– Первородные только порадуются, если я щелкну по носу органика, – успокоил букиниста наемник. – Вопрос в другом: что мне с тебя, с идиота, за это потребовать?
– Я не идиот.
– А кем нужно быть, чтобы связаться с Лавричем? – осведомился Барадьер.
– Идиотом, – уныло признал Виссарион.
– Что и требовалось подтвердить, – рассмеялся наемник. – Так чем заплатишь?
– А что тебе нужно?
– Книга Жизни.
Обуза хрюкнул от неожиданности. Барадьер улыбнулся, пока – почти дружески. И мужчины с минуту смотрели друг на друга.
– С чего ты взял, что она у меня? – пролепетал Виссарион, нервно теребя шляпу.
– С того, что ты безнадежный романтик и дурак, – ответил наемник. – После смерти Элизабет Авадонна приказал мне обыскать дом, но я не нашел Книгу Жизни. Я сделал вывод, что меня опередили, и объявил книжникам Отражения, что жду продавца. Мне ответили все, кроме тебя. Трудно было электронное письмо набросать?
– Забыл, – убито признался Обуза.
– Вот и я о том, – хмыкнул Барадьер. – Ты идиот.
– Знаю. – Букинист надел шляпу, но тут же вновь ее снял. – Ты поэтому стал за мной ходить?
– Да.
– И поможешь мне спасти девчонку?
– Да, – повторил наемник. – Я ведь пообещал.
– Мог бы просто отнять, – буркнул Виссарион.
– Пять Книг требуют уважения, – серьезно ответил Барадьер. – Их отнимают в крайних случаях, только если нет возможности договориться.
А у него возможность была, и наемник предложил честную сделку: величайшая драгоценность против жизни девчонки. Выбирай, книжный червь, не ошибись.
– Это будет опасное предприятие, – пробормотал Обуза.
– Можно подумать, меня на детские утренники зовут, – хмыкнул Барадьер. И взял букиниста за рукав. – Пошли, ушастый, машина за углом. По дороге расскажешь, что и как.
– А книга?
– Отдашь, когда все закончится.
Этого звонка дьяк-меченосец ждал со смешанными чувствами.
С одной стороны, он помнил каждое слово Бергера и соглашался с тем, что мечта не имеет отношения к реальности и лучше получить идеал, чем оригинал, медленно тускнеющий в повседневности. С другой… С другой стороны, Лаврич хорошо помнил свои чувства. Томление сердца. Боль от того, что они еще не вместе.
Эта девушка…
"Бергер сказал, что я превращу ее в куклу… А кем сделает ее он? Мечтой?"
Отпустив Ковригина, Лаврич принялся в беспокойстве бродить по кабинету, бормоча себе под нос "pro" и "contra" происходящего, и телефонный звонок стал для него рубежом. Несколько долгих секунд дьяк смотрел на подавшую голос трубку, затем нажал кнопку ответа и приказал:
– Докладывай.
– Обуза отправился к Бергеру, – сообщил Ковригин.
– Один?
– С ним Барадьер.
– Кхм… – ощерился Лаврич. – Интересно, Обуза не сказал ему правды или первородный каратель решил меня умыть?
Адъютант дипломатично промолчал.
– Продолжай следить, – распорядился дьяк. – И… – Он помолчал, после чего твердо закончил: – До моего появления ничего не предпринимай. Я выезжаю.
Лаврич понял, что не сможет ничего решить, сидя в кабинете.
Он должен ее увидеть…
Сейчас, после занятия любовью и долгой ванной, с влажной кожей и невысушенными волосами, с горящими глазами – она была еще прекраснее и желаннее, чем прежде. Восхитительный цветок на светлом образе Дня. Невинное чудо, которому предстоит обратиться в Отражении.
Дьяк-меченосец ждет.
– Потерпи еще час, – попросил Генрих, устраивая девушку на тумбе.
– Как скажешь.
– А чтобы не было скучно, выпей, – он протянул Гале бокал с вином.
– Натурщицам нельзя пьянеть.
– Оно тебя взбодрит.
Девушка поднесла бокал ко рту и сделала маленький глоток.
– Какое ароматное…
– Знаю. – Бергер поцеловал Галю в губы, забрал бокал и вернулся к холсту, отметив про себя, что от вина ее глаза подернулись едва заметной дымкой.
