Нам следует помнить о том, что не существует такого человеческого состояния, в которое не погрузил бы Себя Господь, нет такого греха, который Господь не очистил бы, не придумал сатана такого зла, которое Господь не преодолел бы. Это становится особенно очевидным на исповеди. Господь ждет любого изгоя, и только сам человек может настолько удалиться от Бога, чтобы совершенно этого не чувствовать.
Верующие нередко задают вопросы, связанные с так называемой общей исповедью. В этом случае священник, стоя перед кающимися людьми, перечисляет различные грехи, читает молитвенное последование, положенное перед исповедью, а затем без самой исповеди прихожан сразу же прочитывает разрешительную молитву, по завершении которой разрешает им приложиться ко кресту и Евангелию и покрывает их головы епитрахилью. То есть люди не открывают иерею на исповеди личные прегрешения, а лишь внутренне каются в тех грехах, которые он перечисляет по Требнику. При этом существует опасность того, что сокрытая внутренняя язва может остаться неисцеленной.
В силу причин, вызванных гонениями на Церковь в СССР (недостаточное количество священников, ограничения церковной деятельности), в XX столетии это явление было широко распространено и считалось допустимым. В исключительных случаях его можно считать оправданным и во времена, не отмеченные гонениями на христиан. Например, когда в силу святости и проникновенности молитв и слов священнослужителя общая исповедь становится не подменой и формальностью, а действительно глубоко личной исповедью для каждого из присутствующих. Например, святой праведный Иоанн Кронштадтский (1829-1908) практиковал общую исповедь, которая порой принимала черты исповеди публичной, напоминавшие обычаи древней Церкви.
Действительно, в первые века христианства исповедь носила публичный характер, и кающийся нес ответственность перед всей Церковью. Перед всеми ее членами обычно исповедовались те грехи, о которых апостол Иоанн Богослов говорит как о смертных: убийство, прелюбодеяние, воровство, а в периоды гонений – отступление от Христа. Церковь принимала отпавших и согрешивших тяжкими грехами или до определенного момента не принимала их, давая им время для покаяния, также носившего публичный характер.
Публичная исповедь была для человека колоссальным духовным подвигом. Тот, кто оказывался на него способен, приносил глубокое покаяние и уже не мог отступать. Исповедь несла в себе духовное исцеление; через покаяние человек становился цельным, целостным, целомудренным, и вся последующая его жизнь оказывалась свидетельством принесения плодов покаяния, исправления жизни. Вся Церковь (и епископ, возглавлявший в раннехристианской Церкви общину, и вся община) следила за его покаянием, помогала ему в этом нелегком труде, видела, как брат постепенно становился другим, и с любовью принимала его.
Венцом отпущения греха и примирения кающегося с Богом становилось Причащение Святых Христовых Таин, то есть вхождение человека в Тело Христово. Именно этому посвящена молитва, которую и ныне читает священник во время разрешения грехов: "Примири и соедини его святой Своей Церкви…"
Если Таинство Покаяния воспринималось как врачевание, примирение с Церковью человека, впавшего в "грех к смерти", то его повседневная исповедь происходила наедине с Богом. Свои каждодневные грехи христиане исповедовали келейно, во время вечернего молитвенного правила. Такое покаяние мыслилось как образ жизни христианина, оно сопутствовало человеку всегда, а не время от времени, не от исповеди к исповеди. Сердечное сокрушение и покаяние, видимое только Богом, тоже по сути своей являлось Таинством.
Настоящие христиане никогда не питали иллюзий на собственный счет и прекрасно понимали, что, крестившись, сразу же святыми не становились, что грехи, которые они несли в себе, как некую болезнь падшей природы: тщеславие, гордость, самомнение, самооправдание, лживость, – свойственны всякому человеку и преодолеть их возможно только подвигом покаяния.
Преподобный Ефрем Сирин (ок. 306-373) наставлял своих учеников:
"Смотрите, да никто не говорит: "Много нагрешил я, нет мне прощения". Кто говорит это, тот не знает, что Бог есть Бог кающихся, пришел на землю ради злостраждущих <…> Посему и мы, братия моя, не будем отчаиваться в своем спасении. Согрешили мы? Покаемся. Тысячекратно согрешили? Тысячекратно принесем покаяние. Бог радуется о всяком добром деле, преимущественно же о душе кающегося: ибо весь преклоняется к ней, приемлет ее собственными руками и призывает, говоря: "Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененнии, и Аз упокою вы" (Мф. 11: 28) в горнем граде, где все святые Мои упокоеваются в великой радости…"
В дальнейшем, после возникновения и широкого распространения монашества, практика исповеди начала меняться. Основа монашеской жизни – послушание, то есть полное предание воли послушника духовному наставнику. Духовное руководство в монастыре стало осуществляться через исповедование помыслов старцу, духовному руководителю, причем духовником, принимавшим "помыслы" – душевное и духовное состояние исповедника, чаще всего был простой монах, так как в монашестве первых веков не было священнослужителей. Монах удалялся от мира и в силу своего смирения не считал себя вправе принять священный сан.
