- Шейла! - закричал Эдвин. Раздавались хлопки, соболезнования певцу, засверкали суровые взгляды на Эдвина. Он отчаянно пытался проложить дорогу к своей уходившей жене. - Шейла!
- Я не сгожусь? - сказала бесстыжая меднолобая женщина, не художница, просто торговка, принужденная к членству во множестве клубов запретом министерства внутренних дел на уличную мелочную торговлю. Она могла предложить богатому Эдвину плоть, - лучше краски. Певец, схватив гитару за шею, шагнул к Эдвину и сказал:
- Дурные манеры, вот чего я иногда терпеть не могу. Еще меньше терплю целенаправленные оскорбления. - И схватил Эдвина за пиджак. - Требую извинений.
- Почему? За что? Слушайте, вон там моя жена. Я должен к ней подойти. Ради Христа…
- Ты же Шейлой меня обозвал. Я хорошо слышал. Ты весь вечер меня доставал. Ну, я этого не потерплю…
Эдвин сбросил пиджак и попробовал улизнуть. Певец потянулся к воротничку Эдвина. Эдвин, разозлившись, толкнул его. Певец схватил Эдвина за волосы, которые, к его ужасу, мигом остались у него в руках.
- Ну, гляди, чего наделал, - сказала меднолобая женщина. - Ответишь за это.
Байронический парик уже начал быстрый путь по клубу на уровне голов, как в игре в фанты, когда все боятся, что музыка вдруг остановится, и психопатически передают фант. Эдвин погнался за ним. Ф. Уиллоуби не помогал; он по-негритянски хохотал, обнажая надгробные плиты зубов. Парик достиг стойки бара, угнездился в небольшом пространстве над косоглазием бармена. Потом быстро завершил эллиптическое движение, вернувшись под бурные аплодисменты к Эдвину посредством шерстяной девушки, неуклюже сделавшей реверанс.
- Не особенно обращай внимание, милый, - посоветовала меднолобая женщина. - Пускай смеются, если хочется. Лысые мужчины, по-моему, привлекательные. - Она сама была привлекательной, хоть и меднолобо-бесстыжей: дерзкое медное тело, крутые плотные завитки волос медного цвета, груди под горчичным свитером сулили медную твердость. Подобное утверждение было милым с ее стороны. Эдвин выбрался, глянул направо, налево. Ни того, ни другого не видно. Наверно, поймали такси. Или очутились в каком-нибудь баре поблизости. Трудоемкое это и пьяное дело - искать свою жену.
Глава 22
Пока речь шла о розысках по пивным, проблема заключалась во времени: очень уж мало его оставалось. Вскоре совсем не осталось - бармен четвертого бара объявил о закрытии. В каждом из трех первых баров Эдвин приобретал двойной скотч, двадцать "Сениор Сервис" и четыре фунта двадцать шиллингов с пенни, постоянно оглядываясь в поисках Шейлы. Радуясь нарастающему приливу подлинных денег в брючном кармане, начал гадать, зачем он ее ищет. Потом вспомнил: любовь. Вон оно что, любовь. Так он и знал, должно быть что-нибудь.
- Сними с головы эту штуку, - сказала медная женщина. - Гораздо без нее симпатичней. Честно. Люблю лысых мужчин. - Бармен объявил, что заказы последние, и она подошла к стойке бара. - Спасибо, милый, - сказала она. - Мне то же самое, что тебе, и лучше купи бутылку с собой.
- С меня хватит, - отказался Эдвин. - Хорошенького…
- Ни за что на свете, - заявила она. - Еще не вечер, а ты такой красивый, - и исполнила те самые легкие ритуальные колебания бедрами, которые порой проделывают женщины.
- На самом деле, это я должен был бы сказать, - заметил Эдвин.
- Не бери в голову, - отмахнулась она. - Хватит времени для комплиментов. И, - сказала она бармену, беря свой двойной скотч, - вот этот джентльмен хочет купить навынос бутылку "Мартеля" три звездочки. - Эдвин протянул еще пять фунтов.
- Да у тебя их навалом, шеф, - добродушно заметил бармен. - Сам рисуешь, или как?
- Сам, - сказал Эдвин. - Неплохо для любителя, правда? - Все от души посмеялись над этим шутливым обменом репликами.
