования этому противоречит (Лк 4:14 и далее). Но, как известно, он часто без соответствующей ремарки изрядно забегает вперед, выстраивая к тому же повествование не в хронологической последовательности, а руководствуясь иными соображениями, что явно наблюдается и здесь.
Отныне мы видим Спасителя внутренне уверовавшим в Свое призвание, публично засвидетельствованное Иоанном, спокойно идущим Своим путем, отнюдь не боязливо, но осторожно, более опасаясь выйти на служение прежде назначенного Ему часа. Он выжидает, как бы руководствуясь словами, сказанными Самуилом Саулу: "Когда эти знамения сбудутся с тобою, тогда делай, что может рука твоя, ибо с тобою Бог" (1 Цар 10:7). Шаг за шагом Он идет туда, куда Его зовут обстоятельства: к Иоанну; на свадебный пир в Капернаум, на праздник Пасхи в Иерусалим, на берега Иордана и, наконец, туда, откуда Он к нам пришел.
У Иоанна
Его место прежде всего там, где вновь свершалась Священная история, где властвовал раб Божий, где собирались все те, кто жаждал лучшего, горнего и к нему стремился. Здесь в толпе беспрерывно сменяющихся людей, не выделяясь среди прочих и поначалу никем не узнанный, и "бродил" Иисус в ожидании событий, которым должно произойти. Здесь Спасителю предстояло обрести тех, без кого Ему было в предстоящем деле не обойтись – мужей, готовых по-детски доверчиво, без тени сомнения искренне откликнуться на Его призыв и способных полностью Его понять. Что стало бы со Спасителем, если бы Его никто не понял! И те, кого Иисус здесь нашел – как накануне Своей смерти Он с благодарностью признается им (Ин 16:6 и далее), – были особым даром Его Отца. Он нашел их, хотя и не искал. Его искали.
Теперь мы подходим к точному отчету Иоанна чуть ли не о каждом дне той недели, которая стала поворотным моментом в его жизни, отделявшим первую ее половину, когда он был учеником Крестителя, от второй, в которой стал учеником Иисуса.
Допустим (чисто произвольно), что посланные священники и левиты (Ин 1: 19–51) пришли к Иоанну в воскресенье (в первый будничный день, начинающий неделю). К ним Иоанн обращается со словами об Иисусе – ему кажется, что Он совсем близко, хотя Его еще не видно. Все 40 дней, пока Иисус пребывал в пустыне, Иоанн недоумевал: где же Он? И вот на следующий день, стало быть, в понедельник, Иоанн видит Его вдалеке и рассказывает своим ученикам, что ему о Нем известно. Сколько сострадания, благоговения, благодарности в его словах: "Вот агнец Божий, Который берет на Себя грех мира"! (Ин 1:29) Он явно хочет с непоколебимой уверенностью, как бы официально, засвидетельствовать перед учениками, что Иисус и есть Тот, о Чьем приходе он постоянно говорил в своих проповедях, и насколько превзошел Он Своим появлением все его самые смелые ожидания.
На следующее утро двое галилейских юношей решились стать учениками "агнца Божьего" (имя, отнюдь не обещающее спокойной жизни). В среду Иоанн видит вдалеке Иисуса и указывает на Него. Скрытое величие истории проявляется в том, что Креститель не осмеливается выйти Ему навстречу и приветствовать, но и Он не приближается к нему. Удивительно тонко описано, как эти юноши молча отходят от своего прежнего учителя и молча ходят по пятам за Иисусом, не решаясь заговорить с Ним, ожидая, когда Он обратит на них внимание. Короткого разговора оказывается достаточно, чтобы между ними возник союз, который станет достоянием вечности.
