"Вы, батюшка, скоро увидите наших приснопамятных отцов,наставников наших и руководителей к духовной жизни: батюшку отцаЛеонида, Макария, Филарета, Серафима Саровского..."
"Да, да!..."
"Отца Парфения", – продолжал я перебирать имена святых нашихсовременников... И он как будто уже переносился восторженным духом в ихнебесную семью...
"Да, – промолвил он с радостным вздохом, – Эти все – нашего века.Бог милостив – всех увижу!"
"Вот, – говорю я, – ваше время уже прошло; были и в вашей жизнипотрясения, но они теперь для вас мелки и ничтожны; но мне чашу ихпридется испивать до дна, а настоящее время ими щедро дарит".
"Да – время тяжелое! Да и самая жизнь ваша, и обязанности оченьтяжелы. Я всегда смотрел на вас с удивлением. Помоги вам, Господи,совершить дело ваше до конца! Вы созрели".
"Вашей любви свойственно так говорить, но я не приемлю, стоя натаком скользком поприще деятельности, столь близком к пороку, ккоторому более всего склонна человеческая природа".
"А что, вы не забыли отца Исаакия?" – спросил он меня. болеевсего "Нет!"
"Вот, бедный, попался в ярмо! Ах, бедный, как попался-то!Бедный, бедный Исаакий – тяжело ему! Прекрасная у него душа, но емутяжело... Особенно, это время!.. Да и дальняя современность чемзапасается – страшно подумать!"
"Вы устали! Не утомил ли я вас?"
"Нет, ничего-с!.. Дайте мне воды; да скажите мне, каков мойязык?"
Я подал ему воды и сказал, что он говорит еще внятно, хотя и небез некоторого уже затруднения.
"Вот, – прибавил я, – пока вы хоть с трудом, но говорите, тоблагословите, кого можете припомнить, а то и я вам напомню".
"Извольте-с!"
Я подал ему икону и говорю:
"Благословите ею отца Исаакия!"
Он взял икону в руки и осенил ею со словами:
"Бог его благословит. Со всей обителью Бог его да благословит!"
Подал другую.
"Этой благословите Федора Ивановича, все его семейство и все ихпотомство!"
"Бог его благословит!" – и тоже своими руками осенил вас.
Я ему назвал таким образом всех, кого мог припомнить; и онкаждого благословлял рукой.
"Благословите, – сказал я, – Ганешинский дом!"
"А! Это благочестивое семейство, благословенное семейство! Ямного обязан вам, что мог видеть такое чудное семейство. Бог ихблагословит!"
Итак, я перебрал ему поименно всех; и он всех благословлял,осеняя каждого крестным знамением. Потом я позвал отца Иоакима; он иего благословил иконой. Братия стала подходить от вечерни; и всех онвстречал радостной и приветливой улыбкой, благословляя каждого. Сиеромонахами он целовался в руку.
Было уже около десяти часов вечера. Он посмотрел на нас.
"Вам бы пора отдохнуть!" – сказал он.
"Да разве мы стесняем вас?"
"Нет, но мне вас жаль!"
"Благословите: мы пойдем пить чай!"
"Это хорошо, а то я было забыл вам напомнить".
Когда мы возвратились, я стал дремать и лег на диван, а отецГервасий остался около о.Мелетия и сел подле него. Скоро, однако,о.Гервасий позвал меня: умирающему стало как будто хуже, и мыпредложили ему приобщиться запасными Дарами.
"Да, кажется, – возразил он, – я доживу до ранней обедни.Впрочем, если вы усматриваете, что не доживу, то потрудитесь!"
О. Гервасий пошел за Св. Тайнами, а о.Иоаким стал читатьпричастные молитвы. Я опять прилег на диване.
В половине третьего утра его приобщили. Он уже не владел ни однимчленом, но память и сознание сохранились в такой полноте, что, заметивнаше сомнение – проглотил ли он св. Тайны, – он собрал все свои силы ипроизнес последнее слово:
"Проглотил!"
С этого мгновения началась его кончина. Может быть, с час, покасокращалось его дыхание, он казался как будто без памяти; но я, понекоторым признакам, заметил, что сознание его не оставляло. Наконецостановился пульс, и он тихо, кротко, спокойно, точно заснул самымспокойным сном. Так мирно и безболезненно предал он дух свой Господу.
Я все время стоял перед ним, как перед избранником Божьим.
Многое я пропустил за поспешностью... Один послушник просил наблагословение какую-нибудь вещь, которую он носил.
"Да какую?" – спрашиваю.
"Рубашку!"
"Рубашки он вчера все роздал".
