Он пододвинул ногой стул и опустился на него. Гиви робко топтался за спиной друга, так и не решаясь сесть.
- Это я вас должен спросить - ну? - не менее сухо отозвался капитан. - что у вас с глазом такое? И что вообще стряслось? Где Алла Сергеевна?
- Откуда я знаю - где Алка? - обиделся Шендерович, - это вы должны знать. Вы ж с ней встречались, разве нет?
- Нет, - отрезал капитан. - Алла ушла с вами утром и не вернулась. Я, знаете ли, не привык…
- Блин! - Шендерович покрутил головой. При этом он беспомощно таращился то на капитана, то на Гиви, - Вот это номер! Неужто кто-то еще склеил? Когда, блин, успел?
- Я вас попрошу, - холодно сказал капитан, - не говорить об Алле в таком тоне.
- Тон ему не такой! - Шендерович постепенно начал наглеть, - А вы, извиняюсь, куда смотрели? Ограбили тут нас - раз! Избили и ограбили! Девка пропала - два! Товар пропал - три! - он покрутил перед носом капитана оставшимися двумя пальцами, - Янычары! Дикий народ! Вот ты капитан, ты и скажи - куда нам теперь? Паспорта, бабки - все взяли.
- Погодите, - капитан беспомощно поглядел на Гиви, - Вас что, и правда ограбили?
- Да, - печально подтвердил Гиви, - куда, понимаешь, их полиция смотрит?
- А Алена где? - встревожился капитан, - что они с ней сделали?
Он пружинисто подскочил к Шендеровичу и мощным рывком поднял его в воздух. Шендерович крутил головой, хрипел и пытался отмахнуться.
- Я т-тебя, сволочь! - орал тем временем капитан, - куда Алену дел, мерзавец?
Путем нехитрых логических операция капитан явно пришел к выводу, что Алка, без сомнения, окончила свой земной путь на дне морском. То ли бандиты, ограбившие Шендеровича, потешившись вдоволь, бросили ее, еще живую, в мутную воду доков, то ли сам температментный Шендерович со своим дружком сугубо кавказской национальности, надругались над бедняжкой, решили свалить все на мифических грабителей, а сами убрали ее с глаз долой, от греха подальше… Темное, в общем дело… И мокрое. В прямом и переносном смысле. И, что хуже всего, каким-то боком он, капитан, оказался в это замешан. Шендерович этот, бесстыжие его глаза…
Гиви крутился вокруг капитана, робко теребя его за рукав.
Капитан, не глядя, отмахивался от него локтем.
- Господи, Боже ж ты мой! - Варвара Тимофеевна, возникшая в дверях салона, всплеснула руками. - За что ж вы его так, Абрамыча?
- За Аллу! - сквозь зубы сказал капитан. - Ну, говори, членистоногое! Где она?
- Ы-ых! - Шендерович отчаянно пытался вдохнуть. Наконец, он выкрутился из цепких объятий капитана, размахнулся, и, в свою очередь, аккуратно вмазал ему в подвздошную область. Капитан лишь брезгливо поправил китель.
- Милый ты мой! - в ужасе восклицала Варвара Тимофеевна, вслед за Гиви выйдя на круговую орбиту, - Михаил Абрамович! Юрочка! Юрочка, да что ж это делается? Да при чем же тут он, Юрочка? Аллочка сама ушла! Я ж ее видела! Не было там Мишеньки! И этого, не пойми кого, там тоже не было!
- Где она была? - на всякий случай капитан вновь вцепился в Шендеровича и начал равномерно, аккуратно его трясти, - с кем?
- Да не с ними, не с ними, - торопливо говорила Варвара Тимофеевна, - одна была. Отпусти его, Юрочка! Смотри, он же посинел уже…
Капитан неохотно ослабил захват. Шендерович упал на стул и бурно задышал.
- Рядом с вами, - наконец выговорил он - те бандиты просто отдыхают.
- Мало тебе врезали, гад, - отозвался капитан, оправляя манжеты. - Так где вы ее видели?
- В музее, вот где - пояснила Варвара Тимофеевна, - в этом их… краеведческом…
* * *
- Где-где? - ошеломленно переспросил Гиви.
Алка и музей в его голове как-то не складывались.