Все идет как надо. Дьяк-меченосец будет доволен. А он в очередной раз назовет себя мразью… Бергер ненавидяще взглянул на "Подснежники".
Мразью…
Особые краски ждали на металлической палитре, под которой пылали три свечи: "особые" краски должны были быть горячими. Так требовал ритуал. К счастью, Галя то ли не заметила странную конструкцию, то ли не обратила на нее внимания, и не пришлось объясняться. Впрочем, он знал, что говорить в таких случаях. Не в первый раз.
"Какой же я подлец!"
– Ты сказал час? – спросила девушка.
– Да, – он взял особую кисть и сделал первый мазок. – Если нам никто не помешает.
Виссарион правильно полагал, что одному ему не справиться, но лишь у ворот поселка окончательно понял, как сильно ему повезло в том, что Барадьер согласился поддержать его в затеянной авантюре. И потребованная наемником плата перестала казаться чрезмерной.
Ворота, разумеется, оказались закрытыми, но Барадьер дерзко посигналил, требуя охранника к себе, а когда тот подошел к водительской дверце массивного внедорожника, продемонстрировал удостоверение офицера ФСБ и веско произнес:
– При исполнении.
– Вам нужно проехать? – сглупил охранник.
– Нет… я приехал показать тебе удостоверение! – грубо рявкнул Барадьер. – У художника гости были?
– У Бергера? – окончательно запутался несчастный.
– У Рембрандта! – наемник вел себя несдержанно, как человек, вынужденный, в основном, общаться с глупыми подчиненными и сильно от этого уставший. – У тебя здесь сколько художников числится?
– Один.
– Вот о нем и рассказывай.
– Фургон в полдень приехал, черный, в кабине двое, есть ли люди внутри – не проверял.
– Ага… Ну, давай посмотрим, что у тебя за фургоны разъезжают по территории, – Барадьер убрал удостоверение и распорядился: – Открывай.
– А что предвидится? – робко поинтересовался охранник.
– В обозримом будущем предвидится наступление октября.
Наемник подмигнул растерянному собеседнику, проехал внутрь и остановил внедорожник в трех домах от участка художника.
– Фургон, действительно, есть.
– Может, сантехники? – предположил Виссарион.
– Может, и сантехники, – не стал спорить Барадьер. – К счастью, не из бригады Лаврича.
– Откуда ты знаешь?
– Ребята дьяка-меченосца не стали бы прятаться, – объяснил наемник. – У калитки обязательно торчал бы боец из охранки "МечП" с официальным дробовиком под мышкой.
– Пожалуй…
– А эти в засаду сели, ждут нас и стрелять начнут без предупреждения.
– По нам? – зачем-то уточнил Обуза.
– По нам.
– И что?
– Ничего. Ты же не просто так меня позвал. – Барадьер вышел из машины, огляделся, вычисляя видеокамеры, встал так, чтобы не попасть ни под одну из них, и ухмыльнулся: – Готов к колдовству, ушастый?
– Я не ушастый!
– Тогда смотри.
Обуза знал, в чем заключается главное умение спутника, но никогда не видел, как Барадьер клонирует себя. Или дублирует. Или делится. В общем… Страшная смерть проклятого палача наделила его потомков умением создавать четыре копии, абсолютно идентичных оригиналу во всем, включая одежду и оружие. Наемник оперся рукой о машину, прочитал заклинание, закрыл глаза и шумно выдохнул:
– Первый!
В следующий миг его фигура расплылась, словно была соткана из плотного тумана, затрепетала на легчайшем ветру, затем вновь сконденсировалась, но уже не в одного, а в двух Барадьеров – рядом с первым встал двойник.
– Нравится? – поинтересовался оригинал, вытирая со лба пот.
– Трудно? – спросил букинист.
– Неприятно, – с усмешкой ответил наемник. – Ощущение такое, будто четвертуют.
– Извини.
– Расслабься, ушастый, я делаю это за деньги.
– Я не ушастый!
– Второй!
И вновь – дрожащая на ветру фигура, хриплый вздох, болезненный стон, а затем – еще одна копия, хладнокровно взирающая на тяжело дышащего наемника. Второй дубль дался Барадьеру заметно тяжелее, и Виссарион от души пожалел беднягу, которому предстояло пережить еще две болезненные процедуры.
