Она от нее как шарахнется!
- Хватит, - говорит, - больше не надо.
Мне то что?
- Не надо, так не надо, - говорю, но в общем обидно, - я ж, говорю, специально для вас старался! Делал!
- Уж и постарался! - она уже прямо кричит. - Ну, спасибо! Да что ж я тебе такого, Миша сделала? Я ж к вам со всей душой! Как же, Миша, можно так над человеком издеваться?
Понятное дело, училка, глубоко закомплексованное существо.
- Ну, я ж не нарочно, Ну, затянул маленько. Но принес же!
- Такое не нарочно сделать невозможно, - говорит она с глубоким отвращением.
Я, понятное дело, в недоумении.
- Так возьмете реферат или нет?
- Еще один? - говорит она и хватается за горло, как будто я ее душу.
- Как, еще? - тут я начинаю что-то соображать, - позвольте! Золо… э… Софья Рувимовна, вот он, реферат, первый и единственный.
- Уже был один! - трясется она, - не просто единственный! Уникальный! Мало тебе? Второй притащил?
- А тот, пардон, где? - спрашиваю.
- В дирекции, - говорит. - Где ж еще?
У меня что-то внутри екнуло и еще ниже опустилось.
- Хочу, - говорю, - на него посмотреть.
- Естественно, - холодно говорит она, уже овладев собой и по-прежнему глядя на меня, как на мокрицу, - на него и директор хотел посмотреть. А твоя тяга к твоему шедевру мне вполне понятна, хоть и лежит за гранью патологии. Сходи-сходи. Полюбуйся еще раз.
Ну, чего там говорить. Короче, пошел я к директору. Чего я там от него выслушал, тут пересказывать не буду. Но реферат все-таки видел. Он называется "Лев Толстой как зеркало сексуальной революции ХХ века". Что там написано, не буду пересказывать, хотя слог там вполне приличный и ни одного матерного слова не наблюдалось. Но про графа я много чего интересного узнал. И не только про графа. Про либидо его могучее, жену его, Софью Андреевну, и про то, как он свои комплексы изживал, потому что неумолимо влекло его к проституткам и продажным светским тварям и он им мстил, потому как в романах своих с ними расправлялся, грубо говоря, мочил он их, кого как, Элен Безухову примочил, Анну Каренину… эту падлу из "Крейцеровой сонаты". Катюшу Маслову, правда, слегка пожалел… Материал, как говорят наши учителя, привлечен обширный, и обработан хорошо. Но как иллюстрирован! Где тот, кто это писал, картинки взял, вот что мне интересно? Тогда литературы такого рода в свободном доступе почти и не имелось! То есть вообще не имелось ее в свободном доступе. Я думаю, там вся учительская над этим рефератом корпела, потому что уж очень он был руками захватан, особенно там, где картинки…
И подпись, черным по белому:
Михаил Шендерович, 8-б класс.
Машинописная подпись, между прочим, и весь реферат про сексуальные похождения графа и его любимых героевна машинке оттюкан. А то бы они по почерку догадались, что это не я - не совсем же они полные придурки.
Ну вот…
Началось разбирательство, правда, тут же и закончилось, потому как постыдились они это дело наверх передавать. Выяснилось, что реферат этот лег на стол Золотой Ручки, причем совершенно сам по себе, в учительскую проник мистическим образом, как раз в тот день, когда я толстовскую морду бородатую из энциклопедии вырезал, да на бумагу наклеивал. Знал бы, пожалел бы библиотечную книжку, не стал бы уродовать… Может, еще кому бы пригодилось. В общем, отмазался я. То есть в дневнике какую-то чушь вроде и написали, но им самим же неловко было. Реферат этот директор забрал - наверное, перед сном в сортире перечитывать, по поведению в четверти трояк влепили, это уже ЧП считается, на всякий случай влепили, профилактически, можно сказать, поскольку так и не поняли, уроды, до конца, то ли мой реферат был, то ли нет. Я-то точно знал, что не мой! Но ведь какая сука? И как ювелирно проделано было - я ж почти не пострадал. Проделай эта тварь что-то подобное с Ильичем в Октябре и с Наденькой его, тут бы трояком в четверти не обошлось. А так… Ну что случилось такого уж ужасного?