Но Шендерович и капитан мерно кивали головами - капитан веря в глубокую Алкину интеллигентность, а Шендерович - в не менее глубокую Алкину же непредсказуемость.
- Что вы подразумеваете под краеведческим музеем, душечка? - любезно спросил капитан, приведя, наконец, манжеты в симметричное состояние, - тут их как собак нерезанных.
- Который же это был? - поджала губы Варвара Тимофеевна, - У парка, что ли… Гюль-ханым, что ли? Уж и не помню. Столько всего тут в этом Стамбуле… И бутики дешевые… И базар у них, Юрочка, хороший, багатый базар… Синенькие, перчик… Скумбрия свежая и то есть, представляете? В Одессе ее днем с огнем не сыщещь.
- Не отвлекайтесь - напомнил Шендерович.
Варвара Тимофеевна села за столик, положив на скатерть аккуратные пухлые локти с ямочками.
- Чайку бы, - сказала она, завладев всеобщим вниманием.
Капитан, вновь выпростав мускулистое запястье из манжета щелкнул пальцами, привлекая внимание официантки.
- Один чай, - коротко сказал он, и, оглядев угрюмого Шендеровича и печального Гиви, бросил, сжалившись, - и два пива… три пива!
- Да ты садись, золотко, - пригласила Варвара Тимофеевна, видимо, вписавшись в роль хозяйки салона, - садись, Яни… Или не Яни… Все равно, садись.
Официантка бесшумно расставила высокие, холодно блестящие стаканы, но Шендерович, зубами сорвав крышку, уже припал к горлышку бутылки.
- Так в каком, мамочка? - оторвавшись от пива, спросил Шендерович.
- Не так сразу, - задумалась Варвара Тимофеевна, - сейчас, погоди, Мишенька… Где ковры? Нет… Ох, скажу я вам, и ковры… Нет, это тот, где гроб стоит…
- Какой конкретно гроб? - напирал Шендерович.
- Ну, сракофаг этот… царя Александра… Они еще врут, что он рогатый был… Не знаю, на крышке ничего такого не нарисовано…
- Искандер Двурогий, - на всякий случай пояснил капитан, - ну, Александр Македонский. Саркофаг его тут, в Стамбуле… Нашли при раскопках в Сидоне. И что характерно, пустой.
- Он же, вроде, в Индии умер, - удивился Шендерович. - Я у Ивана Ефремова читал.
- Кто его знает, где он там умер, - неопределенно отозвался капитан, - А вот где вы Аллу Сергеевну видели? Там?
- Там, вроде, - вновь задумалась Варвара Тимофеевна, - или не там…
- Надел черную корону, отшибающую память, расстроился и умер… - гнул свое Шендерович.
- Еще пива, - вновь щелкнул пальцами капитан.
- А вам, мамочка? - озаботился Шендерович.
- А мне вина… полусладкого… красненького…
- И вина… - согласился капитан.
- У нас деньги отобрали, - на всякий случай напомнил Гиви.
- А! - отмахнулся капитан, - за счет пароходства!
- Тогда коньяку, - Шендерович привольно раскинулся на стуле.
- Коньяку, - покорно сказал капитан.
Гиви любовался врожденной наглостью Шендеровича.
- Точно! - воскликнула, наконец, Варвара Тимофеевна, - там! Еще мне рукой помахала.
Она смущенно повела плечиком.
- И была она, уж извините, Юрочка, не одна…
- Как не одна? - напрягся капитан, - вы ж говорили…
- Я говорила, что без этих вот, - пояснила Варвара Тимофеевна. - А с ней человек был. Держал ее под ручку. Вежливо так…
Капитан помрачнел.
- Ну ладно, - сказал он сквозь зубы, глядя на Шендеровича с непонятной укоризной, - все ясно.
И начал выбираться из-за столика.
- Погодите-погодите, - забеспокоился Шендерович, - что вам ясно? А как же с нами? А мы?
Капитан вновь выпростал запястье из-под манжеты и демонстративно взглянул на часы.
- Что - вы? - очень вежливо спросил он.
- Нас обокрали! - завопил Шендерович, тоже вскакивая из-за стола. - Избили!!! Вот, они, доказательства - на лицо! Вот!
Он сгоряча тыкнул пальцем в фонарь под глазом и болезненно застонал.