За духовной поддержкой к монастырям потянулись и миряне, потому что, сделавшись государственной религией, христианство в миру потеряло то высокое напряжение духовной жизни, которым отличалось во времена жестоких гонений. Как следствие, и грехи умножились, причем стало проявляться нечувствительность к греху. Так человеческая падшая природа начала заслонять собой Дух Божий, принятый человеком в Таинствах Крещения и Миропомазания.
Высота и чистота христианской нравственности стали сдавать свои позиции. Верующих перестали приводить в ужас грехи, прежде считавшиеся крайне тяжкими, например блуд или воровство, привнесенные языческим миром в среду христиан. В сложившейся ситуации публичное покаяние уже не могло существовать в Церкви, в обычай вошла тайная исповедь. В это время воедино слились два различных способа исповеди – исповедь помыслов, изначально присущая только монашеству, и исповедь тяжких грехов в Церкви. Исповедь перестала носить публичный характер. Соблюдение тайны исповеди превратилось в непреложный закон, а человеком, олицетворяющим Церковь и перед которым кающийся исповедует свои грехи, со временем стал священник.
Личность священника имеет немаловажное значение. В Таинстве Исповеди он не может лишь равнодушно фиксировать покаяние чужого ему человека, но должен молитвенно принять в свое сердце грехи кающегося. Никакая исповедь не проходит для священника бесследно, не сводится к нравоучительной беседе. Состояние иерея на исповеди – это принятие на себя Церковью боли страдающего брата.
С одной стороны, священник во время исповеди должен быть совершенно открыт, чтобы всякая рана, нанесенная человеку сатаной, грехом и собственными страстями, отзывалась бы болью в нем самом. Как и Церковь, он должен на себе прочувствовать эту боль, перестрадать ею, потому что Церковь – это единый организм, в котором боль одного члена немедленно отзывается во всем теле. Священник выступает в Таинстве Покаяния как милосердный самарянин (Лк. 10: 30-35).
С другой стороны, при совершении Таинства иерей надежно защищен милостью Божией от разрушительной силы греха. Благодать Духа Святого, покрывающая священника, дарована всей Церкви как благодать исцеляющая. В Таинстве Хиротонии о ней говорится: "…оскудевающее восполняющая и немоществующее врачующая". В старину иерей, разрешая грехи, произносил: "Грехи твои на вые моей, чадо" – и возлагал руку кающегося себе на шею, показывая тем самым, что Церковь берет на себя попечение о нем, как о заблудшей овце.
В любом случае исповедь, как и любое другое церковное таинство, требует деятельного соучастия человека. Если мы действительно желаем получить прощение грехов, нам предстоит серьезно потрудиться. Участие в Таинстве Покаяния являет собой особый, осознанный поступок, свидетельствующий о нашей устремленности к Богу. Как говорят святые отцы, "Бог спасает нас, но не без нас"…
Очевидно, что Таинство Покаяния может совершаться по-разному в зависимости от житейских обстоятельств, в исключительных случаях и без епитрахили, и без креста, и без Евангелия. Собственно, для самого Таинства нужно только покаяние, и больше ничего. Однако даже если все, казалось бы, присутствует: и грешник, и священник, и храм, и крест, и Евангелие, и прочтены все положенные молитвы, и на голову кающегося возложена епитрахиль, и сказано "прощаю и разрешаю", – Таинство может так и не произойти.