"Да я ту прошу, которая на нем. Когда он скончается, тогда вы мнеее дайте: я буду ее беречь всю жизнь для того, чтобы и мне в нейумереть".
Я передал об этом желании умирающему: "Батюшка! Вот, брат Иванпросит с вас рубашки на благословение".
"А что ж, отдайте! Бог благословит!"
"Да это будет не теперь, а когда будем вас переодевать".
"Да, конечно, тогда!"
"Ну, теперь, – говорю, – батюшка, и последняя рубашка, в которойвы умираете, и та уже вам не принадлежит. Вы можете сказать: наг изчрева матери изыдох, наг и из мира сего отхожду, ничего в мире сем нестяжав. Смотрите: рубашка вам не принадлежит; постель взята у других;одеяло – не ваше; даже иконы и книжечки у вас своей нету!"...
Он воздел руки к небу и, ограждая себя крестным знамением, сослезами промолвил несколько раз:
"О, благодарю Тебя, Господи, за такую незаслуженную милость!"
Потом обратился к нам и сказал: "Благодарю, благодарю вас затакое великое содействие к получению этой великой Божьей милости!"
Во всю его предсмертную болезнь – ее нельзя назвать болезнью, аослаблением союзов души с телом – ни на простыне его, ни на белье, нидаже на теле не было ни малейшего следа какой бы то ни было нечистоты:он был сама святыня, недоступная тлению. Три дня, что он лежал в гробу,лицо его принимало все лучший и лучший вид.
Когда уже все имущество его было роздано, я вспомнил: да в чем жебудем мы его хоронить?.. Об этом я сказал умирающему.
"Ничего-с, ничего-с! – успокоил он меня, – есть в чулане 60 аршинмухояру. Прикажите сшить из него подрясник, рясу и мантию. Кажется,достаточно? Они ведь скоро сошьют!"
Утром принесли все сшитым. Он посмотрел...
"Ну, – сказал он, – теперь вы будете покойны... Да, вот еще: выбы уж и гроб заказали, кстати; только – попроще!"
"Гроб у нас заказан".
"Ну, стало быть, и это хорошо!"
Теперь я изложу вам о том, что происходило по блаженной кончиневашего праведного брата, т.е. о погребении его честного тела.
Тридцать с лишним лет были мы с ним в теснейшем дружескомобщении, а последние три года у нас было так, что мы стали как бы телоедино и душа едина. Часто он мне говаривал, чтобы погребение его телапроисходило как можно проще.
"Какая польза, – говорил он, – для души быть может от пышногопогребения?.." И при этом он высказывал желание, чтобы погребение еготела было совершено самым скромным образом. Я дружески ему прекословилв этом, говоря, что для тела, конечно, все равно, но для души тех,которые усердствуют отдать последний долг своему ближнему, великая втом польза; потому и св. Церковь усвоила благочестивый обычай воздаватьусопшему поминовение в зависимости от средств и усердия его близких, асвященнослужители, близкие покойному по родству или по духу, –совершением Божественной Литургии по степени своего священства. ОтцуМелетию и самому такое проявление дружбы к почившим было приятно видетьв других, но для себя он уклонялся от этого, как от почестинезаслуженной, по глубокому, конечно, внутреннему своему смирению.
Живой он удалялся от почести, но, мертвый, он не ушел от них: ониего догнали во гробе!
Когда отец Мелетий заснул на веки, мы одели его в новые одежды,им самим назначенные на случай его погребения, а я распорядился послатьтелеграммы вам и в Москву. Отец Иоаким все это исполнил и еще могнаписать отцу Исаакию и отцу Леонтию, а отец Гервасий – в Петербург.Когда принесли гроб, мы тотчас положили в него тело почившего, и яначал панихиду; затем – другую и третью с разными предстоящими ипевчими разных церквей. Когда стали отходить ранние обедни, то всеиеромонахи, наперерыв, начали служить панихиды, которые непрерывнопродолжались до самого выноса, последовавшего в половине третьего. В 10часов я с о.Гервасием ездил в Китаев выбрать место для могилы, котороемитрополит благословил выбрать "где угодно". Мы назначили при входе вцерковь, по левую сторону от передней двери, аршинах в шести, не более.
В три часа наместник с соборными иеромонахами и с нами началвынос, что очень редко бывает. Несли его в облачениях предстоящиеиеромонахи. Гроб с останками почившего поставили в Предтечевский придел, где я в понедельник служил соборне Литургию. Во вторник, в деньпогребения, по особенному изволению митрополита, тело было перенесено вВеликую церковь. Такого примера в наше время ни одного не было; толькопреосвященного Иосафа, митрополита Филарета и князя Васильчиковаотпевали в Великой церкви, да вот еще и нашего о.Мелетия, семнадцатьлет и семь месяцев бывшего неусыпным блюстителем Великой церкви.