- Обокрали, так обращайтесь в полицию, - отрезал капитан, - Я-то тут причем? Господи, да за что ж мне это? Что ни рейс, то полные лохи…
И он, гордо расправив плечи, направился к выходу из салона. Шендерович припустил, было, за ним, но передумал и, горько махнув рукой, плюхнулся обратно за столик.
- Полный аллес, - уныло сказал он. - Алка, гадюка… Это ж он из-за нее озверел! Ну о чем она думала, лисица эта японская? Променять такого капитана на какого-то турка. К утру вернется, убью ее, моллюску голоногую. А вот нам что делать? Что делать, друг Гиви?
Он щедро плеснул в бокал из-под пива остатки коньяка.
- Миша, - робко сказал Гиви, - я кушать хочу.
- А хрен тебе, - злорадно отозвался Шендерович. - Денежек-то нет! Тю-тю денежки!
- Так я его накормлю, Мишенька, - успокоила Варвара Тимофеевна, - сейчас накормлю. Валечка! Солнышко! Что у тебя там есть на ночь глядя?
- Ничего нет, - мрачно сказала девушка в белой наколке, брезгливо оглядывая Гиви.
- Ну тогда яишенку им сделай. С помидорчиками. Буженинки там нарежь… Уж ты постарайся, золотко.
Девушка, не говоря ни слова, развернулась, нахально вильнув перед носом у Гиви коротким подолом, и направилась в подсобку.
- А ты пока тоже выпей, Яни. Или как там тебя?
- Изначально он - Гиви, - признался Шендерович.
Варвара Тимофеевна прикрыла рот ладошкой и в ужасе посмотрела на Шендеровича.
- И этот с ума стронулся, - печально констатировала она.
- Ни боже мой, - уверил Шендерович. - Повороты судьбы, мамочка. Извивы рока. Что такое имя?
- То что в паспорте, - твердо сказала Варвара Тимофеевна.
- Паспорт, - здраво заметил Шендерович, - величина переменная.
Вот- вот! -тем временем молча печалился Гиви. - Что у меня есть?Даже имени нет. Избили, как мальчишку, деньги отобрали, кинжал, игрушку новую - отобрали… Все отобрали, а девушка сама ушла. И правильно сделала, что ушла - зачем такой нужен?
- Для друзей - Гиви, - тем временем интимно пояснял Шендерович, - для посторонних - Яни. А для недругов… для недругов он страшен…
- Ну-ну, - покачала Варвара Тимофеевна головой, - сложно как у вас! Все равно… Гиви, Яни, какая разница? Главное, наш он, русский! А потому покушать ему нужно… да и выпить еще невредно - вон, с лица совсем спал!
Она поглядела в печальные, собачьи глаза Гиви.
- Ромочка, налей ему.
- Сей момент, - сонно отреагировал бармен, покорно откупоривая очередную бутылку.
- А мне чаю покрепче.
- Сей момент!.
Нежный прохладный ветер с Босфора, теплый бархатный ветер с Принцевых островов, жаркий, жасминовый, душистый ветер из сонных стамбульских садов по очереди заставляли вздрагивать и трепетать впечатлительные занавески в салоне, ах, мечтающие о том, чтобы сорваться с привязи и улететь далеко-далеко, туда, где не подают салаты и яичницу, не проливают пиво на скатерть, а парят на белых батистовых крыльях в угольном небе невесомые дочери воздуха…
- Бедный Юрочка, - жалостливо вздохнула Варвара Тимофеевна, подперев щеку рукой, - Расстроился человек! Уж так ему Аллочка понравилась… Так что случилось, Мишенька, голубчик? Кто ж вас так обидел?
- Лысюк, - мрачно проговорил Шендерович, с вожделением глядя на подплывающую яичницу с которой подмигивали красные глаза помидоров, - зуб даю, Лысюк.
- Ты маньяк, - Гиви придвинул себе тарелку с яичницей и на всякий случай заслонил ее от Шендеровича локтем, - у тебя навязчивая идея… Это, Миша, у врачей даже как-то называется.
- У врачей это называется абзац, - сказал Шендерович, яростно кромсая ножом свою порцию куриных зародышей, - причем полный абзац.
- Это он о чем? - шепотом обратилась к Гиви Варвара Тимофеевна, видимо посчитав на данную минуту Гиви более вменяемым.
