Тут не соскучишься. Только не рискуй своей собственной жизнью, а также не вляпывай нас, твоих друзей, в жуткую кашу.
Речь была убедительной, Эдвин на какое-то время почувствовал себя пристыженным. Кармен ушла, Лес храпел, Эдвин начистил полный железный котел картошки. В сумерках Лес проснулся, сухо чмокнул губами, вышел на кухню, нашел Эдвина за работой.
- Хорошо, - сказал Лес. - Хорошо. "Кинг Эдвард", лучший сорт, не найти в мире лучше картошки. Не то чтоб я сам ее много ел. Полнит. - Зевая, почесывая голову, стал обуваться с такими речами: - Варево, Вавилон, авиатор. Ява, - добавил он. - Прошу прощения, - извинился. - Просто думаю, чем бы лучше всего заняться нынче вечером. Тебе, я имею в виду. Сегодня у нас снова идет та же опера, да не похоже, чтоб тебе там было безопаснее, чем в любом другом месте. С другой стороны, не станешь же ты весь вечер тут чистить картошку. По-моему, кто хочешь свихнется.
- Я вполне могу, - подхватил Эдвин, - просто здесь оставаться. - У него было тайное намерение пойти поискать Шейлу. Ему казалось, фальшивые дензнаки, возможно, сойдут в темноте, предоставив возможность ездить в транспорте с места на место без большого труда, а также по пути подкрепляться. В самом деле, дела непомерно улучшились. Он прилично одет, с волосами, с деньгами. Фальшивые волосы и аналогичные деньги. Ему гораздо лучше, чем при возвращении от нехорошего жадного Часпера. Часпер больше его не заботил. В конце концов он отыскал свой уровень.
- Ну, - сказал Лес, - тогда хорошо. Слушай, тут полным-полно всякого чтения. - Кивнул на беспорядочную грязную кучу "Пэнов" и "Пенгвинов". - Пара классиков тоже найдется, только я их в шкафу держу. Типа Дж. Б. Пристли, Невила Шата, "Больше нет орхидей". В конце концов, не годится, чтоб каждый их лапал. Да ведь ты - читатель, вроде меня и старика Чарли. - Лес радостно одевался, распевая хабанеру из "Кармен":
Я ублюдок, сама ты шлюха,
Будь ты моею, дал бы в ухо.
И с песней ушел, а Эдвин остался с овощами и с классиками. Еще было рано, поэтому сварил себе картошку, не забыл посолить, поел, сопроводил еду банановой ромовой кашей, которую ел ложкой, зная о ее питательной ценности. Причесывая парик, услыхал стук в дверь. Неужели Боб? Прихватил хлебный нож, дождался более настойчивого повторения стука, потом подумал: "Это должна быть Шейла". Понес с собой к дверям хлебный нож, открыл, замахнулся - и обнаружил на пороге Ренату.
- Na, - сказала она, качнув головой. - Мной за хвоста нет. Утверждать могу так. - И покачнулась, полная доппель джинов.
- Ну? Что? В чем дело?
- Ungeduld, - объявила Рената. - Нетерпение. Вам теперь скажу я. Миссис с бородой художником молодым вашу видели. Давайте мне вы деньги. Скажу, где я вам. - И уверенно протянула руку.
- Откуда мне знать? - сказал Эдвин. - Откуда мне знать, что вы знаете?
- Знаю я, - подтвердила Рената. - Я, дорогой, знаю, мой. Вечером вчерашним, дня предыдущего вечером видели в месте их том.
- Вот, - сказал Эдвин, вручив ей пять фунтов. - Где?
Рената поцеловала бумажку, свернула ин кварто, ин октаво. Джинисто качнулась вперед и шепнула:
- Сохо, Сохо. Под глупым в месте названием очень.
- Но где в Сохо? - спросил Эдвин. - Черт возьми, Сохо большой район.
