Разве не окружают нас со всех сторон эти темные, неразгаданные тайны, от которых так сложно отмахнуться? Почему в самом расцвете нашей жизни, когда дела идут лучше некуда, на нас неожиданно наваливается осознание реальности смерти и непрочности жизни?
И еще один момент. Если бы мы нашли логическое объяснение происходящему, мы могли бы предотвратить повторение трагедии.Зачем этому кошмару случаться вновь, тем более снова с нами? Чуть позже мы разберем случай, описанный в Евангелии от Иоанна, когда Иисус исцелил слепого. Если вы помните, ученики тогда спросили Христа, чьи грехи навлекли на этого человека такой страшный недуг, родительские или его собственные. Меня всегда занимало, что побудило их задать подобный вопрос. Должно быть, за ним стояло нечто большее, чем простое богословское любопытство. Возможно, у них в голове мелькнула мысль, что если бы они узнали, какой грех может вызвать У человека слепоту, то смогли бы избежать его в будущем. И уж от чего - от чего, а от слепоты они были бы надежно застрахованы.
Быть может, действительно, наше страстное желание знать причины происходящего продиктовано лишь нашим страхом, что подобное может произойти и с нами. У меня нередко создавалось впечатление, что зачастую, когда люди молятся о чьем–нибудь исцелении, на деле они молятся о своем собственном. Мы как бы устраиваем проверку: если Господь дарует выздоровление этому несчастному, возможно, Он так же поступит и со мной. Это поддерживает нашу надежду на то, что мы можем слегка оттянуть наступление неминуемого. Вся наша жизнь теплится на этой молитве.
Возможно, именно об этом думали друзья Иова, когда утешали его. Варреи Вирсбе пишет, что состояние Иова угрожало их душевному спокойствию: "То, через что ему пришлось пройти, ставило под сомнение обоснованность их такой гладкой и ясной теологии… То, что случилось с Иовом, вполне могло произойти и с ними самими! Их не очень–то беспокоил Иов со всеми своими неприятностями. Их главной заботой было не просто утешить страдающего человека, а избавиться от проблемы как таковой".
Люди, подобные Иову, вызывают у окружающих чувство неловкости. Непрестанные муки этих несчастных ведут к сбою в нашей безупречной богословской машине и заставляют нас выдумывать объяснения неполадкам, изобретать исключения из правил. И на это у нас фантазии хватает.
Мы задаем себе этот извечный вопрос "почему?", потому что мы жаждем освобожденияот чувства вины. Чувство вины есть неизбежное последствие горя и страданий. И нет ничего более иррационального, чем чувство вины, рожденное горем. Каким–то причудливым образом исполнившись скорбными мыслями, мы вдруг приходим к осознанию того, что во всем происшедшем отчасти или даже полностью виноваты мы сами. Мы либо спровоцировали это, либо внесли свой вклад в развитие событий, либо ничего не предприняли для предотвращения несчастья. Чувство вины нашептывает нам, что мы мало любили, мало делали мало были. Наверняка можно было найти способы отвести все эти напасти - и это нас убивает.
Однако же разумные объяснения, доказывающие, что мы тут совершенно ни при чем и что мы были бессильны этому противостоять, поскольку "такова на то Божья воля", освобождают нас от ответственности и - от чувства вины. Особенно часто это происходит с теми, кто пережил самоубийство близкого человека. Мы так хотим, чтобы это оказалось лишь несчастным случаем или трагической ошибкой - всем, чем угодно, только не самоубийством. Самоубийство вопиет и обличает нас.
Желание освободиться от этого гнета настолько велико, что порой мы начинаем прилюдно осуждать и обвинять самих себя в надежде, что окружающие бросятся нас утешать и убеждать в обратном.
Более того, спрашивая "почему?", мы стремимся обрести душевное равновесие. Вопрос "почему именно я?" предполагает, что допущена несправедливость, требующая исправления. "Вопрос "почему я?" делает упор на случайность всей ситуации, на некую нечестность но отношению к нам. Он помещает человека в пучину хаоса".
Практически никто не спрашивает себя: "А почему не я?". Некоторые, быть может, приходят к этой мысли, но чуть позже, не в самом начале. Какое бы несчастье с нами ни приключилось, мы его, конечно же, не заслужили; мы просто случайно проходили мимо, и нас настигла шальная нуля. Когда с нами происходит что–нибудь хорошее, мы не терзаем себя лишними вопросами, нет, - это бывает только в случае несчастья. Врач–психиатр М. Скотт Пекк подметил следующую особенность: "Странное дело. Сколько раз мои пациенты и знакомые задавали мне один и тот же вопрос: "Доктор Пекк, почему в мире существует зло?". И никто за все эти годы не спросил меня: "Почему в мире существует добро?".