- Конкурент какой-то, - пожал плечами Гиви. Ему было не до того. Он кушал.
- Какой-то? - вскинулся Шендерович, - какой-то? Я ж тебе говорил.
- Да-да, - согласился Гиви, - слышал. Между вами мистическая связь.
- Я бы на твоем месте не относился к этому столь небрежно, - укорил Шендерович, поглощая яичницу, - ибо зримый мир есть покров. И отдернув этот покров, мы узрим колеса судьбы. А в колесах судьбы есть, знаешь ли, оси, и они жестко закреплены, по законам, я извиняюсь, вульгарной механики - в результате две точки на ободе, казалось бы, далеко отстоящие друг от друга, оказываются неразрывно связаны при помощи какой-то паршивой палки. И вообще, если ты не пьешь свой коньяк, то лучше отдай его мне.
История, рассказанная Шендеровичем Михаилом Абрамовичем, или О частном приложении закона сохранения всеобщего счастья в природе
Он пришел к нам в седьмом классе. Тихий такой. Привела его, как помню, учительница математики, она у нас классной была. Боренбойм, кажется, была ее фамилия, но это как раз несущественно. Звали ее Морковка, потому что рыжая была. Перед уроком привела, за ручку, что характерно, и он, что опять же характерно, ей это позволил. Поставила перед классом, знакомьтесь, говорит, это Марик Лысюк, он будет у нас учиться.
А он стоит, с портфельчиком, в очках, галстук пионерский на бок съехал. Приличный такой мальчик, одним словом, стоит, и только глазами из под очков так - зырк! зырк!
Мне он уже тогда не понравился.
Посадили его ко мне, потому что Жорка Шмулькин как раз болел. Садится, вежливо говорит "здасьте", достает из портфеля книжечки, тетрадочки - я его так, по дружески, пихнул локтем в бок, а он нет, чтобы меня обратно пихнуть, или учебрником по голове приложить - сидит и глазами лупает.
Как раз урок начался. Меня к доске вызвали. Математику я не то, чтобы любил, но сек в ней неплохо, надо сказать. А тут, словно помрачение какое-то нашло - учил ведь, знал, что спросят, так нет! Стою перед классом, как полный придурок, глазами лупаю - словно от него заразился. Морковка говорит - да что с тобой, Миша? Не учил, что ли?
Учил, говорю. Но забыл.
Понятное дело, кто ж поверит. Хотя я и вправду учил. Мне как раз на сборы надо было ехать, так тренер, вроде, договорился, чтобы меня пораньше вызвали - закрыть ведомость перед концом четверти.
Мычу, выкручиваюсь, хоть бы подсказал кто, сволочи! Слышу, вроде кто-то что-то шепчет с задней парты, но далеко - не расслышать. И тут смотрю, этот новенький руку тянет.
Результат - ему пятерка, мне двойка. И абзац сборам. Дома шухер поднялся, совсем, мол, школу забросил, только и знаешь, что мяч свой гонять… Все каникулы просидел над учебником, папа самолично контролировал.
Ладно.
Приходим после каникул, Морковка говорит - поздравьте Марика, он у нас молодец, отстоял честь школы на математической олимпиаде. Второе место по району, третье по городу. Такой вот Марик!
С тех пор я математику не люблю.
И Лысюка не люблю. Отвел его в уголок и врезал пару раз - чтоб жизнь медом не казалась. При поддержке ребят, надо сказать - они его тоже не полюбили. И, надо отдать ему должное, он жаловаться не стал.
А к лету он ногу сломал. Это как было - нас на лиман возили, военная игра "Зарница". Надо было окапываться там где-то, но мы больше пили по кустам. Меня и Жорку Шмулькина вообще на какое-то время потеряли; пока мы там в овражке портвейн откупоривали - пробку пальцем проталкивали, колбасу докторскую на закуску резали, боевая группа решила перебазироваться в тыл противнику. Автобус без нас и ушел. Только и успели крикнуть - мол, идите на северо-запад! Там пройти километра полтора от силы, мы еще немножко выпили и пошли себе. А пока мы шли, автобус в грузовик врезался. Удачно так врезался - там, где мы со Шмулькиным должны были сидеть, по левому борту - вмятина ого-го! Нас бы с автогеном вырезали. А так - только Лысюка и задело. И он ногу сломал. Сиденьем защемило. Передним, где мы с Жоркой должны были сидеть.
