– Но самое большое отличие заключается в том, что хотя, возможно, пурпурное или племенное сознание и было "недиссоциировано" от окружавших его природных условий, оно было всецело диссоциировано, или отчуждено, от других людей. Племенное сознание не способно войти в положение члена другого племени, оно не может преодолеть этноцентрические и мироцентрические уровни – в действительности, оно, как правило, эгоцентрично. Именно поэтому человеческая жестокость – это воскрешение пурпурного и красного племенного сознания.
– Но на бирюзовом уровне второго порядка у вас уже есть зрелое мироцентрическое, постконвенциональное сознавание. Вы можете пережить единение не только с окружающими вас неодушевлёнными объектами, но и со всеми людьми, и даже со всеми живыми существами. Так что бирюзовый расчищает путь для великого скачка на третий порядок, для скачка к духовному просветлению, к осознанию Духа и прямому проживанию единения с ним, а значит, и со всеми его проявлениями.
– Значит, третий порядок ждёт нас в нашем общем будущем. Он наше будущее.
– Да. Но помните, что любой человек может, развиваясь самостоятельно, пройти через все уровни спектра сознания – так было прежде, так остаётся и поныне. Вы можете сделать это прямо сейчас! Именно это сделали все великие герои и героини прошлого: они выросли до третьего порядка и единства с Духом. Кроме того, мы видим, что всё общество постепенно эволюционирует. Центр притяжения медленно сдвигается вверх.
– Прямо как на фондовой бирже, – сказал Джонатан. – Большие доходы сменяются кризисами, и всё же происходит постоянный рост.
– Мы называем такое вертикальное скольжение Эросом, – улыбнулась Хэзелтон.
– Но если третий порядок – это предельное состояние сознания и единение со всем, тогда почему второй порядок называется "интегральным"? – спросил Стюарт. – Ведь это третий порядок по-настоящему интегральный.
– Да, но это всего лишь вопрос степени интегральности. Каждая стадия превосходит и включает все предшествующие. Поэтому зелёный более интегральный, чем оранжевый, который более интегральный, чем синий, и так далее. Второй порядок более интегральный, чем первый порядок, ну а третий порядок – это по-настоящему интегральная волна.
– Значит, выше ничего нет? Третий порядок – это самое высокое состояние сознания?
– Насколько нам известно, да.
– Тогда у меня вопрос, – решительно сказал я, – третий порядок – это и есть точка Омега? Конечная цель всего творения – это просветление?
– Ты говоришь как Тейяр де Шарден, – ответила она.
– Вообще-то, Тейяр де Шарден позаимствовал эту идею у Ауробиндо, – вставил Джонатан.
– А Ауробиндо, вообще-то, позаимствовал её у Шеллинга, но что это меняет? – ответила Хэзелтон.
– Так значит, третий порядок – это точка Омега? – повторил я свой вопрос с той же решительностью.
– Насколько нам известно, нет ничего выше третьего порядка. Но нам неизвестно, действительно ли третий порядок станет точкой Омега. Я поясню: вспомните, хотя мы и живём в обществе, где все люди эволюционировали до третьего порядка, родившись, человек всё равно начинает с нуля, с бежевого уровня, – именно оттуда ему приходится подниматься вверх по спирали развития. И на любом уровне спирали могут случиться какие-нибудь неприятности. То же самое происходит сейчас: мы живём в обществе с центром притяжения на оранжевом уровне. Но это не значит, что все в нашей стране находятся на оранжевом уровне. Поэтому мы не можем точно сказать, какой будет культура с центром притяжения на третьем порядке – ясно только то, что в очень, очень многих отношениях ситуация улучшится, хотя в других она может ухудшиться. Сейчас мы не можем об этом судить.
Она надолго замолчала.
– Но есть одна теория, – все в комнате затаили дыхание, – кое-кто считает, что даже если небольшой процент, даже 1 % населения достигнет третьего порядка, эти люди станут гигантским магнитом, который потянет вверх всех остальных.
– Ребята, ни у кого случайно нет с собой маленькой сотой обезьянки? – проворчал Джонатан.
– Поверь, нас тоже поначалу это беспокоило! – рассмеялась Хэзелтон. – И мы из кожи вон лезли, чтобы избежать такого мышления. Но факт остаётся фактом: существует вполне реальная возможность того, что даже если небольшой процент населения доберётся до третьего порядка, это действительно послужит точкой Омега, которая заставит всех остальных людей устремиться к окончательному просветлению, к космическому сознанию.
– Скажите, доктор Хэзелтон… – начал я.
– Просто Джоан, хорошо, золотце?
– Просто золотце хорошо да. Конечно, так и есть. Значит, скажем так, просто золотце, это есть или эти есть?