Ну, мама поплакала. Что футбол довел меня до ручки, а в детстве я был такой хороший, начитанный мальчик. А папа хохотал дико. Правда старался, чтобы я не слышал…
Да, на сборы меня, разумеется, не пустили.
Тут уж все совпало - и моральный облик футболиста, и Лев Толстой, и сексуальная революция. А потом я и сам от футбола как-то отошел, не интересно стало… То есть, мяч гонять интересно, а вот к вершинам рваться… Расхотелось мне к вершинам рваться… Но тут уж Лев Толстой, надо сказать, не при чем… Само так вышло.
А Лысюк, сука, первое место на городской математической олимпиаде взял.
Тут- то я и все понял.
Подхожу к нему после каникул.Он сидит, голову опустил, и только глазами на меня исподлобья - зырк!
- Ты это сделал, гнусь беспросветная? - спрашиваю, - Ты это, шакал, сын шакала, сделал?
А он, тварюка, даже отпираться не стал.
- Я, - говорит так спокойненько. - Только ты не докажешь.
- Да зачем? Что я тебе плохого слелал?
Ну, правда, пару раз я ему врезал, так не я ж один. Его все не любили. Я, если хотите знать, его даже один раз отбил, когда ему темную собирались устроить - еще тогда, в седьмом классе, за то,что он раньше всех руку тянул, урод моральный, а списывать не давал…
- А ничего, - говорит, - потому и не докажешь. А я это сделал, потому что эксперимент один ставил. Потому как, - говорит, - заметил я такую закономерность - если у тебя все путем, то у меня полные кранты. И наоборот. А мне, - говорит, - это первое место позарез нужно. Мне, - говорит, - в институт поступать, а там за олимпиады очки начисляют. А у меня, говорит, графа пятая и все такое…
- А у меня, - говорю, - сукин ты сын, какая графа по-твоему? Шестая, что ли? Что ж ты мне жизнь портишь?
- Лысюк с пятой графой, - говорит, - это нонсенс. Таких не любят. А ты пойдешь под проценты. А потом, - говорит - своя рубашка ближе к телу. У тебя, говорит, ноги крепкие, прокормят, а у меня только и есть, что котелок. И пока он варит, я на коне. А ты, дружок, под копытами.
Хотел я ему врезать - может, думаю, жизнь наладится. Но, гляжу, он и вправду хилый, нога эта хроменькая… Не смог я. Стукнул его по башке рефератом моим кровным, уже никому не нужным, плюнул и ушел. А через неделю он и сам ушел - перевелся из нашей школы. Не выдержал груза совести…
С тех пор не видались мы. Он и правда в институт поступил, ну, не в Универ, в Политех, но хорошо поступил, с первого раза… Да и я поступил, ну, не в Политех, ладно, в Связи, но тоже ничего… А только как у меня что не ладится, ну, думаю, опять Лысюк за свое взялся. Но, пока, вроде, уж очень большой ему во мне надобности не было - пока не начался, извиняюсь, развал Союза и борьба за независимость и экономическое неголодание. Тут он, по слухам, институт бросил, ушел в коммерцию, и начал такие дела проворачивать! Это я потом узнал, когда у меня две сделки не с того ни с сего сорвались…
Он помолчал и уныло подытожил:
- А теперь вот и третья.
- Впечатляющая история, - согласился Гиви, - достоверная, скажу тебе, история. Такие случаи в природе известны.
- Еще бы, - согласился Шендерович, ковыряя вилкой пустую тарелку.
- Так он этих бандитов нанял?
