Сегодня я говорила с молодым драматургом, который недавно написал восхитительную пьесу, да к тому же и поставил ее на сцене, чтобы увидеть живьем. Пьеса чудесна, продуманна, блестящая работа. Срежиссирована гибко, точно, сообразно. Что же делают его завистливые друзья? В основном ищут пылинки. Как писателю понять величие созданного им произведения, если замечания относятся только к творческой пыли? Как оставаться в меру малым и в меру большим, чтобы творить?
Мы обязаны быть достаточно малы и скромны, чтобы всегда продолжать быть новичком, наблюдателем. Мы обязаны открываться опыту – новому опыту, новым источникам знаний и озарений, но при этом не забывать: все, что мы уже пережили, достойно внимания и уважения. Словом, необходимо быть и достаточно великим – для понимания, что любые критические замечания, любые отрицательные отзывы, правдивые или нет, должны восприниматься в свете общей картины: мы создали нечто и собираемся создавать еще – больше, а возможно, и лучше. Иначе говоря, как быть одновременно и в меру уязвимым, и в меру жестким, чтобы выжить?
Часть ответа на этот вопрос – в том, что некоторые по ошибке называют "дисциплиной". До чего неблагодарное слово – и до чего неподходящее. Насколько более уместно слово – или даже понятие – "распорядок". Необходимо организовать творческий распорядок – привычку, нечто посильное, ежедневное, на что можно опереться. Лично я пишу по три страницы от руки каждое утро. Времени занимает немного, зато меня занимает глубоко. Закончив писать, я иду кормить и поить лошадей – и себя заодно, а затем сажусь и пишу пару страниц чего-нибудь еще.
Такой вот парадокс писательства: тексты, которые мы пишем между делом, мимоходом, потом оказываются ничем не хуже тех, над которыми мы трудились изо всех сил, убежденные в их ценности и достоинстве.
В конце концов качество текста мало общего имеет с тем, легко вам было его писать или трудно. Хорошие тексты могут родиться и в день, когда вам "не пишется". А бывает, что, наоборот, "пишется", а потом приходится переделывать, чтобы получилось что-нибудь приличное. Смысл в том, чтобы ценить все свое написанное, и научиться не поддаваться минутному настроению и не спешить с оценками. Уж очень часто бывает так, что разорванные в клочья страницы отражают наше состояние, а не ценность их содержимого.
А компьютер с его смертоносной клавишей "Delete" нужно рассматривать как явного и подлинного врага. Иногда, удержавшись от искушения отправить какой-нибудь черновик в небытие, мы извлекаем из "корзины" вполне годные тексты.
"Меня иногда поражают мои же собственные тексты, которые писались на бегу, в дневнике, – рассказал мне Алекс. – Собрался я выбросить старые дневники, а то их накопилось слишком много, но решил сначала заглянуть в них. Я обалдел. Там было столько прекрасных идей и несколько отличных отрывков. С одной стороны, конечно, хорошо, что мне так легко пишется, что можно просто сесть и что-нибудь набросать, но не хотелось бы так же легко выбрасывать написанное".
Я пишу утренние страницы без малого двадцать лет. И хотя искусством они не считаются, искусство нередко рождается благодаря им. Мой мюзикл "Авалон" начался с единственной фразы, с приманки: "Было бы забавно написать мюзикл о Мерлине". Многие мои ученики рассказывали мне о своих творческих приключениях, которые начинались именно так – с одной строки, с неожиданного озарения, преданного бумаге. Кэти, музыкант, записывая собственный альбом, получила от страниц напутствие сменить его направление на более близкое ей. Результат ее работы был признан "прорывом", и своим рождением он обязан тому, что практика ежедневного письма научила Кэти ценить свой опыт.
Ценить свой опыт – не самолюбование. Не бесконечная зацикленность на себе. Скорее это способность быть активным свидетелем самому себе и окружающему миру. Осознанно наблюдать – благородный поступок, признание самому себе, что жизнь, по сути, – священнодействие, и нам видна лишь его тень, но не черты. Все сильнее ощущая ценность мимолетных мгновений, мы начинаем осознавать и собственную мимолетность.
Способ приобщения
Писать – лелеять себя. Мы обычно пишем с большей радостью и глубиной на темы, волнующие нас сильнее всего. Это упражнение – подсказки к вашей системе ценностей.