– Позвольте мне перевести, – ухмыльнулся Джонатан.
– Нет, я и мы есть в порядке. Дело вот в чём, – я откашлялся, – что будет, если кремниевые формы жизни доберутся до третьего порядка? Могут ли кремниевые формы жизни сыграть роль точки Омега?
Она надолго задумалась.
– Почему бы и нет, дорогой?
Слайд № 3: "Под тротуаром находится пляж".
Лиза Пауэлл, как обычно, начала ровно с того, на чём закончилось предыдущее выступление.
– Если мы зациклимся на убеждении, что рациональность способна только подавлять, дискриминировать и калечить, а всё нерациональное – это плюралистический рай, то от нас ускользнёт чёткое понимание, в какую сторону от рациональности нужно идти, чтобы достичь "рая".
– Существует два основных взгляда на то, что такое человеческое зло и как его можно преодолеть: модель возвращения к добродетели и модель достижения добродетели. Обе эти модели содержат важные истины, но ретро-романтическое настроение бумерита заставило его слепо и категорично выбрать первую модель, что привело к самым печальным последствиям.
– Уже из названия "возвращение к добродетели" можно понять, что эта модель предполагает наличие первобытного рая, в котором начинают своё существование – как онтогенетическое, так и филогенетическое – все мужчины и женщины и который затем разрушается насилием общества, эгоистической рациональностью, аналитической и классифицирующей ньютоно-картезианской парадигмой, патриархальными означающими и некоторыми другими, якобы деструктивными силами. Первичная добродетель была подавлена, и на смену ей пришло человеческое зло. Значит, мы должны вернуться в этот рай уже будучи взрослыми.
– Модель достижения добродетели говорит об обратном. Мужчины и женщины рождаются на эгоцентрических, доконвенциональных стадиях, которые могут показаться "свободными" и "спонтанными", хотя на самом деле подразумевают неспособность принимать на себя роль другого, а значит, проявлять подлинную заботу и участие. Человек растёт и развивается в рамках эгоцентрических стадий, пока не достигает этноцентрических стадий, а затем и мироцентрических, на которых появляются настоящий плюрализм и постконвенциональная свобода. Следовательно, мужчины и женщины рождаются не то чтобы злыми, но уж точно не способными на постконвенциональную любовь и сострадание. Однако они могут развивать и стремиться к добродетели.
– Исследования психологов показали, что обе эти точки зрения отчасти верны. Модель достижения добродетели даёт верные представления об общем ходе процесса, поскольку развитие действительно идёт от доконвенциональных и конвенциональных уровней к постконвенциональным. Но иногда потенциальные возможности этих стадий умаляются, отрицаются и зарываются в землю. Поэтому, если безжалостно подавлять малыша Джонни в процессе его роста и взросления, под ударом окажется не постконвенциональная свобода, которая ещё не успела возникнуть, а здоровые версии доконвенциональных мемов, бежевые, пурпурные и красные качества, такие как жизненная сила, либидо, сексуальность, агрессия, богатство чувственных ощущений и т. д. В этом случае, чтобы вернуть доконвенциональные (но не постконвенциональные) упущенные возможности детства и подружиться с ними, необходима "регрессия на благо эго".
– Но привязанный к ретро-романтическому раю бумерит практически не признаёт модель достижения добродетели. Он просто пытается воссоздать "Эдем", столь жестоко разрушенный современной патриархальной рациональностью (утверждается, что воссоздаваемая версия должна быть "зрелой формой более высокого уровня", хотя до сих пор не было дано непротиворечивых объяснений того, как такое возможно). Но благодаря историческим исследованиям, уточнившим картину рая, можно надеяться, что эти взгляды будут вскоре заменены более реалистичными.
Я посмотрел на Каролину – кажется, она в порядке. Катиш был мертвенно бледен, но эта бледность могла означать что угодно. Бет внимательно слушала и, похоже, в основном соглашалась с услышанным, но конспекты, которые она так яростно строчила, были полны критических замечаний.
– Вернуться к Единому не значит путешествовать назад во времени: это значит открыть Вневременное, – говорит голос в моей голове.
– Что? Я не понимаю.
– Можешь ли ты указать мне на Бессмертного, присутствующего прямо здесь и сейчас, слышащего этот голос, понимающего данную речь, глядящего на мир твоими глазами? Можешь ли ты указать мне на вневременного Единого, присутствующего прямо здесь и сейчас?
– Вы со мной разговариваете?