При переносе тела один иеромонах произнес краткую речь. НаЛитургии, после малого входа, труженик был поставлен посреди церкви.Божественную Литургию служил митрополит. На погребении был ещепреосвященный Александр. Литургию пели митрополичьи певчие. Погребениеначинали певчие, а антифоны пели лаврские клирошане, что придавало чинупогребения необыкновенное величие. День был будний, но народу было какв двунадесятый праздник. Два иерарха со всем собором провожали гроб заСвятые врата. Против моей кельи, в память нашей дружеской любви, гроббыл поставлен, и была совершена соборная лития. В проходе крепостивстретились две команды солдат, которые пред погребальным шествиемвыстроились во фронт и отдали честь усопшему воину Христову барабаннымбоем, а трубачи проиграли на своих трубах. Всех удивило это: точнонарочно войска были поставлены для отдания почестей усопшему... Нашлосьмного усердствующих нести тело до места погребения, но так как от Лаврыдо него будет 10 верст, то я на это не согласился, потому что уже былодва часа пополудни; скоро должны были наступить сумерки и ночь, да ктому же на двух мостах по пути стояла страшная грязь. Поставили гроб намонастырскую катафалку, а сами сели в экипаж и со многимиусердствующими поехали в Китаев. В Китаеве гроб был встреченпреосвященным Александром с литией. Отслужили в церкви соборнуюпанихиду и так предали земле вашего достойного брата, память которогоне умрет: он послужил достойным и святым украшением вашего рода.
Просил я его перед самой его кончиной молиться за вас и за весьрод ваш перед Престолом Божьим, если он будет иметь дерзновение уГоспода. Он сказал:
"Надеюсь, надеюсь на благость Божью!"
Это были его предсмертные слова... Сколько мог, между делом,набросал я вам это для вашего утешения; но когда кончу сорокадневноеслужение, постараюсь дополнить и исправить. Я бы желал и биографию егосоставить, но это дело будет не мое, а содействие Бога, дивного восвятых Своих.
Да будет и преизбудет на вас и на всем вашем роде благодать, мири благословение Божьи, чего я, недостойный, всеискренне вам желаю.Многогрешный иеросхимонах Антоний. 1865 года ноября 7-го дня.Киево-Печерская Лавра".
Праведная кончина мирянина
Так умирают православные монахи из тех, конечно, кто не отступилот обетов своего иночества, – вот о чем поведало мне и тебе, мойчитатель, старое, забытое, завалявшееся в ветхом рукописном хламеписьмо. Дополнять ли мне своими рассуждениями его содержание? Нет: оносамо за себя говорит нашему с тобой сердцу, если только сердце этооткрыто для принятия в себя слова правды. Перейдем-ка лучше мы с тобойв область моих личных воспоминаний и в ней, с помощью Божьей, найдетсякое-что нам на пользу.
В записках моих, куда я заношу все, что в моей или чужой, нознакомой мне жизни встречается как явное или хотя бы прикровенное, носердцу внятное свидетельство Божьего смотрения о нас, грешных людях,смерть архимандрита Мелетия не стоит одиноко: на их страницахзапечатлелся не один переход христианской души в блаженную вечность; ивсе те смерти праведников, о которых свидетельствуют мои записки,сопровождаются ли они небесными утешениями дивных видений и откровений,или – нет, все они носят на себе один неизменный отпечаток –"безболезненности, непостыдности (оправдания веры), мирности" и надеждына добрый ответ пред Судьей нелицеприятным. И среди скатившихся сземного неба звезд христианских жизней, проложивших свой лучистый следна этих страницах, сияют в моей личной памяти звезды падучие разныхвеличин и блеска: и умиленное сердце требует от меня отразить в словесвоем свет их кроткий и чистый и благоговейной памятью воскресить ихсветлый облик в той красоте, которой не ведали в них люди, но накоторую с нежной любовью светили Божьи очи...