Не так давно в нашем городке в аварии погиб молодой человек. Ни он, ни его родные не были верующими. Один из организаторов похорон пригласил пастора из нашей церкви провести церемонию. За день до назначенного срока тот зашел к родителям юноши обсудить последние детали. Перед самым уходом он спросил у матери, можно ли ему будет помолиться над гробом. Женщина пришла в ярость и закричала ему в лицо: "Никаких молитв! Слышите?! Господь забрал у меня моего мальчика! Никаких молитв в этом доме не будет!".
Когда расстроенный пастор рассказал мне эту историю, я подумал: "Наверное, впервые за многие годы эта женщина вспомнила о существовании Бога. И, наверное, впервые пришала, что Он на что–то способен". Сомневаюсь, однако, что, когда ее сын только родился, она воздала хвалу и благодарность небесам. К рождению ребенка Бог отношения не имел, а только к его смерти.
Почему мы только виним Бога за то плохое, что происходит в пашей жизни? Почему страховые компании называют стихийные бедствия и различные катастрофы "деяниями Божьими"? Мы никогда не подвергаем сомнению хорошие события, только плохие. Мы не поражаемся, насколько благ Господь, мы принимаем это как должное. Несчастья нас удивляют, а удачи нет.
И хотя обретение заветного ответа на это сакраментальное "почему?" ничего уже не исправит, оно, но крайней мере, восстановит наше уязвленное чувство справедливости, которая, как мы верим - или, скорее, отчаянно желаем верить, - заложена в саму основу Божьего творения. Ведь если мир действительно создан Богом, то он должен покоиться на принципах справедливости и равенства. Это было бы логично. "В конце концов, - пишет Джеймс Крепшоу, - тот, кто повелел этому миру быть, обладает достаточным запасом силы, чтобы сохранять его в порядке и равновесии. Недаром мудрецы разных эпох вновь и вновь возвращались к идее неразрывной связи творения и справедливости".
Этот вопрос можно рассматривать и как попытку оправдать Бога. "Почему?" на самом деле подразумевает "почему, о Боже?". Оно адресуется Всевышнему Богу, Владыке мира, и, как любил говорить мой профессор по богословию, "владычество Бога заключается в том, что Он может делать все, что Ему угодно, - и это замечательно". Верить во всемогущего и вселюбящего Бога - значит верить в то, что Он участвует во всем происходящем, но когда вдруг случается что–то плохое, Его светлый облик немного меркнет.
Богословы называет это термином "теодицея", что в вольном переводе звучит примерно как "попытка объявить Бога невиновным во всем том, что в нашем представлении нарушает порядок в обществе и во всей вселенной".
Если Бог - Владыка мира, мы вынуждены признать, что именно Он сделал так, чтобы это произошло, или позволил этому произойти, что подразумевает: что в обоих случаях Он мог это предотвратить. И для страждущего разницы между двумя нюансами нет никакой. Мы вторим Аврааму: "Судия всей земли поступит ли неправосудно?" (Быт. 18:25) - или Гедеону: "Если Господь с нами, отчего постигло нас все это?" (Суд. 6:13).
В своей книге "Когда боги молчат" Корпели Миско пишет об ужасах Освенцима и задает леденящий душу вопрос: "Человек может по–прежнему "верить" в Бога, Который нозволил всему этому случиться, но как он после этого может с Ним разговаривать?".
Пережив опустошительную трагедию, пытаясь собрать воедино осколки нашей веры, мы вызываем Бога на ковер и требуем от Него объяснений - и пусть Он только попробует не предоставить нам достаточно веских обоснований того, что сделал! Но мы забываем, что Бог - это Бог, и Он не обязан отчитываться перед нами за Свои поступки.
И наконец, наш последний и, пожалуй, самый обоснованный повод задаваться вопросом "почему?", это то, что мы не можем жить в догадках. Этот компьютеризированный, "телевидеонизироваииый" век провозгласил, что никаких тайн больше нет, они просто недопустимы. Все в этом мире должно быть разобрано на части, отправлено на рентген, сфотографировано, идентифицировано и классифицировано. Когда мы задаем свой привычный вопрос, все, что нам нужно, - это получить простое, незатейливое объяснение случившемуся, чтобы не ломать себе голову над какими–то досадными загадками.