- Милый, как тебя звать? - спросила женщина.
Эдвин быстро сообразил и сказал:
- Эдди Рейлтон.
- Кому ты мозги пудришь? Эдди Рейлтон играет по телику на трубе. То есть, надо бы сказать, играл. Он теперь доктор. Да, говорят, завтра вечером снова будет играть. Обалденно смотрится.
- Ладно, - сдался Эдвин. - Сдаюсь. По-настоящему меня зовут Боб Каридж.
- Ой, какое милое имя. Как у большой овчарки или типа того. Правда, прелесть? На самом деле надо бы волосы зачесать на глаза. - Эдвин послушался, низко надвинул парик. Она благодарственно громко расхохоталась, и он спросил:
- А тебя как зовут?
- Корал, - не без жеманства отвечала она. Забавно, подумал Эдвин, умение женщины приобщиться к своему имени, тогда как для мужчины это просто нечто ему принадлежащее. Имя отчасти смягчало ее металлургическую жесткость, привлекало внимание к губам, ногтям; благодаря его ассоциации с морем глаза приобретали цвет зеленой морской волны. Впрочем, имя, возможно, не настоящее.
Бармен объявил, что пора закрываться; мокрое полотенце задрапировало пивные крапы.
- Ты ведь на всю ночь хочешь, правда? - сказала Корал. - Не просто по-быстрому позабавиться перед последним поездом?
- Ну, - сказал Эдвин, - идти мне некуда. Я имею в виду, не хочу возвращаться, спать втроем в постели со всеми этими овощами. Думал пойти в отель или еще куда-нибудь.
- Знаю самое что ни на есть подходящее место, - заявила Корал, беря его за руку.
- Но, - объяснил Эдвин, - я должен объяснить. Не думай, будто дело в деньгах или еще в чем-нибудь, можешь все получить, что захочешь, только, видишь ли, есть осложненьице.
- В чем дело? Господи, холодрыга какая. - Было определенно холодно; холод восседал на улицах персонификацией холода. - Такси! - крикнула Корал. Эдвин перехватил бутылку "Мартеля" на манер дубинки, ибо ему не понравился вид каких-то итальянизированных антропоидов впереди. - Такси! - снова крикнула Корал, и подъехало такси.
- Ты, да? - сказал шофер.
- Ты, - передразнила Корал. - Что за "ты", когда она дома? - И назвала отель за Тоттенхэм-Корт-роуд.
- Суть в том, - сказал Эдвин, когда они тронулись, - что есть определенное осложнение. Называется: отсутствие либидо.
- Порядок, - заверила Корал. - У меня времени полным-полно. Не возражаю, если ты не чокнутый. Да я с первого взгляда увидела, что ты не чокнутый. Всегда можно сказать по глазам. Никогда не поверишь, даже наполовину, чего порой требуют.
- Суть в том, - сказал Эдвин, - что я фактически требовать ничего не могу.
- Был один, - рассказывала Корал, - приволок меня к себе домой, а дом полный гробов. А в одном сбоку дверца, чтоб выбраться. Дикость? Никогда не видала ничего подобного. Да платил он пять никеров за каждый гвоздь, а дела шли неважно, когда янки свалили. Ну, давай гвозди вколачивать, сам орет: "Приготовься отправиться и предстать перед Господом", а я внутри трясусь, как лист, будь я проклята, только надеюсь, та самая потайная дверца не подведет. Так и было, иначе я тут тебе не рассказывала бы про это, правда? А другие все отдадут, лишь бы их отхлестали. Все, чего пожелаешь. Скажи своим звездам спасибо, что моей профессией не занимаешься, не имеешь дела со всякими чокнутыми, больше ничего сказать не могу. Мне нормальные вполне годятся, можно чуточку пообжиматься до и после. - И немножечко пообжималась с Эдвином.
- Суть в том, - сказал Эдвин.