- Название забыла, - призналась Рената. - Да, ох. Художников для оно. Клуб. - Воздела висевшие по бокам руки, превратившись в распятие. - Большие стенах на картины. Однако не очень хорошие. Nicht so schlecht, - мягко брызнула она слюной. - Nicht so gut.
- Грик-стрит? Фрит-стрит? Где?
- Сохо, - твердила Рената, с кивками тащась купить еще джина. - Туда идите, дорогой, дитя вы бедное, мой. - Эдвин захлопнул дверь, поспешил закончить туалет. В любом случае, это начало, какое-то начало. Полюбовался собой в зеркало, прототипом поэта, поразмыслил, не лучше ли было бы с бородой. Человек будущего, бесконечно пластичный. А также, возможно, гарантированно не узнаваемый Бобом. Но ведь дело в глазах, правда? Обшарив гостиную, он нашел в ящике - среди автобусных билетов, шпилек, пуговиц, сломанных зубьев расчесок, бутылочных открывалок, изолированных проводов, пары гнилых помидоров, подарочных купонов из пачек кукурузных хлопьев, клочьев волос, туго скрученных в комья, грязных открыток, армейской платежной книжки, старой вставной челюсти, пастилок для освежения дыхания, благочестивого ароматизированного служебника, нескольких неразвернутых пачек "Минтос", трезубцев-вилочек для коктейля, четырех-пяти игральных карт, костяшек домино, игральных костей и стаканчика - дешевые пыльные солнечные очки. Они были узкими, должно быть, принадлежали Кармен или ее предшественнице. Однако вполне удобно уселись на его собственном носу и ушах. Таким образом вооружившись и скрыв свою чокнутость, Эдвин приготовился к любым приключениям.
После долгих поисков, шатания по закоулкам, мимо порочных лавок, торгующих рыбой с чипсами, он очутился на прекрасной широкой лондонской магистрали, той самой, где рыскал вчера на рассвете. Заглядывая в многочисленные табачные магазины, наконец увидел искомое: жующую костлявую девушку, нерадивую, уделявшую больше времени поджидавшей подружке, - тоже жевавшей пудингово-пухлой сучке в пластиковом дождевике, - чем покупателям.
- Будьте добры, двадцать "Сениор", - попросил Эдвин, протягивая банкнот.
- Мельче нету? - покосилась жующая девушка.
Эдвин снял солнечные очки, демонстрируя честные, хоть и чокнутые глаза, сказал:
- Извините. - И пострадал от обиженно отсчитавшей сдачу девушки.
- Почти все получите серебром, - объявила она. Такое он получил наказание. Эдвин рассыпался в благодарностях. На улице, наслаждаясь бесплатным дымом, кликнул такси. (Исландское heill: английское health - здоровье; отсюда приветствие "здравствуйте", оклик.) Не даровая поездка, а за настоящие, деньги. Но ведь на самом деле бесплатная, правда? Как знать, с чего начинается, что в действительности tuum и meum?
- Сохо-сквер, в конец Грик-стрит, - сказал он водителю. Вроде разумная отправная точка. Эдвин, сам насквозь поддельный, ощущал определенное родство с поддельными удовольствиями Тоттенхэм-Корт-роуд и Оксфорд-стрит на страдальческом пути к Сохо. Когда слева засверкали Кросс и Блэквелл, шофер уточнил:
- Тут что ли, шеф? - На площади стояла, ползла мешанина машин. Эдвин расплатился, но не расщедрился на чаевые, и пошел на Грик-стрит. Клуб с картинами на стенах. Как попасть в клуб, не будучи членом? Наверно, обождать рядом какого-то члена и попросить провести. Почти как в те времена, когда он дожидался у кинотеатра, просил любого входившего взрослого стать сопровождающим, без которого дети младше шестнадцати не допускались на фильмы определенного сорта. "Опасное неведение". "Чудо рождения". "Человек с отвалившимся носом".