Поэтому неудивительно, что такой небывалой популярностью пользуется движение сторонников "евангелия процветания". Оно предлагает простой ответ на любой вопрос и легкое решение сложнейших задач. Мы освобождаемся от столь обременительной обязанности - мыслить самостоятельно. Мы приходим на все готовенькое. Люди требуют ответов, требуют гарантий, им нужен вождь, исполненный уверенности, который скажет: "Да, я все знаю, и я вам объясню!". Воля и власть Божий пойманы, как бабочка в сачок, теми, "кто знает что здесь к чему", и помещены в рамки нехитрой инструкции для пользователя: "Нажми, потяни - щелк - ответ получи!".
Но тайна остается. И, как сказал Габриэль Марсель, "Странно как–то получается, но, похоже, именно страдания способны привнести в нашу жизнь духовный смысл и именно потому, что таят в себе бездну непостижимого и неразгаданного".
Но однажды, когда я мучительно боролся со своими переживаниями, меня вдруг посетила мысль: "А что если я задаю неверный вопрос?".
ГЛАВА 10
ЧТО ТЕПЕРЬ?
Эта мысль не давала мне покоя: ответа на вопрос "почему?" не существует вообще, потому что это не правомерный вопрос. Глупо надеяться отыскать правильный ответ на неправильный вопрос, а, но моему глубокому убеждению, мы именно этим и занимаемся.
Я потратил многие месяцы, проштудировал от корки до корки всю Библию и другие самые различные источники в поисках спасительных объяснений. У меня набралось их с десяток. Но, даже имея десять возможных вариантов ответа, мой вопрос так и оставался вопросом. Точнее, более верным будет сказать, что ни один из доводов не был в полной мере исчерпывающим. Боль не унималась.
Недавно я беседовал с одним отцом, чей сын погиб при трагических обстоятельствах. Оглядываясь назад, на то что произошло тогда и каковы оказались последствия, он обнаружил, что нет худа без добра: несколько его родственников пришли ко Христу.
"Но этого мало! - воскликнул он вдруг. - Этого мало!"
Кто вправе спорить с этим человеком? Что может утешить несчастную мать, чья дочь была изнасилована и убита? Только возвращение ее девочки домой живой и невредимой. Можно возражать, и не без оснований, на то, что смерть ребенка способна послужить во славу Господу, но простим раздавленных горем родителей за их горький упрек: "Пусть Бог зарабатывает Себе славу в другом месте! Верните нам наше дитя!". Я надеюсь на это прощение, поскольку и с моих уст слетали эти слова.
Несколько лет назад недалеко от нашего дома рухнул на землю огромный самолет. Тогда в катастрофе погибло более ста тридцати человек. Но тридцать пассажиров чудом уцелел. Одним из них был молодой человек, чьи жена и маленький ребенок погибли. Я слышал, как одна женщина утешала говоря: "Не переживайте, вы еще молоды. Вы снова женитесь, и у вас еще будут дети!".
Я также знал семью, в которой было девять детей и один из них умер. "Доброжелательницы" подобного рода могли бы сказать им: "Ну что вы расстраиваетесь? У вас же есть еще целых восемь сыновей и дочерей!".
Но ведь это ничего не значит! Ни восемь, ни восемьдесят других детей не заменят вам того одного, которого вы потеряли. Подобные утешители ведут себя так, как будто они не воспринимают наше горе всерьез. Ответ одного человека другому всегда остается загадкой для последнего и даже может довести его до отчаяния.
Только поймите меня правильно. Я уверен, что когда мы сами шагнем в вечность и пелена неведения спадет с наших глаз, мы согласимся со всем, что совершил в нашей жизни Господь. "Да, - скажем мы, это было действительно к лучшему. Теперь я это понимаю". Мы будем довольны и не станем жаловаться и роптать. Однако но эту сторону бесконечности один маленький ответик стоит дюжины ответов на небесах.
Следовательно, "почему?" - вопрос неверный, поскольку он в конце концов ничего не решает. Поэтому когда окружающие в порыве искреннего желания утешить нас начинают навязывать нам свои объяснения, мы можем остановить их слонами древнего страдальца: "Как же вы хотите утешать меня пустым? В ваших ответах остается одна ложь" (Иов 21:34).