По мнению священника Александра Ельчанинова, раскаяние наше не будет полным, если мы не утвердимся в решимости не возвращаться к исповеданному греху. Но возможно ли такое? Можно ли дерзновенно обещать это себе и духовнику? Не окажется ли гораздо ближе к истине уверенность в том, что грех неизбежно повторится вновь и вновь? Однако, к счастью, не бывает случая, чтобы при наличии доброго желания исправиться, последовательные исповеди и Святое Причастие не произвели бы в душе благодетельных перемен. Дело в том, человек не может правильно судить, стал ли он хуже или лучше. Возросшая строгость к себе, усилившая зрячесть духовная, обостренный страх перед грехом могут создать иллюзию того, что грехи лишь умножились и усилились. На самом деле они остались прежними, а может быть, даже отступили, просто раньше мы были к ним менее чувствительны. Кроме того, Господь по особому Промышлению Своему часто закрывает нам глаза на наши успехи, чтобы защитить от злейшего греха – тщеславия и гордости. Часто бывает, что грех остался, но частые исповеди и Причащение Святых Таин расшатали и ослабили его корни. Да и сама борьба с грехом, страдания о своих грехах – разве не великое приобретение? "Не устрашайся – говорил Иоанн Лествичник, – хотя бы ты падал каждый день и не отходил от путей Божьих; стой мужественно, и Ангел, тебя охраняющий, почтит твое терпение".
В этом таинстве все неизреченно, неописуемо и неизъяснимо, есть лишь определенная форма, дающая нам возможность осознанного участия в нем. Однако точно так же, как нам не дано постичь тайну сотворения мира Словом Божиим, мы не в силах понять и описать новотворение Господом человека.
Нередко мы находим для себя "компромиссный" вариант покаяния: приходим на исповедь, перечисляем свои грехи, а священник нам их отпускает. В этом случае Таинство Исповеди превращается в ординарное событие, приуроченное к тому или иному случаю. Наступает пост, и мы исповедуемся и приобщаемся Святых Христовых Таин. Пост проходит, и мы продолжаем жить прежней жизнью до следующего поста, до следующего покаяния, до следующего Причастия…
Святитель Иоанн Златоуст так говорил об этом:
"Когда согрешишь, плачь и стенай не о том, что будешь наказан, ибо это ничего не значит; но о том, что ты оскорбил своего Владыку, Который столь кроток, столько тебя любит, столько заботится о твоем спасении, что и Сына Своего предал за тебя. Вот о чем ты должен плакать и стенать, и плакать непрестанно. Ибо в сем состоит исповедание".
К величайшему сожалению, ныне Таинство Покаяния воспринимается многими в качестве некоей процедуры, совершаемой перед Причастием "по мере надобности". Если мы не научились осознавать и выстраивать свою жизнь, как прямой и поступательный путь к Богу, наше покаяние тоже неизбежно становится прерывистым и случайным: ведь мы не живем покаянием, а лишь иногда приходим на исповедь и каемся. В этом случае человек нисколько не меняется, а исповедь превращается в привычку, в ритуал, становится лишь определенной формой поведения.
Отец Александр Ельчанинов советует:
"Не умеющим видеть свои грехи рекомендуется обращать внимание – какие грехи видят в них близкие люди, в чем упрекают. Почти всегда это будет верное указание на наши действительные недостатки".
Для человека, живущего покаянием, исповедь каждый раз совершается по-новому, не так, как совершалась прежде, хотя эта сиюминутная уникальность осознается нами далеко не всегда.
Причисленный к лику святых Русской Православной Церкви протоиерей Алексий Мечев (1859-1923) давал такие указания своим духовным чадам:
"Подходя к исповеди, надо все вспомнить и со всех сторон рассмотреть каждый грех, все мелочи приводить на память, так чтобы в сердце все бы перегорело от стыда. Тогда грех наш станет противен и создастся уверенность, что мы более не вернемся к нему.
Вместе с тем надо почувствовать и всю благость Божию: Господь излил за меня Кровь, заботится обо мне, любит меня, готов как мать принять меня, обнимает меня, утешает, а я все грешу и грешу…
И тут же, когда подойдешь к исповеди, то каешься Распятому на Кресте Господу, как дитя, когда оно со слезами говорит: "Мама, прости, больше не буду!""
На исповеди отец Алексий Мечев не допускал исповедника углубляться в подробности плотских грехов или касаться других лиц и их поступков.
Виновным во всем, по его мнению, следует считать только себя. Рассказывая о ссорах, можно пересказывать только то, о чем говорил сам (без смягчения и оправданий!) и не касаться того, что отвечали оппоненты. Раз поссорились, значит, виноват именно ты…
* * *
Верующие часто задают вопросы, связанные с детской исповедью. Сложно, да, пожалуй, и не нужно давать какие-то общие рекомендации по этому поводу, ведь все дети – не похожи друг на друга, каждый ребенок – уникальная личность. Тем не менее хотелось бы привести некоторые соображения настоятеля храма Святой Мученицы Татианы при Московском университете, известного богослова, педагога и религиозного публициста отца Максима Козлова.