"Зарницу" прикрыли, военруку влепили выговор, хотя он и не при чем тут был, а потом и вовсе на пенсию отправили. Хотя виноват был шофер грузовика, естественно. Он на повороте не вписался. Тоже, кажется, портвейну принял. Поганый был портвешок…
Все лето прохромал Лысюк в гипсе. Перелом у него не так сросся, ногу ломали еще раз - я ему этого, честно говоря, не желал, но лично я лето провел хорошо. Сборная наша по городу первое место заняла, в Ярославль мы ездили, на товарищескую встречу, потом в Саратов. Потом, уже перед первым сентября - в Сочи. И еще пару дней от сентября оторвали, так что я пришел только где-то седьмого, загорелый и жизнерадостный.
Вхожу в вестибюль, здороваюсь с пацанами, смотрю, Лысюк идет. С палочкой. Прихрамывает. И глазами на меня - зырк! Но тоже поздоровкался, и вполне приветливо. Мне то чего с ним делить? Тем более, страдал человек, все лето промучился. Привет, говорю, Марик… Он, тихонько так - привет! - сквозь зубы, но опять же, вежливо. И глазами - зырк!
Какое-то время все спокойно шло. Потом опять - мне на сборы ехать, ему на олимпиаду. По математике я к тому времени на твердую тройку съехал.
А к этому времени придурки из облоно как раз ввели эту систему рефератов. По гуманитарным, значит, дисциплинам. Истории, там, литературе. Сочинений им, блин, уже мало было. Считалось, что это обучает самостоятельной работе с материалом - какой-то урод новый метод решил внедрить, потому что захотел получить звание заслуженного учителя. И наша школа как раз под этот топор и попала. По истории у нас что-то было, как раз к Октябрьским, перед каникулами, ну, это как-то пронесло - я картинки из "Огонька" повырезывал, бежит матрос, бежит солдат, стреляют, блин, на ходу, все путем. Получил свою тройку. Тогда уже к этому как-то так… несерьезно все относились и оно, надо сказать, очень чувствовалось.
А по литературе мне достался Лев Толстой и эпохальный роман "Война и мир". Эпопея народного гнева. И, желательно, машинописным текстом, если у самого почерк кривой и с иллюстрациями. История написания бессметрного литературного произведения, как Толстой народ любил, роль Софьи Андреевны… Она, чтоб вы знали, раз двадцать этот роман переписывала - и каждый раз с самого начала. Историческая ситуация в Ясной Поляне на тот момент, все такое… А у меня как раз тренировки. Я каждый вечер раньше десяти домой не прихожу и уже полувменяемый. Все сроки и пропустил. Сонька Золотая Ручка, русачка, уже Морковке пожаловалась, а у той свои цурес, дочка родила неизвестно от кого, но подозревают, что как раз от форварда "Черноморца". Она мне и вмыслила по первое число - что от футбола один вред и рост бездуховности в обществе, и что я просрал свое будущее, потому как мог из меня получиться неплохой инженер, а я вместо того, чтобы ко Льву Толстому приобщаться, весь свой трудный переходный возраст мяч ногой пинаю, ну, понятное дело, у нее с футболом свои счеты. Ладно, я иду домой, сажусь за чертов реферат, тренировку пропускаю, школу пропускаю, на машинке одним пальцем тюкаю, спер книгцу из районки, морду Толстого вырезал и в реферат подклеил, Наташу Ростову на первом балу - то есть на самом деле из фильма, где она со Штирлицем танцует, но все равно, здорово получилось.
Прихожу на следующий день, реферат в папочке, все как положено. Как-то все не так на меня смотрят Но мне, понятное дело, не до того. Я папку в зубы, бегу в кабинет литературы, где сидит Золотая Ручка, говорю - Здрасьте, Софья Рувимовна, я реферат принес.
- Уже знаю, - говорит. А у самой морда вся в пятнах, аж по шее поползли, глаза слезами заволокло, и смотрит она на меня как на вошь лепрозную. С таким глубоким омерзением.
А надо сказать, она ко мне в общем, неплохо относилась. Называла "Мишенькой" и уродовала очень даже в меру.
- Вот, - говорю, - протягиваю ей папку.