– Именно такую более реалистическую оценку досовременного "рая" дал Мишель Фуко. После того, как с благословения самого Фуко его ранние работы использовали для отрицания практически любых аспектов современности (эгоической рациональности, оранжевого мема, эпохи Просвещения), Фуко, как широко известно, отрёкся от значительной части своих ранних работ. В действительности он даже осмеял их, вкупе с их наиболее радикальными поклонниками. Ранние труды Фуко интерпретировались следующим образом: будто бы все современные социальные институты – психиатрические лечебницы, тюрьмы, больницы и школы – основаны на угнетении и являются всего лишь структурами власти, уничтожившими "изначальную добродетель" и человеческую свободу.
– В конечном счёте, Фуко удалось избавиться от подобных наивных представлений о возвращении к добродетели. Идею о том, что "под тротуаром находится пляж", он отверг как смехотворную, ведь, во-первых, она противоречила его собственным историческим исследованиям, а во-вторых, он взял на вооружение усовершенствованную теорию человеческого развития.
На Пауэлл снова накатила волна горячечного интеллектуальноаналитического бешенства, и я практически перестал её понимать. Но сделанный ею вывод мне удалось уловить:
– Итак, я процитирую слова французских историков Гоше и Суэйна (Gauchet and Swain): "Динамика современности не обязательно направлена на исключение непохожего (другого), хотя Фуко и говорит об обратном. Логика современных обществ – это, по выражению Токвиля (Tocqueville), логика интеграции, основанная на предположении об изначальном равенстве людей… Современная история – это история интеграции, а не отторжения". Короче говоря, на самом деле произошло то, что модернизм ознаменовал переход от этноцентризма к мироцентризму.
– Вот видишь! Они спутали регрессию к до-обыденности со свободой пост-обыденности! Вот видишь, Хлоя! Я знал! Я знал!
– Ну, сладкий мальчик, теперь, коль скоро ты это понял, ничто не мешает тебе засунуть свой член мне в рот.
Проходит секунда, вторая, третья, четвёртая.
– Ты чертовски права, Хлоя. И очень проницательна.
– Поэтому в итоге Фуко в большинстве своём отрёкся от модели возвращения к добродетели и взгляда, будто "под тротуаром находится пляж". Ферри и Рено рассказывают об одном широко известном факте: "В 1977 году в одном из интервью Фуко поставил под сомнение истинность тех своих выводов, на основании которых интеллектуальная мода 1968-го создала своего рода Вульгату (Библию по Фуко), посвящённую разрушению механизмов власти (приютов, тюрем, школ и т. д.)" и обнаружению "изначальной добродетели", которую эта власть зарыла в землю. Фуко назвал эти идеи частью левой догматики, "рефреном антиугнетательской песни", в которой пелось, что "сняв слой власти, мы увидим вещи в их первозданном блеске" – короче говоря, что под тротуаром находится пляж. Но теперь мы знаем, что под современным тротуаром находится всего лишь досовременный тротуар, часто ещё менее привлекательный и уж точно не постконвенциональный.
– В общем, всё очень просто, – сказала Пауэлл. – Что находится под оранжевым тротуаром Просвещения? Синий тротуар. Что под синим тротуаром? Красный тротуар. Что под красным? Пурпурный. Под пурпурным? Бежевый. Под бежевым? Обезьяны. Где же в таком случае рай? Чтобы найти его, нужно двигаться в противоположную сторону: к постконвенциональному второму порядку и интегральной добродетели.
И даже дальше! Теперь я знал, что со второго порядка должен произойти скачок на третий порядок, в точку Омега! Конечно, если человечество сможет добраться хотя бы до второго порядка и не самоуничтожится завтра после обеда. Эта зловещая возможность стала моим навязчивым страхом, заполонила мои дни, вторглась с мои сны, заставила дрожать мои дендриты, не позволяла мне идти на контакт с другими людьми, а если такой всё же происходил, обрывала контакт на полуслове, так что все вокруг озадаченно смотрели на меня. Но теперь я был убеждён, что Лиза Пауэлл права и что изначальную добродетель бесполезно искать в прошлом – ей ещё только предстоит родиться, если человечеству не придёт конец…
Пауэлл вернулась к тому, с чего начала.
– В конце концов, Фуко начал высмеивать идею возвращения к добродетели. Как он сам не без иронии заметил: "За стенами приюта – спонтанность безумия, вне пенитенциарной системы – буйство преступлений, под сексуальными табу – свежесть страсти", – и люди часто заблуждаются, думая, что нам следует вернуться к "простым "ура" (да здравствует безумие! да здравствуют преступления! да здравствует секс!)" – их убеждение основано на вере, что "власть плохая, уродливая, бедная, стерильная, монотонная, мёртвая", а всё, "что контролирует эта власть – хорошее, возвышенное, богатое", то есть это и есть те самые "ура" возвращённой добродетели.