По его мнению, несмотря на то, что, согласно устоявшейся с синодальной эпохи практике, дети должны исповедоваться перед Причастием с семилетнего возраста, у большинства из них нравственное сознание просыпается значительно позже, и в этом нет ничего страшного.
"На самом деле, – пишет отец Максим, – чем раньше ребенок начинает исповедоваться, тем хуже для него: видимо, не зря детям до семи лет грехи вообще не вменяются. Только значительно позже они начинают воспринимать исповедь должным образом, а не в качестве перечня родительских претензий. Формализация исповеди, происходящая у неподготовленного ребенка, таит в себе серьезную опасность".
Как часто нужно исповедовать ребенка? По мнению отца Максима и других опытных духовников, как можно реже:
"Худшее из того, что можно сделать, – это ввести для детей еженедельную исповедь, которая более всего ведет к формализации. Дети очень быстро учатся говорить то, что ожидает батюшка: "Маму не слушался, в школе грубил, ластик украл…" Бывает, что целые годы уходят на одно и то же: "Я не слушаюсь, я грублю, я ленюсь…" – вот незамысловатый набор обычных детских проступков. Священник, видя, что в ожидании исповеди выстроилась целая очередь, привычно отпускает ему грехи и на этот раз. Однако по прошествии некоторого времени такому "воцерковленному" чаду будет вообще непонятно, что такое покаяние, даже когда речь зайдет о куда более серьезных прегрешениях, поэтому благословлять детей на Причастие можно достаточно часто, но исповедоваться им нужно как можно реже. Думаю, следует, посоветовавшись с духовником, исповедовать "юного грешника" в первый раз – в семь лет, во второй – в восемь, в третий – в девять, несколько оттянув начало регулярной исповеди, чтобы она ни в коем случае не превратилась в привычку".
Как научить детей правильно исповедоваться? Только на собственном примере, через умение открыто повиниться в грехах перед близкими, перед своим ребенком, если мы перед ним виноваты. Если, готовясь к Причастию, мы сознаем нанесенные нами обиды, то, прежде всего, должны со всеми примириться. Наше трепетное отношение к Исповеди не может не воспитывать у детей столь же благоговейное отношение к этому Таинству.
В зависимости от меры духовного взросления ребенка его надо вдумчиво подводить к первой исповеди. Задача родителей – объяснить ее смысл и назначение. Они должны втолковать своему чаду, что исповедь не имеет ничего общего с отчетом перед ними или перед школьным педагогом.
В дальнейшем миссию учительства следует передать в руки внимательного и любящего духовника, ибо только ему в Таинстве Священства дана благодатная власть говорить с человеком, в том числе и с маленьким, о его грехах.
"Главное, – предостерегает отец Максим, – чтобы посещение церковных служб, Покаяние и Причастие стали для ребенка не тем, к чему мы его понуждаем, а тем, что он должен заслужить. <…> Не тормошите воскресным утром развлекавшихся накануне сына или дочь: "Вставай, на Литургию опаздываем!" Пусть лучше, проснувшись, они увидят, что дом-то пуст, что они оказались без родителей, без Церкви, без праздника Божия. Пусть сами прочувствуют очевидное несоответствие воскресного пребывания в постели тому, чем должен в это время заниматься каждый православный христианин. Когда же сами вернетесь из храма, не упрекайте своих отпрысков: ваша внутренняя, молчаливая скорбь отзовется в их душах куда действеннее. В этом случае благодать Божия обязательно пребудет с ними!"
Ни в коем случае нельзя спрашивать у ребенка о том, в чем он исповедовался батюшке и что тот сказал ему в ответ. Родители должны тактично отойти в сторону, ведь Исповедь, даже семилетнего человека, – это Таинство. Вмешательство кого бы то ни было в церковное Таинство, особенно в столь деликатное, как Таинство Исповеди, является совершенно неприемлемым. Любое вторжение туда, где пребывает только Бог, исповедующийся человек и принимающий исповедь священник, пагубно! Ребенок может поделиться с родителями, только если ему самому захочется это сделать. Не надо демонстрировать ему вашу чрезвычайную заинтересованность. Рассказал – хорошо, нет – ничего страшного…
Настоятель московского храма Святой Троицы в Хохлах отец Алексий Уминский советует:
"Ребенку следует предоставить свободу стать перед Господом, как перед другом, и поделиться с Ним всей своей жизнью и душой…"