– Третий!
Обуза отвернулся.
– Четвертый!
И в тот миг, когда последний двойник обрел плоть, по внедорожнику резанула автоматная очередь. Выстрелы получились почти бесшумными – головорезы Девяткина использовали мощные глушители, – но стекла у внедорожника вылетели, а один из двойников молча прижал руку к отстреленному уху. Само ухо упало на асфальт и развеялось легким дымком.
– Ложись! – крикнул Барадьер и повалил нерасторопного Обузу на землю, спасая от следующей очереди.
– Они стреляют! – взвизгнул букинист.
– Странно, да? – округлил глаза наемник. – Кстати, будешь должен за ремонт машины.
Следующая очередь пробила оба колеса по левому борту, и внедорожник стал медленно прижиматься к земле. Двойники стремительно перемахнули через ближайший забор и растворились. Но Виссарион, говоря откровенно, этого не заметил.
– Времени мало, – прошипел Барадьер, тряся Обузу за шиворот. – У этих придурков глушители на автоматах, но рано или поздно соседи увидят трупы…
– Какие трупы? – удивился Виссарион. – Копии же исчезают.
– Вот эти трупы!
Барадьер выхватил пистолеты – их у него оказалось два, – выскочил из-за машины и принялся стрелять с двух рук, совершенно игнорируя или же попросту наплевав на вооруженных врагов. А те… Головорезы Девяткина не ожидали такой дерзости от запертого за внедорожником противника и не успели укрыться. Или же Барадьер стрелял настолько хорошо, что у них не было шансов – не важно. Важно то, что наемник завалил двух врагов, одного с правой руки, другого – с левой, и бросился вперед, призывая Виссариона последовать его примеру.
– За мной!
Обуза побежал и уже на ходу мысленно согласился с наемником: два валяющихся на улице мужика в черных комбинезонах наверняка привлекут внимание соседей.
– Задаешься вопросом: что я тут делаю? – на бегу поинтересовался Барадьер.
– Да, – не стал отрицать Виссарион, одной рукой придерживая шляпу, а другой сжимая портфель.
– Ответ есть?
– Нет.
– Так всегда бывает, – сообщил наемник, прижимаясь к забору Бергера слева от калитки. – Побеждаешь ты в драке или проигрываешь, рано или поздно появляется вопрос: какого черта я рискую?
Он резко распахнул калитку и тут же вновь укрылся за бетонным забором. По асфальту защелкали пули.
– Нервы у них шалят.
– Нам бы внутрь, – напомнил Обуза.
– Успеем.
– Мы чего-то ждем?
– Моих двойников, идиот, – рассмеялся наемник.
И в подтверждение его слов внутри дома началась стрельба.
– Пора! – решил Барадьер, но шагнуть не успел: Девяткин бросил гранату.
Что было дальше, Виссарион помнил плохо.
Запаниковавший из-за прорыва двойников Девяткин бросил гранату, она завертелась на асфальте, обещая скорую смерть, но быстрый Барадьер наподдал ей ногой хорошим футбольным ударом, и граната взорвалась за оградой дома напротив, обрушив оконные стекла и разнеся какие-то хвойники. Удивиться, огорчиться или растеряться Обуза не успел – наемник помчался внутрь, и Виссарион последовал за ним, механически фиксируя обрывочные эпизоды происходящего.
Барадьер стоит в холле и стреляет.
Другой Барадьер выскакивает из кухни, там есть черный ход. Другой Барадьер в крови, но не обращает на раны внимания, потому что другой Барадьер – копия. Он потерял оружие и взял на кухне нож.
Кто-то кричит.
Со второго этажа падает человек в черном. Кричал он.
Барадьер продолжает стрелять вверх, целясь в того, кто засел на лестничной площадке.
Копия дерется с человеком в черном комбинезоне. На ножах. У них нет другого оружия. Человек в черном комбинезоне режет копии горло. Копия исчезает.
Барадьер резко поворачивается и стреляет.
У человека в черном комбинезоне на лбу распускается красный цветок.
Сверху прилетает автоматная очередь, и Барадьер теряет пистолет из левой руки.
– Остались только мы! – кричит сверху невидимый мужчина.