– Фуко понял опасность регрессии – попытки обнаружить пляж под тротуаром, а если его там не будет, искусственно выдумать его наличие. Сам Фуко так описал ситуацию: "По-моему, широко распространилась легкомысленная тенденция (с которой всем нам следует бороться) называть главным врагом то, что появилось совсем недавно, в частности, модернизм, как будто он всегда являлся основной формой угнетения, от которой все мы непременно должны освободиться. Сейчас у этой простой точки зрения появилось несколько опасных следствий: во-первых, намерение отыскать некие дешёвые архаические, воображаемые формы счастья, которыми в действительности люди никогда не обладали… Эта ненависть к настоящему порождает опасную тенденцию взывать к исключительно мифическому прошлому".
– И бумерит как раз собирался создать это исключительно мифическое прошлое.
В ту ночь, когда все отправились по домам, я остался у Хэзелтон. Уходя, Джонатан поднял брови и беззвучно произнёс: "О-ля-ля".
– Вы действительно верите, что существует третий порядок, Дух или Бог, которого мы можем познать напрямую? – спросил я.
– Я в этом уверена, – ответила Хэзелтон, в упор глядя на меня.
Я потянулся, чтобы поцеловать её, но она оказалась на несколько дюймов левее, чем я ожидал, так что мне пришлось запечатлеть свой нервный поцелуй на картине Рембо, висящей на стене. Хэзелтон истерически расхохоталась.
– Ээ… Ваши губы холоднее, чем я себе представлял.
– Иди домой, дорогой.
– Но…
– Никогда не знаешь, что ждёт тебя завтра.
Марк Джефферсон вышел на сцену под громкие аплодисменты. Он и в самом деле был примечательным персонажем. Как и большинству людей из ИЦ, ему было пятьдесят с небольшим. Высокий рост, атлетическое тело, коротко остриженные чёрные волосы с белой "галочкой" седины на левом виске, похожей на логотип "Nike" и как будто говорящей о том, что он всегда несётся вперёд. И всё же, несмотря на то, что физическое присутствие Марка было почти пугающим, внутри него было скрыто деликатное миролюбие, казалось, защищавшее его от неприятных и уродливых проявлений жизни.
Слайд № 5: "Никаких фактов – только интерпретации".
– Одна из причин, по которой пишущие культурологи уделяют сравнительно мало внимания фактам и доказательствам, заключается в том, что, с точки зрения крайнего постмодернизма, фактов не существует: есть только интерпретации.
– И что же из этого следует? А то, что любое знание, включая естественнонаучное, объявляется социальным конструктом, а все "факты" – интерпретациями, выбираемыми в соответствии с культурной программой или идеологией. Факты не узнают, а изобретают и навязывают другим, исходя их расистских, сексистских, евроцентристских, логоцентристских, патриархальных и других интересов. Поэтому историки культуры в основном опираются не на факты, а на объяснение истории в соответствии с используемой теорией интерпретации. Например, если мы "знаем", что универсальная рациональность – это источник власти и угнетения, а под тротуаром угнетения лежит чистый, нетронутый пляж, значит, мы можем быть уверены, что Мексика была раем, и просто написать историю завоевания рая, продемонстрировав силу нового исторического подхода и не утруждая себя исследованием фактов.
– Обнаружив очень важную истину, авторы-постмодернисты, как обычно, довели её до абсурда. Вне всякого сомнения, интерпретация является непременным компонентом любого вида знания, но это вовсе не означает, что у знания нет объективных компонентов. Тем не менее, крайний постмодернизм продолжает настаивать, что объективной реальности не существует – есть только интерпретации и конструкты. Но, как отмечает Тодд Гитлин (Todd Gitlin), "люди, обеспокоенные тем, что индустриальная цивилизация под управлением мужских империалистических эго уничтожает мир, создавая глобальное потепление, радостно размахивают оценками учёных, которые, очевидно, на сто процентов уверены, что исследуемые ими объекты существуют в реальности, а не являются всего лишь "конструктами" империалистических эго". И "даже если женщина отчаянно критикует "мужскую" науку и не верит в картезианское противопоставление сознания и тела, она не встанет на пути приближающегося автобуса". Иными словами, смерть под колёсами автобуса – это объективная истина, не зависящая от интерпретации, так что даже люди, утверждающие, будто существуют только интерпретации, сами этому не верят. Да уж, человеческое лицемерие и впрямь безгранично.
Слушатели завертелись и заёрзали на стульях. Ким наклонилась ко мне.
– Марку прощают такие заявления, которые не сошли бы с рук никому другому.
– Потому что он чёрный?
– Может быть. А может, и нет. Дело скорее… не знаю, как сказать… в его энергии что ли.
– А-а.