- А я знаю? Но вполне мог. Он, по слухам опять же, разбогател крепко. Может, ему какая-то уж очень завлекательная сделка светила, вот он на меня опять и вышел, пару кусков отвалил кому-то - они за нас и взялись. Выследили, чин-чином… Прямой материальной выгоды ему никакой - он, может, ради меня такие бабки угрохал! А вот метафизика у него должна сработать. Закон сохранения счастья в природе. Потому, друг Гиви, и не примочили они нас. Ему ж убивать меня нельзя - ему убивать меня никакого толку. Иссякнет тогда его источник счастья. Ему надо, чтобы я жил - и мучился.
Гиви оглянулся на Варвару Тимофеевну, которая на протяжение всего рассказа мерно кивала, подперев щеку рукой.
- Послушай, - спросил он шепотом, - а какие конкретно картинки там были?
* * *
Утро началось соответственно.
Во- первых, болела голова.
Во- вторых, болели поврежденные вчера части тела -вроде бы вечером локти и не вспоминали о том, как крутили их чужие руки в зловещих черных перчатках, а с утра почему-то вспомнили. И копчик болел - там, где он соприкоснулся с чужой коленной чашечкой.
В третьих, хотелось выпить чего-то горячего. Желательно кофе.
Впрочем, дело обстояло не так уж плохо, потому что какие-то деньги Шендерович нашел. В кармане алкиного пиджака, оставленного за ненадобностью. Нашел и спрятал. Кофе выпить не дал - сказал, в кофейне выпьем. Спокойно и хладнокровно выпьем в кофейне кофе, пока будем глядеть Али в его бесстыжие глаза. Потому что Лысюк не Лысюк, а продал-то нас именно Али. Вот я и хочу посмотреть, в каком интимном месте он укрывает свою запятнанную совесть.
Выглядел Шендерович внушительно - даже Гиви мороз по коже продрал. В чистой, непорваной рубашке, мудрый, мрачный и хладнокровный как змей.
- А что скажет Алка? - на всякий случай спросил Гиви, потому что со всех точек зрения по чужим карманам лазить неловко. - Она ж совсем останется без денег, а?
- Пусть придет сначала, - отмахнулся Шендерович, - мы ж не навсегда взяли. Мы ж у нее одолжили. Заберем у Али аванс, вернем.
Он мечтательно зажмурился.
- Хорошо бы купить что-то такое на этот аванс… что-то такое… что в Одессе еще лучше, чем шарики идет!
- Миша, это беспочвенные иллюзии.
- Шубы, например, - прикидывал Шендерович. - В Одессе, понятное дело, шубы так себе расходятся, да и рынок забит. По всему седьмому километру шубы так и валяются - чисто тебе стойбище первобытного человека. А может, в Питере твоем толкнуть?
- Не может, - твердо сказал Гиви. - Кстати, а вообще, - он неловко покрутил головой, - тебе не кажется, что Алка уже вернуться бы должна?
- Кажется, - угрюмо согласился Шендерович, - придет - врежу. Итак, какова наша диспозиция, друг Гиви? Идем к Али, трясем его, забираем аванс и выясняем, на кого он, этот шпион Гадюкин, работает… имена, явки. Если надо - очень жесткими методами. На крайние меры пойдем!
- Миша, это нехорошо, - укорил Гиви.
- А морду мне бить - хорошо? А на счетчик меня вешать - хорошо? Нет уж, пусть сдает Лысюка, если жить хочет. А то я его… я его… дискредитирую я его, это уж по меньшей мере! На всю Одессу опозорю. Мне, друг Гиви, терять нечего. Я человек вне закона! Типа Зорро! Без паспорта, без роду, без племени!
- Без денег, - тихонько добавил Гиви.
- Деньги, - отрезал Шендерович, - не проблема!
- Да? - удивился Гиви.