Эдвин прошел долгий путь, не находя клуб художников. Рестораны предлагали все на свете, кроме ростбифа и йоркшира. Кофейные бары с хитроумными приспособлениями: выше "Рай", ниже "Ад", ватерклозет под названием "Чистилище"; "Гнездо Некрофилов"; "Вампир" с кровавым светом, кровавящим кофе. Полным-полно пабов. Наконец, с усилением жажды, он зашел в один, решил, что хозяин ему не понравился, и предложил пять фунтов за двойной скотч.
- Что такое, что такое? - сказал хозяин, разглядывая бумажку на свет. - Вас надули, вот так вот, вас надули, настоящая фальшивка.
- Ну и свиньи, - сказал Эдвин, протягивая честное серебро. - Просто нельзя никому доверять, правда? - Хозяин направился к телефону, поэтому Эдвин выхлебнул виски и вышел.
Наконец вроде бы он нашел, что искал. "КИТАЙСКИЕ БЕЛИЛА". Туда как раз входил негр с бородкой, поэтому Эдвин вежливо проговорил:
- Простите, сэр. Я ищу кое-кого. Может быть, встанет вопрос о покупке картины. Не будете ли добры…
- Если картину хотите купить, - сказал негр, - у меня есть картины. Состоятельный покровитель искусств? - Одновременно ухмыльнулся и улыбнулся: проявление извечной дихотомии художника. - Заходите, - пригласил он. - Внутри мои картины висят. - Открыл дверь, выставив напоказ корпус мужчины в рубашке с короткими рукавами, восседавшего за книгой для посетителей. Эдвин написал свое имя и расписался. Негр, которого, видно, звали Ф. Уиллоуби, откинул гардину. Эдвин снял темные очки, увидел ожидаемое: обносившихся косматых мужчин и девушек в цветных чулках. Помещение было длинное, узкое, шумное, дымное. В конце находился бар, стены были увешаны полотнами. Никаких признаков Найджела и Шейлы. Может, позже придут. Времени, в конце концов, навалом.
- Наверное, мне не позволено заказывать напитки, не будучи членом, - сказал Эдвин. - Поэтому, может быть, я дам вам денег, чтоб вы это сделали вместо меня. - И попытался сунуть в широкую художническую лапу Ф. Уиллоуби свернутую пятифунтовую бумажку. Но Ф. Уиллоуби заявил:
- Любой, кто пришел, может платить за выпивку. Мне большой перно.
- И вы его получите, - посулил Эдвин, с радостью видя, что бармен занят и что он с виду в любом случае ему не нравится. Бармен немножко косил, точь-в-точь как псевдо-Британия, которую ему предстоит получить. Но только Эдвин приготовился привлечь его взор, раздалось общее шиканье, торговля временно прекратилась. Оглянувшись от стойки бара, Эдвин увидел высокого худощавого юношу в очках, в свитере с высоким воротом, с геометрически прямыми волосами, сидевшего на стуле посреди зала, неумело наигрывая на испанской гитаре. Издав два-три кислых простых аккорда, юноша стал декламировать, подчеркивая свои каденции аккордами, якобы на манер псалмопевца:
Тем, кто выход искал и нашел:
Это.
А из дыр вырастают искомые двери,
Для тех, кто выходит, высоко вскинув голову,
точно звери:
Это.
Где дыры?
У мужчины, у женщины, в бутылке, в банке,
в потрепанной книжке, подобранной в грязи
под дождем на железнодорожном полустанке.
А святая святых, а дырая дырых, где
Это?
И еще много всякого, столь старомодного, что уже современного; Эдвин страдал от жажды, но слушал в основном с уважением.
- Это, - объяснил шепотом Ф. Уиллоуби, - "Это". Поэма, - добавил он. - А мои вон, вон там, - ткнул он пальцем; кто-то, видя указующий перст, шикнул. Эдвин увидел ряд небольших холстов, и на каждом был круг. Одни круги больше других; на глухо закрашенных фонах варьировались яростные плакатные тона, но все произведения Ф. Уиллоуби были портретами круга.
- Это просто круги, - шепнул Эдвин. - Круги, вот и все.