Одна из первых близких мне смертей была смерть единственного сынамоего духовника, протоиерея одной из церквей того губернского города,около которого было мое поместье. Это был еще совсем молодой, даже юныйчеловек, служивший некоторое время кандидатом на судебные должности вместном окружном суде и только года за два, за три до своей кончиныокончивший курс юридического факультета Московского университета.Посещая довольно часто своего духовника в его доме, принятый в нем какродной библейской четой отца и матери молодого кандидата, я долго невстречался с ним: он точно притаивался от меня и как будто избегалзнакомства со мной. В первый раз, помнится, мне указали на него вхраме, в котором настоятельствовал его родитель. Вид он имел тщедушный,некрасивый, небольшого роста, со впалой грудью, с большой головой натонкой шее, жиденькой бородкой – словом, он показался мне настолькомалопримечательным, что я после впечатления этой встречи и в своемсердце положил не добиваться с ним знакомства. А тут еще от кого-то изсудейских я случайно услыхал отзыв о нем как о человеке, совершенно ник чему неспособном; и этот отзыв еще более укрепил во мне первоевпечатление. Пожалел я тут бедных родителей и только был рад тому, чтонелюдимость молодого кандидата отвела меня от лишнего скучногознакомства.
Одна только черта в этом молодом человеке запала мне в сердце:кандидат прав старейшего университета, сын священника, а от Божьегохрама не только не отбивается, но, видимо, даже любит его. Когда бы яни зашел в его приходскую церковь в его свободные часы от судейскихзанятий, он стоит, смотрю, в каком-нибудь укромном местечке и смиренномолится. Не таковы, по большей части, бывают отпрыски семени служителейалтаря, когда они сходят со святого пути отцов и вкусят от плодов"высшей", человеческой мудрости: между отступниками веры нет злейших,как эти хамы, раскрывающие наготу отчую!.. И запала мне в душу мысль:нет, видно, оттого и плох для судейского мира молодой кандидат, что онне от мира... Спустя некоторое время и сам он перестал избегать встречсо мной. Пришел я как-то раз к его старикам к вечернему чаю. Подалисамовар; гляжу – и он является к чаю.
"А, вот и наш Митроша-затворник!" – воскликнула с любовьюстарушка-протоиерейша. Так мы и познакомились.
Со дня, или – вернее, с того вечера Митроша перестал менядичиться, и всякий раз, как я его заставал дома, он выходил ко мнездороваться и стал принимать со мной вместе участие в вечернемчаепитии, на которое я довольно-таки часто похаживал к отцу-протоиерею.В простой, патриархальной обстановке старосвященнической семьи, незараженной новшествами, отдыхал я душой от волнений и суеты своеймирской жизни: оттого-то и манил меня к себе вечерний самоварчикстарика-протоиерея и матушки Надежды Николаевны, его верного подружия.
Но хоть и выходил Митроша, а все же участия в общей беседе непринимал, изредка только кратко отзываясь на предлагаемые ему в упорвопросы; а затем, попивши чаю, опять скрывался в свою комнату.
"Наш Митроша совсем затворник, – не без некоторой горечи в голосеговаривала мне иногда старушка-протоиерейша, – трудно ему с такимхарактером будет жить на свете!"
Отец-протоиерей помалкивал, но и ему, видно было, нерадостноглядело в сердце Митрошино будущее.
"Батюшка! – сказал я как-то о.протоиерею, – у вашего сына,сколько я замечаю, склад души совсем монашеский: нет ли у него желанияуйти в монастырь, посвятить себя на служение Богу?"
"Он мне ничего об этом не говорит. Да он и вообще-то с нами малоговорит. Как придет из суда, наскоро закусит и бежит в библиотекунашего братства. Только к вечернему чаю он возвращается. А если сидитдома, то тоже больше духовные книги читает, когда нет работы на дом изокружного суда... Отдавал я его из семинарии в университет, думал, чтоэто будет для него лучше, а выходит, как бы не было хуже!"
С полгода, не больше, встречались мы с затворником Митрошей, носближения не последовало между нами, несмотря на то, что в душе своей яуже успел полюбить его одинокое сердце. По приветливой улыбке Митроши,когда он здоровался со мной при встречах, я видел, что и я ему стал нечужд; но внутренние тайники его духовного мира так мне и не открылисьза эти полгода. Открылись они мне после, и как открылись-то!..
Пришлось Митроше уйти из состава окружного суда: убеждение внеспособности его к службе среди вершителей судеб судейскогомуравейника укрепилось в такой степени, что волей-неволей, а надо былоуходить и приискивать какое-либо другое занятие.
Тайный гонитель Митрошиной души, искавшей удовлетворения своимстремлениям в светлом мире духовной, созерцательной жизни, приискал емуэто занятие... в акцизе, и Митроша был отправлен младшим контролеромакцизного округа на Б. винокуренный завод в имение одного весьмавысокопоставленного лица. Это был последний удар заветным стремлениямМитрошиного духа. Догадались-то об этом уже потом, когда было поздно икогда бренной оболочке его души все стало безразлично; но в то время,когда состоялось это блестящее назначение, казалось, что лучше этогоположения для Митроши нельзя было и выдумать.