- Прибыли, - объявила Корал. - Не особенно раскошеливайся на чаевые этому хаму. - Эдвин расплатился настоящими деньгами, за что шофер особой благодарности не проявил. ("Пятифунтовой бумажки, вот чего ты заслуживаешь, дружок", - подумал Эдвин.) И регистратору в отеле заплатил вперед подлинными деньгами. С виду отель не был чисто функциональным: имелась крошечная комнатка с телевизором, служитель проводил их наверх без подмигивания и ухмылок. В спальне стояла домашняя двуспальная кровать, под ней льдисто поблескивал ночной горшок; электрический камин, счетчик шиллингов. - Холод адский, - воскликнула Корал. - Открой бутылку, дай дернуть. - Эдвин в поисках шиллингов вывалил на постель серебро. - И десять хрустов заодно на каминную полку, - сказала Корал. - Потом можно будет позабыть про деньги, понятно?
Они сели в кресла у огня, попивая бренди из одного стакана для зубных щеток.
- Люблю мило поговорить, - призналась Корал, - прежде чем взяться за дело. Как-то больше по-человечески получается. И приятно поболтать с образованным, вроде тебя.
- Суть в том, - сказал Эдвин.
- Я и сама училась. Книги, музыка и так дальше. И что это дает? Что это тебе дало? Облысел раньше времени от учения, осмелюсь сказать, зачитался книжками, по глазам твоим вижу. Не то чтоб мне не нравились лысые головы. Я лысые головы очень даже люблю. Сними-ка эту штуку, - сказала Корал. - Правильно. Прелесть. По-настоящему привлекает. - И нанесла на скальп Эдвина липкий поцелуй. Потом несоблазнительно задрала юбку, принялась отстегивать чулки. - В постели теплее, чем в комнате, - заявила она.
- Суть в том, - сказал Эдвин, - что я не могу.
Корал остановилась, держа в пальцах подвязку.
- Чего не можешь? - спросила она, не сводя с него глаз. - На войне чего-то отстрелили или еще что-нибудь?
- Нет, нет, не то, все в порядке. Я просто не могу. Отсутствие либидо. - Эдвин сглотнул. - Так это называется.
- Ты уже говорил, - напомнила Корал. - Это еще что за член?
- Это не член, - объяснил Эдвин. - Просто я не способен почувствовать интерес. Ни к одной женщине. Поэтому моя жена ушла с другим мужчиной, с бородатым художником.
- С бородами нисколько не лучше, - заметила Корал, качнув головой. - С волосами нисколько не лучше. Вот тут Библия ошибается. Хотя меня волосы не особо волнуют. Так или иначе, что ты хотел сказать своим замечанием? Насчет интереса к женщинам?
- Пожалуйста, - попросил Эдвин, - не сердись из-за этого. Это вовсе не значит, будто я не считаю тебя привлекательной. Ты очень привлекательная. Только я ничего не хочу в связи с этим, и все.
- Тебе, что ли, больше с мужчиной понравилось бы? Ты, что ли, гомик? Тогда какого черта ко мне привязался?
- Ничего я не привязывался, - возразил Эдвин, - как тебе отлично известно. И нечего жаловаться. Вон деньги на каминной полке. Можешь просто уйти, правда? Десять хрустов ни за что ни про что.
- Правильно, - сказала Корал. - На мороз меня выставить. Выставить дурой чертовой перед администрацией. У меня тоже гордость есть, правда?
- Но ведь для тебя, - сказал Эдвин, - это, конечно, лишь способ зарабатывать деньги?
- Ох, деньги, - хмыкнула она. - Деньги - неплохо, по-моему. Только жизнь ведь не может быть просто в деньгах, и ни в чем больше, правда? Серьезно. Меня это обижает. Уязвляет в самое больное место. Я хочу сказать, ты не гомик, не чокнутый, на войне ничего не отстрелено. Потом я раздеваюсь, ложусь вон в ту постель или тут перед камином, а ты можешь только сказать, будто не интересуешься. Да еще с такой лысиной.
- И это действительно все, что есть у вас, девочек, на продажу? - сказал Эдвин. - Пассивность? Просто становишься вещью, куда время от времени грязную водичку сливают? Чтобы уязвить меня в самое больное место?
- Ты хочешь сказать, - изумилась Корал, - первый раз? Никогда раньше не пробовал? Я у тебя первая буду?
- Ну, не будешь ты первая, - сказал Эдвин, - как тебе отлично известно. Впрочем, - поправился он, - полагаю, да, первая. Никогда нужды не было. Понимаешь, я рано женился. Я имею в виду, никогда еще это не делал за деньги.