Выстрелов больше нет, и Барадьер бежит наверх. Виссарион поднимается следом и видит катающихся по площадке второго этажа мужчин. Они рычат. Они сражаются, потому что им заплатили. Они увлечены друг другом и не обращают внимания на букиниста. Виссарион открывает одну дверь и видит спальню, открывает вторую и оказывается в студии.
Галя почти умерла.
Она позирует, сидя на кубе, но бледна настолько, что ее прозрачности позавидовала бы даже медуза. От Гали остались одни глаза – яркие, огромные, испуганные… Виссарион смотрит в ее глаза и понимает, что остались считаные секунды.
Галя почти умерла.
А Бергер лихорадочно дописывает картину. Воняет горячими красками. Кисть летает по холсту, стремительно заканчивая образ прелестной девушки, хозяйки роскошного и неприступного замка, застывшего на берегу теплого моря.
Замок заливают солнечные лучи.
– Остановись! – кричит Обуза.
Бергер не отвечает.
Галя почти умерла.
– Остановись!
Рядом с Обузой появляется Барадьер, оценивает ситуацию и молча поднимает пистолет.
Снизу слышен топот тяжелых ботинок.
Барадьер стреляет. Виссарион подбегает в девушке, хватает ее за руку и тянет, отчаянно тянет в День, не отрываясь, глядя в ее огромные, прекрасные глаза. Тянет, потому что искренне считает, что так будет лучше.
– Знаете, что это было? – спросил дьяк-меченосец, глядя на недописанную картину.
– Ваша мечта?
– Моя мечта, – подтверждает дьяк ровным до безжизненности голосом.
Виссарион всегда думал, что Лаврич старый, но сейчас, увидев его вблизи, понял, что ошибался. Дьяк прожил много лет, но стареть еще не начал: он был атлетически сложен, быстр движениями, хоть и сед, но полон жизненных сил, и проживет таким здоровяком еще долгие, долгие годы.
Если, конечно, не убьют.
– Это был уголок моего личного счастья…
– Игровая комната.
– Что? – Лаврич не ожидал, что Обуза посмеет подать голос, и растерялся. – Кто разрешил тебе говорить?
– А кто мне может запретить?! – неожиданно для самого себя выкрикнул букинист. – Ты явился сюда не для того, чтобы убить меня, а чтобы разобраться в себе. Ты почти купил виртуальную конуру с девочкой, которая будет угождать и ублажать, но засомневался.
– Нет…
– Засомневался.
– Нет!
– Иначе твой парень пристрелил бы меня на выходе из магазина. – Виссарион бешено посмотрел на меченосца. – Он следил, я знаю. Барадьер сказал.
Несколько секунд дьяк молчал, борясь с желанием оторвать Обузе голову, а затем нервно дернул плечом, показав этим нелепым, неконтролируемым жестом, как сильно переживает.
– Она постареет, – глухо сказал он. – Огонь, который вспыхнет между нами, рано или поздно погаснет.
– Но она будет живой и настоящей.
– Да, она будет настоящей. – Лаврич повернулся к дивану, на котором лежала завернутая в махровую простыню Галя. Девушка была в забытьи, изредка вздрагивала и стонала, словно от боли. Она сумела вырваться из картины, но потеряла много сил.
– Галя излечится, – пообещал меченосец. – За этим проследят лучшие врачи.
И его нежный, полный заботы и любви голос, показал Виссариону, что Лаврич доволен развязкой. Очень доволен, только не хочет признаваться.
– Сколько ты обещал Барадьеру?
– Мы с ним рассчитаемся, – твердо ответил букинист. – Это мое дело.
– Хорошо… – Дьяк-меченосец помолчал, но все-таки нашел в себе силы признать: – Ты был прав, Обуза, когда полез не в свое дело и помешал мне совершить ошибку. Я благодарен.
Виссарион застыл в изумлении.
А Лаврич подошел к дивану, бережно поднял девушку на руки, сделал шаг к двери, но остановился, усмехнулся и кивнул на стену:
– Забери "Подснежники", Обуза, это единственная картина, которую он написал. Пусть она будет у тебя.
– Э-э…
– Насчет документов не волнуйся: я распоряжусь, чтобы все оформили, и ты будешь считаться добросовестным покупателем. – Дьяк выдержал паузу: – Считай это моим подарком.
– Спасибо.
Лаврич ушел.