Засеките час. Выведите себя из дома куда-нибудь, где приятно писать. Это может быть кофейня, а может и церковь, синагога или библиотека. Сделайте заготовку для списка из пятидесяти пунктов. Перечислите пятьдесят дел, которыми гордитесь, – любых, от мелких до самых крупных. Например:
1. Переезд в Нью-Йорк
2. Написание одноактной пьесы
3. Отказ от алкоголя
4. Что поздравляю его с годовщиной свадьбы
5. Окончание института
6. Мой рецепт коржа для пирога
7. Общий язык с собаками
8. Отношения с мамой
9. Мой дизайн новостной рассылки
10. Сбросила десять фунтов и не набрала опять
В последующую неделю перечитайте на досуге этот список несколько раз. Что он говорит вам о том, что для вас важно? Быть может, вы цените в себе смелость, отзывчивость, физические приключения – или умственные, внешнюю предприимчивость или внутреннее осмысление. Узнав, какие события оказались для вас важными, вы поймете, какие стоило бы повторить, а о каких к тому же стоило бы написать.
Глава 12
Приметчивость
Я верю в приметчивость. Доверяю ей. Приметчивость – как дыхание: вдох за вдохом, из которых и состоит жизнь. Одно событие, одна мысль, одно слово следует за другим. Из них и состоит жизнь писателя.
Чтобы писать, нужно жить. И примечать. Писать – значит видеть, слышать, чувствовать, обонять, осязать. А не только думать. Мы полагаем, что "писатели" должны быть "умными". Хотя вообще-то мы под "умом" подразумеваем "хитроумие". Все знают, что такое хитроумие – поворот фразы, как "мазерати" на полном ходу, ловкое словцо, найденное так споро и изящно, не нам тягаться. Да, можно писать и так, зрелищно, однако можно и по-другому.
Вернитесь к дыханию – к тому, как оно поддерживает в нас жизнь. Нам и думать о нем не приходится. А когда пытаемся, может показаться трудным, потом легче, любопытнее, а еще чуть погодя уже спокойно, надежно, сосредоточивающе. Когда даем себе писать, ощущаем нечто очень похожее. Изысканность не обязательна. Достаточно и постоянства, размеренности. Это уже вполне глубоко. Оно поведет нас еще глубже.
И как же пойти глубже? Когда пишем регулярно и размеренно, стремимся примечать детали. Сосредоточиваемся на прокладывании пути, а промежуточно следим за дыханием. "Замечаем" пришедшее в голову точное слово. Применяем найденное – и "замечаем" следующее. Наша задача – прислушиваться, наблюдать за тем, что приходит, и записывать.
Я люблю писать по утрам, но сегодня, в День матери, за письменным столом я провела полдня. За окном моего кабинета настойчиво щебечут птицы – а сейчас вдруг перестали. На невысоком дереве свила гнездо сорока. Оно такое большое и неустойчивое, что в грозу я за него беспокоюсь. А потом напоминаю себе: "Сороки знают, как лучше. Они заняты своим делом".
Дашь себе писать – тоже узнаешь, как лучше. Мы знаем, как лучше писать, потому что заняты своим делом. Чем больше им занимаемся, тем более "своим" это дело становится – и тем проще дается: как и забивать гвоздь проще, если возиться с этим чаще, чем по праздникам, когда нужно что-нибудь починить.
Многие привыкли писать только в порядке починки чего-нибудь. Мы "чиним" себя, подчиняясь бумаге (по-моему, я тут "вписалась" в поворот) – выплескиваем на страницу острую боль и смотрим, можем ли выразить сильные переживания: гнев, страсть, негодование, удивление, любовь – в особенности любовь. Любовные письма существуют как отдельный жанр именно потому, что эмоции заставляют нас писать. "Не знаю, как тебе сказать", – пишем мы…
Но ведь знаем же, как. Узнаем, если дадим себе узнать. Если позволим себе приглядеться.
Приглядеться в писательстве означает взять нечто общее и присмотреться к нему поближе. "Я нормально отношусь к этому" превращается в "Мне это не очень-то нравится, но и не могу сказать, что совсем не нравится. Я разочарован и не хочу больше вмешиваться. Попахивает унынием, хотя, надеюсь, это пройдет".
Иногда, или даже часто, приметчивость – это просто факты. "Лошадь" превращается в "маленькую гнедую лошадку с белой звездой и легким хвостом". Каждый факт добавляет достоверности. Читатель верит нам, потому что мы делимся с ним множеством подробностей – он же смотрит нашими глазами.