- И сейчас не придется, - объявила Корал, - если будешь разговаривать в таком тоне. У меня тоже есть чувства, как и у любого другого. Не собираюсь терпеть оскорбления.
- Прошу тебя, пожалуйста, - попросил Эдвин. - Я тебя не оскорбляю. Пожалуйста. Ты мне нравишься. Ты, по-моему, милая. Но я попросту ничего не могу. Вот и все.
- Ну, нет, - сказала Корал, - не все. - Поднялась с кресла, воинственно сдернула свитер, взялась за пояс для чулок, словно перед наступлением застегивала портупею. - Ты тоже раздевайся, - велела она, - иди грей постель. Скоро увидим, можешь ты чего-нибудь или нет.
Глава 23
Эдвин проснулся виновато поздно. Знал, что поздно, слыша громкий шум Лондона за работой. В любом случае, громкий шум Лондона. Корал ушла, оставив на своей подушке свернувшийся кошкой парик. Эдвин обессилел, но чувствовал большой аппетит. Вызвал в памяти рассеянные фрагменты ночи, грубо сложил воедино, как разорванный документ. Девка тяжело потрудилась. Заработала свои десять фунтов, которые - он видел - исчезли с каминной полки. Понадеялся, что проблем с ними у нее не будет. Голый вылез из постели, поежился, включил электрический камин. Ничего не засветилось; он вспомнил: они не позаботились его выключить вчера ночью. Полез в карман за шиллингом, с интересом узнал, что все серебро исчезло. И банкноты пропали, фальшивые и настоящие. Ладно, наверно, она заслужила. Только все же хотелось бы заплатить за какой-нибудь завтрак. Оставила все сигареты - добычу из нескольких одураченных пабов - и спички. Любезно с ее стороны. Эдвин надел брюки, рубашку, носки, бессистемно умылся в тазу, вытерся простынями. Девка тяжело потрудилась: многочисленная колонна тракторов-тягачей, чтоб расколоть соломенный арахис. Нет, это уж чересчур. Получено решительное доказательство возможности реабилитации: блестка золота в реке. Эдвин окончательно оделся и, прежде чем надеть парик, внимательно исследовал голый скальп незнакомца. К тому же там что-то росло: нечто вроде пушка, осязаемого на ощупь. Превратившись в сносного поэтика с растительностью, он, не испытывая полного неудовольствия, приготовился выйти. Карманы набиты сигаретами. Есть спички. Девка мудро сказала, деньги - еще не все. Только он чертовски голодный. Могла бы оставить, как минимум, фунт. Два фунта.
Эдвин спустился по лестнице в вестибюль. Дежурил другой регистратор, с фамильярной радостью приветствовавший его.
- Дама записку оставила, - сообщил он, протягивая свернутый клочок туалетной бумаги. Неподписанное послание гласило: "ВРУН". Места много, могла бы поговорить, правда? Врун, надо же. - У нас тут всякие бывают, - сказал веселый регистратор. - Каких только нету людей.
Шагая по деловой улице к большой цепочке ресторанов, владельцы которых во время войны кормили его индивидуальными фруктовыми пирогами, Эдвин сочинил литанию по самому себе:
Несоблазнительный соблазнитель,
Трахальщик бедных трактирщиков,
Котик котельного мафиози,
Чистильщик Часпера,
Молотильщик мебели,
Виртуозный врун,
Фальшивобанкнотчик
И бесплатноед -
Молись за нас.
С изумлением увидав на часах в часовой мастерской почти половину двенадцатого, поспешил к большому ресторану, с восхищением обнаружив безумное дробление и обособление, исключающее - для буквально мыслящих - возможность полного сбалансированного питания. Ибо там был кофейный бар, зал бифштексов, куриный гриль, картофельный кабинет (С Пылу С Жару Джамбо Мерфи Кусочками С Маслом), кондитерская, даже нечто вроде джунглей под названием "Мир Салата". Со временем Эдвин нашел бар "Пиквикский Завтрак", сел у стойки на стул, умышленно неудобный, и просмотрел меню. "С шести утра для Ранних Пташек до Полуночи для Полуночников", гласило оно. Прелесть. Усталая девушка (для нее никаких Пиквикских Завтраков) в высоком поварском колпаке приняла у него заказ. Он заказал оладьи с кленовым сиропом, пикшу с двумя вареными яйцами, свиную колбасу, бекон, rognons sautes, тосты с горчицей, мармелад, много кофе. Разнообразные пиквикские персонажи одобрительно поглядывали сверху вниз со стены. Увидев фрикативно-билабиального Сэма Уэллера, вспомнил о своей популярной статейке. Потом. Полно времени. Тем временем много чего можно было сказать насчет сексуального упражнения, фактически возбудившего вот такой аппетит. Эдвин с радостью отметил живой спрос на завтраки и удобно расположенный ватерклозет "Муж.". Прелесть.