Ленивый утренний Стамбул лежал перед ними. Лениво хлопали створки ставень, скрипели засовы открываемых лавок, свирепый солнечный свет еще не до конца расправился с ночными тенями и воздух над мостовой был чистым и прохладным, как только что промытое стекло.
- А мы не слишком рано? - забеспокоился Гиви,
- А мы лучше его внутри подождем, - зловеще отозвался Шендерович.
Гиви почему-то ожидал, что кофейня в лучшем случае будет заперта на глухой замок. В худшем - вместо двери с многообещающей вывеской вообще окажется сплошной кусок стены, покрытой вялотекущими трещинами. Сбежит кофейня. Но дверь оказалась на месте и даже слегка приоткрыта. Из темной щели пахнуло раскаленным песком, железом, ароматом прожаренных кофейных зерен…
Шендерович отстранил Гиви и величаво вошел под прокопченные своды.
Несколько человек, сонно коротавших утро за столиками, лениво подняли головы, потом вновь уткнулись кто - в свою чашку, кто - в утреннюю газету.
Шендерович откашлялся.
- Салям алейкум, - вежливо произнес он. - Э… нэрэде Али?
Бармен из полумрака пожал плечами.
- Очень хорошо, - милостиво согласился Шендерович, хотя все было не так уж хорошо. - Мы его тут подождем, велл? Это… ики тюрк кавеси, - ага?
Он по-хозяйски расположился за столиком, и, явно подражая капитану, начал постукивать пальцами по скатерти.
Бармен принес два кофе, без улыбки поставил на середину стола и продолжал, что было, в общем-то, против всех приличий, маячить перед Шендеровичем, пока тот не сунул ему мятую купюру. Гиви обратил внимание, что несколько человек за соседними столиками почему-то пересели подальше. Вокруг постепенно образовалось пустое пространство.
- Миша, - шепотом сказал он, - мы им, по-моему, не нравимся.
- И правильно делаем, - согласился Шендерович.
- А если он не придет?
- Придет. Это его рабочее место. Офис.
- Бывают же у людей выходные?
- Я ему устрою выходной, - сквозь зубы выдавил Шендерович. - Не придет, я ему и будни обеспечу. Каждый день являться буду. Мерцать тут во мраке. Как тень отца Гамлета. Домой не вернусь! Тем более, - закончил он на пониженной ноте, - что мне дома, в общем-то, без денег появляться не рекомендуется.
- А тут нас что, даром будут кофе поить?
- Выцарапаем, - уверенно ответил Шендерович, - что-нибудь придумаем…
- Миша, - твердо сказал Гиви, - я банк грабить не буду.
- Кто сказал про банк? - удивился Шендерович, - мы же интеллигентные люди! Мы их из Али выбьем. Ага! Вот он, голубчик.
Черноусый красавец уверенно вступил в темное чрево кофейни. Шендерович мягко, точно опытный десантник, выплыл из-за стола, и, не дожидаясь, пока глаза Али привыкнут к полумраку, положил ему руку на плечо.
Али вздрогнул.
- Что ж это ты, сын нехорошей матери, вытворяешь? - укоризненно вопросил Шендерович, - ты зачем нас подставил?
Али одним коротким движением плеча сбросил дружелюбную руку. На лице у него отразилось глубокое недоумение.
- Бэн ме русча… - сказал он.
- Чего? - удивился Шендерович.
- Бэн ме русча, - раздельно повторил Али. - Эфендим? Анламадым.
- Где деньги, гад? - вопил Шендерович. - Где товар?
- Текрар сейлер мисиниз, - любезно предложил Али.
- Какой сейнер? Какой мизинец? Что ты тут лопочешь?
- Миша, пойдем, это бесполезно!
- Под турка косит, сукин кот! Да он вчера по-русски лучше нас с тобой! Ну, погоди, я тебя заставлю вспомнить язык Пушкина!
- Пушкин! - восторженно сказал Али, - О, Пушкин! Русум!