- Ш-ш-ш-ш.
- Просто? - переспросил Ф. Уиллоуби. - Просто, вы говорите? Пробовали когда-нибудь нарисовать круг голыми руками?
- Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш.
В последнюю дыру мы выходим на
Это.
Мышь становится львом, когда дыра не дверь,
а пробоина,Выход в
Это:
В клеть. В клеть. (И прозвучал гитарный
аккорд: "КЛЕТЬ".)
- Но ведь, - шепнул Эдвин, - всякое произведение живописи пишется голыми руками, правда?
- Слушайте, - сказал псалмопевец. - Я почти закончил. Не возражаете?
- Наилучшая строчка, - заметил Эдвин.
- Ш-ш-ш-ш. - Девушки казались симпатичней, надув губки в шиканье: ш-ш-ш.
Псалмопевец закончил постлюдией:
Наружная дыра, обнаруженная сквозь дыру,
Не нарушенная наружность, а всего лишь
окружность,
Дырительница, которая нам дырует
Это.
Правая, издававшая аккорды рука оторвалась от струн и демонстративным жестом дернулась в воздухе. Эдвин хлопал громче всех, заказал два больших перно и всего прочего по желанию бармена, получил кучу сдачи настоящими деньгами.
- Насчет круга, - сказал он.
- Был в прошлом один великий художник, - признал негр, - итальянец, он мог это сделать. С тех пор никто больше не может. Только я, - сказал он и хлебнул.
- Но разве от этого повышается эстетическая ценность? - спросил Эдвин. - Зрителю ведь неизвестно, как вы это сделали, рукой или циркулем, правда?
- Рассматривайте изо всех сил, - предложил Ф. Уиллоуби, - никакого укола от циркуля посередине не обнаружите.
- Но допустим, я нанесу там укол, как будто это сделано циркулем, - продолжал Эдвин. - Будет ли хоть какая-то эстетическая разница?
- Слушай, браток, - сказал Ф. Уиллоуби с парижским акцентом, - я их просто пишу. Я не спорю насчет эстетики, ясно? Десять гиней за все.
- Лады, - согласился Эдвин, отсчитывая пятнадцать фунтов. - Мне четыре десятки сдачи.
- За четыре десятки, - сказал Ф. Уиллоуби, - можешь и вон те полотна забрать. - Рисунок довольно приятный: красновато-коричневые, лимонные, желтовато-зеленые завитки.
- Извини, - сказал Эдвин. - В любом случае, твоя очередь платить за выпивку. - Ф. Уиллоуби протолкался купить два простых легких эля, заодно принес Эдвину сдачу. Эдвин почуял быструю пульсацию интереса к нему, задумчивые яркие глаза, устремленные на необычайно щедрого патрона, который за десять гиней купил комплект кругов и обязательно купит еще что-нибудь.
- Пожалуй, мне нравятся работы Найджела, - объявил Эдвин. - Их поблизости нету?
- Найджела? - переспросил Ф. Уиллоуби. - Какого Найджела? Найджела Крампа? Найджела Мелдрама? Найджела Макмура? Найджелов много.
- Найджела с бородой.
- Благослови тебя Бог, - по-диккенсовски молвил Ф. Уиллоуби, - все практически с бородами. А тут никаких их вещей нету. - Он как-то угрюмо взглянул на плачевные главным образом картины на стенах: старомодная стилизация под Кирико с разбитыми колоннами, с лошадьми, больными артритом; пара портретов общеизвестных подруг художников; мертвые натюрморты; нечто в стиле Клее, заколотый мужчина, хлебный ломоть луны.