Бывает и чувственная приметчивость. "Жарко" или "холодно". "Светло" или "темно". "Аромат" или "зловоние". Наши чувства дают читателю "почувствовать" то, о чем мы пишем.
Иногда приметчивость бывает тоновой. Комната "элегантная" или "уютная". Голос любимого "теплый" или "отстраненный". Небо "просторное" – или "гнетущее".
Бывает, приметчивость – в глаголах. Лодка "режет" воду или "скользит" по ней. Кот "прыгает" или "набрасывается". Телефон "звонит" или "трезвонит".
Писать – значит делать выбор, и можно сделать его в пользу чего-нибудь общего, потеряв при этом доверие читателя, а можно в пользу чего-нибудь конкретного, и тогда читатель снова поверит нам. Подробности позволяют нам точнее передать, что мы имеем в виду.
Лично мне писать пристально легче, если я представляю себе, что пишу для кого-то определенного, кто хорошо меня понимает. Часто писателям советуют не думать о читателях, но, мне кажется, этому совету затруднительно следовать. Тогда читатель становится чем-то призрачным и бесформенным. А как с этим чем-то общаться? И не жеманность ли – не обращать на это нечто никакого внимания?
Пусть ваш читатель будет живым человеком – возлюбленным, лучшим другом, коллегой, кем-то, кто понимает ваш юмор, и кому нравится, как вы мыслите. Пусть этот кто-то не будет слишком придирчив, пусть он любит жизнь во всех ее красках. Такому понравится ваша приметчивость. Вот и попробуйте писать с точностью – для этого человека. Это поможет вам выражаться целенаправленнее и сосредоточеннее. И поможет сохранить чистоту намерения.
В практике пения многого можно достичь, владея техникой исполнения. Однако нечто неуловимое проявляется, когда певец исполняет "с любовью". Это намерение делает голос таким неуловимо и безошибочно чистым. То же очищение происходит, когда пишем с любовью. Удивительно, но чем более личным, целенаправленным и точным делается ваше письмо, тем доступнее оно читателю.
И хотя мы редко воспринимаем внимание к деталям с этой точки зрения, оно – свобода. Называя вещи своими именами, именно так, как их видим, мы освобождаем свои произведения от недоразумений, двусмысленности, неясности. В основе своей писательское ремесло – это труд любви, а когда мы занимаемся им осознанно, целенаправленно, с душой – на нас нисходит еще и благодать. Мы – а также наши читатели – ощущаем, как сквозь наши творения ведет повествование нечто большее, чем мы сами. И это нечто большее – без кого ни одна птица малая не упадет на землю – побольше нашего умеет ценить приметчивость.
"Бог в деталях", – сказал Людвиг Мис ван дер Роэ. Когда пишем точно, в подробностях, встречаемся не только с самими собой, с собственной истиной, но и с той, на которой держится все искусство и все общение. Мы предстаем перед фактом: какими бы отделенными друг от друга мы себя ни чувствовали, тем не менее мы – Одно целое. Именно это и сообщает нам все, написанное по-настоящему, – подробно, приметчиво.
ПОСЛЕ ДОЖДЯ В ДОЛИНЕ ТАОС
Облака пасутся в небе, могучие млекопитающие,
Щиплют траву на холмах.
Так белы, пушисты, нежны -
И громадны, что съесть могли б меня.
Способ приобщения
И хотя мы привыкли думать, что писать – это линейный процесс, письменная речь все-таки очень визуальный вид искусства. Даже если пишем о внутреннем опыте, все равно применяем образность. Именно поэтому запасы образов нужно осознанно и регулярно пополнять. Для этого необходимо сосредоточиться на том, что нас окружает. Эта методика не требует от вас создания высокого искусства или серьезных литературных произведений. Это просто упражнение в умении наблюдать.
Шаг первый:
Засеките час времени. Подготовьтесь писать – дома или вне его. Пронумеруйте строки от одного до десяти. Перечислите и опишите десять предметов, которые видите. Какие ассоциации, пусть даже самые нелепые, рождаются у вас при взгляде на них?
Например:
1. Серебристая кофеварка-эспрессо. Замысловатая конструкция ее деталей напоминает мне о фильме "Метрополис".
2. Тонированное зеркало. У меня оно ассоциируется с борделями, салонами и сексуальным декадентством.