- Русум-русум, - обрадовался Шендерович.
- Бэн мэ русча, - в третий раз пояснил Али.
И вежливо добавил:
- Хошчакалын.
- Что "хошчакалын"? - подпрыгнул Шендерович, - какой-такой "Хошчакалын"?
Почему вдруг у Шендеровича прорезался грузинский акцент, для Гиви осталось загадкой.
- Ийи гюнлер, - пояснил Али.
- Убью, - прохрипел Шендерович. - Гиви, ты слышал, чего он сказал?
Али заморгал великолепными черными ресницами и на миг задумался. Потом обрадовано выдал:
- Бай-бай!
- Какой "бабай-мабай"? - надрывался Шендерович, - я сейчас тебе тут такой "бай" устрою!
Боковым зрением Гиви заметил, что несколько посетителей кофейни, которые до того вяло медитировали, прихлебывая кофе, отставили свои чашки и начали медленно выбираться из-за столиков.
- Миша, - прошептал он, - пошли отсюда.
- Еще чего? - возмутился Шендерович.
Он ухватил Али за грудки, подпрыгнул и врезал ему коленом в подвздох.
- Ах ты, змей тугарин! - орал он тем временем. - Ах, ты, бусурман беспросветный!
Али отлетел к стене, жалобно взывая к публике на чистом турецком языке.
Посетители приблизились, образовав за спиной Гиви и Шендеровича аккуратное полукольцо.
- Миша! - уже в полный голос завопил Гиви.
- Ступайте отсюда, господа хорошие, - на не менее чистом русском языке предложил бармен, выбравшись из-за стойки.
- Сволочи! - вопил Шендерович, отступая к двери. - Они сговорились! Это одна шайка!
Полукольцо любителей кофе приблизилось еще на шаг.
Гиви в отчаянии повернулся.
- Парам чалынды! - завопил он.
- Да я копейки лишней с вас не взял, - холодно возразил бармен. - А чаевые ваши…
Он извлек из кармана горсть мелочи и швырнул ее в лицо, почему-то Шендеровичу.
- Подавитесь вашими чаевыми. Жмоты!
- Да нет! - втолковывал Гиви, - Хайыр! Черт, бунун туркчеси нэ… Дюн ашкам!
- Мы-то тут причем? - удивился бармен.
- Сообщники! - вопил Шендерович. - Банда!
- От бандита слышу, - лениво ответил бармен.
- Ах, так! - сказал Гиви, - ну ладно! Эн якын полис караколу нереде?
- Да забога ради, - равнодушно сказал бармен. - За углом.
Он с видимой неохотой выдвинулся вперед и неожиданно оказался на целую голову выше Шендеровича, не говоря уж о Гиви.
- Шантажисты! - говорил он, подталкивая обоих одновременно мощной грудью к двери, - валите отсюда, пижоны!
Шендерович отчаянно вытягивал шею, пытаясь разглядеть Али, но тот исчез за спинами соратников. Полукольцо сомкнулось, выставив вперед бармена, как особо эффективную боеголовку.
Гиви к собственному удивлению вдруг как-то сразу очутился на улице.
С раскаленных небес на него обрушился такой яркий свет, что он невольно зажмурился.
- Это ты их разозлил, - укорил Шендерович.
Он поднимался с колен, отряхивая ржавую пыль. Воротничок рубашки у него почему-то опять был полуоторван и свисал, точно галстук.
- Да что ты, Миша, - робко возразил Гиви, - при чем тут я? Они ж сами. Я уж потом. После тебя…
- Как же - сами! Как шакалы вцепились! Что ты им впарил?
- Сам не знаю, - удивился Гиви. - Хотел прояснить ситуацию.
- Что ж ты врал, что турецкого не знаешь? Вон как шпарил!
- Я и не знаю, Миша, - неубедительно пояснил Гиви, - само как-то вышло.