Вечер они провели у Иисуса в тихой беседе. Горячему сердцу не требуется много слов, чтобы понять и быть понятому. Вся мощь первого впечатления, разумеется, обогащенного опытом долгой жизни, отразилась в словах апостола, написанных им на склоне лет (Ин 1:1; Ин 1:4) о том, что было от начала. Эти простые и удивительно понятные, осиянные священным светом слова раскрывают нам, что тогда так поразило его. "Вот это и есть изначальное. Такими были бы и мы, таким бы стал мир, но все вышло иначе, наша история пошла не по тому пути. В Иоанне человечество как бы вдруг вспомнило о своем "начале" – таком ослепительно прекрасном, подобном свету начинающегося дня. И это изначальное - Слово – "было у Бога, и Слово было Бог". Оно пребывало в недре Отчем, к Нему были обращены все Его помыслы и устремленья, в этом и заключалась Его суть. Потому и происходит это без всякой борьбы, колебаний, не как следствие некоего выбора, а непринужденно, искренне, "от начала". Невозможно яснее выразить сокровеннейший принцип духовной жизни, любовь к Богу, преисполненность и ведомость Им как прародиной духа, а все последующее – как Ему неприсущее, побочное, прокравшееся позже в этот мир, – выразить яснее, чем этими словами, лучащимися светом и теплом, и в то же время по-детски бесхитростными и простыми. В них – радостный, удивительно прозрачный и блаженный свет величия Того, Кто есть начало, альфа, а потому неизбежна и омега – конец. "В Нем была жизнь, – говорит он далее, – и жизнь была свет человеков". Сегодня мы живем в "свете" смерти. Сегодня нечистоплотность и бесцеремонность считаются признаками гениальности, а ложь, алчность и обман – ума; массовый убийца – звезда первой величины на небосводе мировой истории, и сделало его "великим" именно хладнокровное уничтожение бесчисленного множества людей. Невинность, кротость, сострадание, смирение – это все от детской наивности и недалекости. Радоваться собственной смерти, как и смерти других, в фальшивом блеске ненависти, гордыни, подлости – вот что такое сегодня "свет человеков", говорил, должно быть, себе Иоанн, но теперь я вижу, что когда-то было иначе: жизнь была светом человеков.
Следующие картины рассказывают нам так живо, что подробного освещения не требуется, как эти юноши, ставшие "ловцами человеков", приводят к Иисусу свою первую "добычу" – Симона, приветливо встреченного Иисусом; как Иисус сам зовет робкого Филиппа последовать за Ним; как Филипп сообщает критически настроенному Нафанаилу, испытавшему, наверное, за свою жизнь немало разочарований, о своем великом, радостном открытии и в ответ на скептическую эрудированность последнего (вводящую ничего не подозревающего Филиппа в заблуждение, поскольку Иисус происходил из дома Давидова и родился в Вифлееме) говорит ему всего лишь слова, услышанные от Него: "Пойди и посмотри", будто они и есть самое главное из усвоенного ими (это и было самым существенным из того, что они познали на собственном опыте). На этом Нафанаиле я все же остановлюсь подробнее. "Вот настоящий Израильтянин", то есть человек, действительно живущий надеждой, которая не затуманивается и тем более не питается корыстными тайными желаниями, "в нем нет лукавства", и он истинно надеется на Божественное. Трогательно читать, как Нафанаил воспринимает эту характеристику, данную ему Иисусом, находя ее меткой и верной, но тем более считает своим долгом сомневаться в подлинности Иисуса. А вдруг те слова всего лишь плохо скрытая лесть? "Ты почему знаешь меня?" "Прежде, нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя". Святой Дух, пребывающий в Спасителе, проник в душу этого человека и ощутил всю тоску, вложенную им в молитву. Но что, надо думать, испытал тогда Нафанаил, когда он в самый священный и, как ему казалось, сокровеннейший момент своей жизни вдруг узнал, что его благороднейшие, самые потаенные чувства открылись Другому – и Кому! То было подобно вспышке молнии, посланной из вечного Царства Небесного, первое предвкушение того, что значит быть рядом с Отцом, к Которому он однажды придет.
Нафанаил узнает в нем Того, по Кому он тосковал под смоковницей. И Он его услышал! То, как называет Он Иисуса, обнаруживает в нем настоящего израильтянина, хорошо знающего Библию. "Ты – Сын Божий, Ты – Царь Израилев". Последние слова нужно понимать не с высот исполнения обетования Божьего, а имея в виду дохристианское израильское мышление и соотнося сказанное со словами Бога, обращенными к Давиду и касающимися его потомков: "Я буду ему Отцом, и он будет Мне сыном" (2 Цар 7:14), – мышление, которое предполагает в нем именно того, кто изначально не есть сын Божий. Но этим и так уже сказано предостаточно. Учеников порой осеняет догадка, чей Сын Иисус, но это в их понимании выходит за рамки возможного, отчего и не перерастает в ясное, твердое убеждение до тех пор, пока Иисус однажды не засвидетельствует это сам (Мф 16:17).
К тому времени у Иисуса было уже пять, а то и шесть учеников, что примечательно и может служить доводом против нашего представления о том времени как о "праздничном", коль скоро Он именно тогда собирает вокруг Себя учеников. Спаситель любил людей, Он хотел быть и жить вместе с ними. Менее всего Ему было присуще монологическое христианство, набожность, замыкающаяся сама на себя и сводящаяся как бы к постоянному прощупыванию собственного пульса. Спаситель хотел жить во множестве людей.