Пока длился вечер, Эдвин скупил почти все картины. Сокрушался, что столько художников, охотно принявших фальшивые бумажки Боба, обладают столь малым опытом и мастерством визуального наблюдения, но, в конце концов, это их дело. Он начинал себя чувствовать зрелым гангстером. Художники обещали устроить доставку работ, и Эдвин, поразмыслив, дал больничный адрес и назвался Р. Дикки. По-прежнему не было никаких признаков Шейлы и хоть какого-то Найджела, по его это заботило меньше и меньше, пока текло спиртное. Надо отдать должное молодым художникам: они проворно разменяли пятифунтовые-банкноты на вино, спирт и подлинную валюту. В конечном счете клуб вроде бы тоже не пострадал: художник, казавшийся относительно преуспевающим в результате отсутствия бороды, пришел обналичить довольно крупный чек. И вышел с большим количеством фальшивых бумажек, с высоко поднятой головой, презрительно раздув от успеха ноздри. Поэтому на самом деле все было в полном порядке.
Юноша с прямыми волосами и черепашьей шеей Колина Уилсона снова занял стул в центре, ударил по тяжеловесному басовому ми, по дискантному невралгическому ровному ля, по жестяному ре, чистому соль, резковатому си. Потом начал петь увеличившейся по сравнению с прежней толпе очень в те времена популярную у молодых англичан песню: историческую американскую балладу о конфузе британцев на Бостонском чаепитии. Однако Ф. Уиллоуби, Перводвигатель Уиллоуби, по-прежнему, как кольцевой ночной поезд, вертелся по кругу.
- Согласись, - сказал он, - это истинная проверка владения ремеслом. Рубенс мог это сделать? Тот самый, как его, одноухий, мог? А тот большой испанский художник с астигматизмом? Нет. А я могу, правда? Я их отдал тебе слишком дешево, - заключил он.
- Можешь еще фунт получить, - предложил Эдвин. И полез за пятеркой.
А граждане Бостона с перьями на голове
Валятся из трюма с грузом на спине.
Любо, братцы, любо, чайный льет поток,
Дэви Джонс напьется, черт внесет налог.
- Оценка тоже важна, - признал Ф. Уиллоуби. - На самом деле требуются патроны двух типов. Одни с деньгами, другие со вкусом. Пожалуй, хорошее соображение для женитьбы.
- Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш.
- Но, - сказал Эдвин, - если какой-нибудь автомат может лучше…
- Автомат лучше не может.
- Фактически, как фотография, да? - рассуждал Эдвин. - Чего фотография не дает, так это человеческого видения. Но человеческое видение принципиально не идеально. Как раз поэтому идеальный круг…
- Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш-ш-ш.
Эдвин надул губы, ответив поцелуем взъерошенной шикавшей девушке. Поцелуем? Что, секс возвращается?
- Слушайте, - сказал певец. - С меня хватит. Точно то же самое, что при декламации поэмы. Чистая невоспитанность. Либо он заткнется, либо я. - Гитара согласно звякнула.
- Извините меня, - сказал Эдвин, готовя пятифунтовую бумажку. Певец испепелил его взглядом и продолжал:
Грянула Революция славная,
За свободу Америки в бой, братва
равноправная…
В портьерах на дверях клуба возникли Найджел с Шейлой, Шейла в зеленом, в шляпке, похожей на лист.
- Шейла! - крикнул Эдвин, стараясь прорваться сквозь толпу.
- Ш-ш-ш-ш. Ш-ш-ш-ш-ш.
- Шейла! Шейла! - Но на зов Шейла ответила просто формальным взмахом. Мужчина с незнакомыми волосами, где-то когда-то, должно быть, встречавшийся, раз знает ее имя. Эдвин проталкивался, его отталкивали.
- Нельзя ли, - попросил певец, - получить разрешение закончить песню? Еще несколько строчек, и все. Позвольте мне вымолить в качестве одолжения эту небольшую любезность, черт побери. - Загудело сердитое одобрение.
Шейла и Найджел молчаливо переговаривались друг с другом: слишком людно, слишком неудобно, слишком трудно получить выпивку, пошли куда-нибудь, где потише. Слишком много патронов сегодня. (Эдвин слишком хороший патрон.)
Вздернем короля Георга, а раков зажарим,
Пускай катятся к черту, мы им крепкого чаю
заварим.
Шейла с Найджелом уходили.