3. Официантка в белой рубашке. У меня она вызывает ощущение сладости неспешной жизни. Напоминает о картинах Эдварда Хоппера и бульварных романах, вроде "Почтальон всегда звонит дважды".
Шаг второй:
Перечислите и опишите десять личных вещей, которые для вас заряжены эмоционально. Опишите не только сам объект, но и то, о чем он вам напоминает.
1. Винтажный плакат с цирковыми акробатами. Он связан с воспоминаниями об отце и последних годах его жизни в городке Лонг Боут Ки неподалеку от зимней резиденции братьев Ринглинг.
2. Голубой с белым китайский кувшин, украшенный драконами. Мой "божий кувшин". Я купила его в китайском квартале Лос-Анджелеса в конце 1970-х, когда только бросила пить и нуждалась в помощи со множеством разных забот. Я записывала их на клочке бумаге, опускала в кувшин – и наблюдала, как позднее они разрешались, словно в ответ на мою молитву.
3. Вырезанная из камня фигурка совы, оберегающей птенцов. Это мне напоминание о таинственных высших силах, что покровительствуют моей жизни.
Осознанно и приметчиво соединяясь с тем, что нас окружает во внешнем мире, мы устанавливаем более точную и эмоционально насыщенную связь с собственным внутренним миром. Это придает написанному богатый тембр.
Глава 13
Корпус опыта
Говоря о "корпусе текстов" писателя, мы редко отдаем себе отчет, каково буквальное значение этих слов – тело опыта. Мы думаем о писательстве, как о чем-то бестелесном, умственном, потому что мы "думаем" о нем, забывая, что на самом деле мы с ним встречаемся, сталкиваемся; редко осознаем мы, что писательство, как и любое другое искусство, – воплощенный опыт.
Когда мне приходится работать с запутанным сюжетом, я распутываю его гуляючи. Гуляю и размышляю. И это не "думание" о написанном – скорее, мой ум задает вопрос телу. Тело, владеющее знанием более глубоким, чем ум, способно отвечать мне – и как художнику, и как человеку. Когда речь идет о поиске творческих решений, мой ум, как чей угодно еще, бывает похож на комнату кривых зеркал, на лабиринт со множеством тупиков.
Композитор Майкл Хоппе ежедневно ходит на пробежку в поисках новых мелодий. Он ищет мотивы, что вьются вдоль улиц Лос-Анджелеса – точно так же, как и по всей нашей зеленой планете. Если настроиться на тело и отправиться их искать, мы тоже сможем их услышать. Хоппе ищет свои мелодии во время долгих пробежек трусцой. Они рождаются нота за нотой, как и текст.
Моя подруга Натали Голдберг, писатель и художник, ходит на долгие прогулки по заросшей полынью пустыне. Пейзаж отвечает ей на вопросы. Мой друг Джон Николз, писатель, фотограф и эколог, каждый вечер на закате взбирается на небольшую гору. Этот подъем возвращает его в тело – и в тело работы. Придя домой, он пишет всю ночь до рассвета. Так выглядит его рабочий "день".
Когда я пишу музыку – мелодию и текст – люблю кататься на роликах. В то лето, что я жила в Лондоне и писала мюзикл "Авалон", я каждый день, а иногда и по два раза, выбиралась в Риджентс-парк. Именно там, разъезжая среди каналов, по которым скользят королевские лебеди, я напевала отрывки на диктофон, пока мои ролики – штрих, штрих, словно авторучкой – выполняли за меня писательскую работу.
Нам известно, что британские поэты-натуралисты любили гулять пешком, но мы редко вспоминаем о том, что в стихотворениях тоже бывают "тропы", а прогулки были частью их творческой тропы. Читая Роберта Фроста, мы не задумываемся о том, насколько важными были прогулки для его поэтической жизни: "В осеннем лесу, на развилке дорог…".
Он не проносился по тому лесу на машине. И лес, и полуразрушенные каменные стены, и березки – образы и прозрения, составляющие его знаменитейший корпус текстов, – явились ему на уровне глаз. Его поэтические тропы и в самом деле пролегали по земле.
Мы храним воспоминания в теле. Храним страсти и горести. Храним и радости, и мгновения запредельного умиротворения. Чтобы добраться до них, восстановить их и пройти насквозь, нужно проникнуться телом. Когда в жизни случаются эмоциональные потрясения, травма потери возлюбленного, горе разлуки – все это запечатлевается в теле. Ум теряет чувствительность, он мастер все отрицать, но тело крепко держится за действительность.