Ел, как ворон, срыгнув по завершении богатый контрапункт ароматов. Покончил с кофе, закурил сигарету, увидел, что девушка-подавальщица хлопочет над гигантской урной, издававшей сдавленный звук. Встал со стула, пошел к "Муж.". Снял там галстук, парик, засунул под рубашку. Вышел, шаркая, старый, согбенный, прихватив швабру в уборной. Не спешил, даже мешкал, бросая на завтракавших цензорские голодные взгляды. Потом похромал к двери, трясясь, нерешительно посмотрел вправо, влево, медленно поплелся за угол. Легко, все чересчур легко. Теперь пора в "Якорь", в темных очках, чтобы спрятаться от возможного Боба, где, наконец, безусловно, окажется Шейла, любящая и встревоженная, все уже слышавшая; но, возможно, теперь она рада будет узнать о его исцелении. Об исцелении? У него есть доказательства. Вернулось желание. Восстановилось нормальное обоняние. Никаких больше обмороков.
Будущее? Не валяй дурака, будущего не существует. Жизнь одним днем чрезвычайно стимулирует и на удивление легка, думал он, выковыривая языком из заднего зуба колбасный хрящ.
Нужно, однако, немножечко денег, на пинту, если Шейла объявится поздно или, возможно, сегодня совсем не появится. В конце концов, нету никакой особенной спешки с Шейлой. Эдвин увидел публичную библиотеку, Рескина, засиженного голубями, изъеденного копотью, и вошел. В вестибюле слева и справа располагались уборные, он проследовал в одну, где его стошнило приблизительно пинтой мочегонного кофе, приладил парик, повязал галстук, приготовился к дальнейшим мелким преступлениям. Неужели к преступлениям в самом деле? Он ведь не только берет, но также и дает: теперь в "Муж." были две швабры.
Эдвин вошел в читальню, многолюдную, мрачную. Обшарпанные мужчины стояли у откидных планшетов с газетами, точно каторжники у ступального колеса; здесь увядало редчайшее остроумие фельетонов, сообщения о графских разводах становились похабными. Старики на стоявших рядами фабричных скамьях читали в тесных обитых перегородках издания цвета молитвенников с выцветшими золотыми заглавиями: "Девятнадцатый век и далее", "Газета для птицеводов-любителей", "Парламентский журнал", "Ежеквартальник адвентистов седьмого дня", "Церковный органист", "Домашнее свиноводство". Один старик издал громкий лающий смешок, - вряд ли над чем-то увиденным в "Панче". Эдвин пошел к полкам с заплесневевшей Британской энциклопедией и "Боевыми кораблями" Гроува и Джейна. Выбрал довольно недавнюю, еще в чистой обложке, книгу по геральдике, не все страницы которой были попорчены библиотечными штампами. На формуляре стоял регистрационный номер, но экслибрис отсутствовал. Открыто сунув книгу под мышку, Эдвин, спокойно мыча, точно старец на солнышке, перекрутил планшеты с газетами, просмотрел заголовки. Отметил растерзание девушками-поклонницами очередного поп-певца-тинейджера; арест продавца контрабандных часов - к сожалению, не Боба; зима будет суровой; американский президент хочет мира. Интересно. Лениво, по-прежнему тихо мыча, вышел из читалки, вернулся в уборную. Там очень осторожно отодрал формуляр, путем неспешного анализа убедился, что книга теперь сирота. Вышел из здания с геральдикой под мышкой, отыскал улицу книг секонд-хенд. В самом что ни на есть темном на вид магазинчике работал вертлявый дерганый мужчина в трех очках. Эдвин запросил пятнадцать шиллингов.