К. С. Льюис делится результатами своих поисков недостижимого ответа:
Так где же Бог? Больше всего меня беспокоит следующее: когда вы счастливы, очень счастливы и не ощущаете острой потребности в Боге, стоит вам обратиться к Нему со словами благодарности и хвалы, как вы будете приняты Им с распростертыми объятиями. Но как только вы оказываетесь в беде, когда у вас не осталось никакой надежды, пойдите к Нему, и что будет? Дверь захлопнется у вас перед носом, и вы услышите, как один за другим запираются засовы. А затем - тишина. Вам остается только развернуться и уйти.
Наша ошибка заключается не в том, что мы не находим верных ответов, а в том, что мы задаем неверные вопросы.
Как сказал Кристофер Морли: "У меня для Бога припасен не один миллион вопросов, но, когда я сталкиваюсь с Ним лицом к лицу, они улетучиваются из моей головы и теряют всякий смысл".
По мере того как углубляются наши знания о Боге и укрепляются наши с Ним отношения, мы начинаем больше доверять Ему; а чем больше мы Ему доверяем, тем меньше становится наше желание все понять. Осознав эту простую истину, мы можем обрести, наконец, долгожданный покой.
В свете Библии
В девятой главе Евангелия от Иоанна рассказывается история об одном слепорожденном и его встрече с Иисусом Христом. Проходя мимо, Иисус обратил на него Свое внимание. В те времена на всех проезжих дорогах было полно несчастных, уродов и калек, которые из–за своих физических недостатков вынуждены были попрошайничать. Они стали настолько привычным зрелищем, что люди практически не замечали их или воспринимали этих бедолаг только как досадую помеху на пути, с которой вынуждены были мириться.
Когда мы читаем, что Иисус "увидел" этого человека, на языке оригинала имеется в виду, что Он посмотрел на него с большим интересом. Это был не просто брошенный мельком взгляд Христос очень внимательно вглядывался в этого слепого, что и заметили ученики. Они немедленно приняли живейшее участие в обсуждении судьбы этого человека, но лишь с богословской точки зрения.
Их вопрос отражает религиозное мышление того времени: "Равви! Кто согрешил, он или родители его, что родился слепым?" (Иоан 9:2). Они не спросили: "Неужели кто–нибудь согрешил?", они спросили: "Кто согрешил?".
У них не возникло ни тени сомнения, что именно грех повлек за собой слепоту; оставалось только выяснить, чей грех. И они не имели в виду грех в его глобальном проявлении, свойственный каждому человеку. Нет, их интересовало конкретное прегрешение, послужившее причиной данной напасти.
Согласно бытующим в те времена религиозным представлениям, грех всегда приносил страдания, а значит, если человек страдал или имел какие–то физические отклонения от нормы, следовательно, он был грешен сам или грешны были его родители. Неправедных мучений, по мнению людей, не существовало, мучения однозначно подразумевали прегрешение.
Это верование столь глубоко укоренилось в их умах, что они даже не заметили, как глупо прозвучал их вопрос. То, что грех родителей мог вызвать болезнь этого человека, попять еще можно, но если он был слеп от рождения, то как же причиной тому мог быть его собственный грех? У язычников существовало древнее поверье, которое не разделяли благочестивые иудеи, что человек может грешить еще в утробе матери. Были также люди, которые считали, что человек может быть заранее наказан за те грехи, которые он совершит при жизни. Иными словами, утром - наказание, вечером - грех. Однако это были языческие суеверия, а не иудейские доктрины. Так или иначе, но ученики были твердо убеждены в том, что несчастья являются карой за грехи, поэтому и задали свой глупый вопрос. Придерживаясь ложной теории, они выставили себя на посмешище.
Итак, ученики тоже посмотрели на калеку. Но не с состраданием, а как на объект своей богословской беседы, как на подопытного кролика, которого они собираются разглядывать под лупой своего любопытства.
Ответ Иисуса, должно быть, привел их в замешательство: "Не согрешил ни он, ни родители его, но это для того, чтобы на нем явились дела Божий" (Иоан 9:3). Христос, конечно же, не имел в виду, что ни сей человек, ни родители его никогда в жизни не грешили. Он просто хотел сказать, что никакое конкретное прегрешение не стало причиной наказания Божия, павшего на голову этого несчастного в виде слепоты. Человек этот страдал по другому поводу.