- Выяснилось, - пояснил он, - что в моей библиотеке уже есть экземпляр. Не всякому даже самому ненасытному любителю предмета требуется более одного. - Против предложенных пяти шиллингов возразил, но в конце концов принял.
До чего легко жить в этом мире, в огромном невинном доверчивом Лондоне. Назад к природе; повсюду растут плоды, только рви. Действительно, только дурак вернется к тяжкому труду преподавания лингвистики под солнцем Бирмы. Полный ли он дурак, Эдвин еще не решил.
Глава 24
- Вот он, - закричал Гарри Стоун, сильно толкнув Эдвина, как только тот шагнул в бар. - Де вы были, проклятье? Де-то сляется без разресения, кода весь этот проклятый город за ним гоняется. - Лео Стоун и Лес укоризненно на него смотрели, наряду со всеми прочими за пределами круга, который Гарри Стоун заразил своим горьким воплем. - Даем вам полсяса, - пригрозил Гарри Стоун, - всего полсяса, а потом запрем у себя, независимо, будут там две немеские суськи или не будут. Видис, - обратился он к Лесу, - низя тебе доверять. Порусили тебе присмотреть, и сто выело? Он удрал, токо к носи вернулся.
- Слушайте, - сказал Лес, - я этого не перевариваю. Человек рожден свободным, и кругом в цепях, как сказал Дж. Б. Пристли. Просто недостойно запирать человека против его воли. Я так понимаю, у него должен быть здравый смысл. Если человек не может сам себя разумно вести, тут уже никто ничего не поделает.
- Это, - объявил Гарри Стоун, источая страсть всеми органами и членами, - исклюсение. Он не хосет или не мозет разумно себя вести, будь я проклят. Не собразает, как вазно сбересь эту лысую голову до завтраснего весера. Как бы все не поело псу под хвост, - говорил он, подняв взор на парик Эдвина. - Один Иисус Христос знает, сего он с ней сотворил. Ну-ка, глянем. - Сорвал с Эдвина кудри, метнулся пантерой вкруг голого скальпа. - Надо бы хоросенько пройтись, - заключил он, - а так все в порядке. Хотя удивительно, будь я проклят, уситывая, сто он всю нось невесть сем занимался. Ну, - скорбно сказал он, толкнув Эдвина, - нахлобусивайте обратно, а потом пойдете при Лео и мной.
- С Лео и со мной.
- При Лео и мной. Проклятье, я тоже пойду. - И Эдвин был немедленно эскортирован из бара близнецами Стоун, крепко державшими его с обеих сторон, и псом Ниггером с бесконечным лаем и прыжками.
- Моя жена, - сказал Эдвин. - Что насчет моей жены?
- Васей зене нам приелось наплести кусю клятого вранья, - сообщил Гарри Стоун. - Для идеальной завтрасней сохранности вот этой вот головы.
- Значит, вы ее видели? - сказал Эдвин, стараясь вырваться. - Где вы ее видели?
- Она сейчас в баре-салуне, - сказал Лео Стоун, - выпивает с тем самым бородатым молокососом. - Эдвин рванулся сильнее, и пес на него зарычал.
- Не говорил бы ты этого, Лео, - упрекнул Гарри Стоун. - Теперь он у нас возбудился, а это голове не к добру. Сюда слусайте, - горько сказал он, - не друг она вам, васа миссис. Знаете, сто стряслось? Посла она, понимаес, в больнису, взглянуть, как вы там, а ей говорят, ноги сделал, все зутко беспокоятся. Так она собралась обратиться к закону, расставить по всему распроклятому городу полисейский кордон, стобы вас отловить. Собралась заявить, мол, вы зутко опасный, вас таки надо поймать и засунуть обратно.
- Ох, - сказал Эдвин. - И она это сделала, да?
- Да, - сказал Гарри Стоун и, клацнув зубами, добавил с ядовитой квинтэссенцией горечи, с дистиллированной сокровеннейшей сутью желчи, полыни, алоэ в одном слове: - Зенссииа.
- Да только она никогда не узнает, где вы, - вставил Лео Стоун, - то есть узнает, когда поздно будет. Еще долго не выйдет из бара-салуна "Якоря".
- Почему? Как?
- Вы сто думаете, - сказал Гарри Стоун, - будто мы с ним без мозгов, вроде вас, хоть вы и распроклятый перфессер. Не видите своими глазами, проклятье? Не видите, треклятый грузовик застрял там, в переулке, никто не мозет ни войти, ни выйти, все надолго заперты в салуне? Да ведь там дверь салуна, - встряхнул он Эдвина, - вон в том переулке. Нынсе кое-кто на работу не попадет, - скорбно объявил он, - если тот самый софер свое дело не сделает подобаюссим образом.
- Но, - сказал Эдвин, - если б я объяснил, если б я доказал… Знаете, ведь теперь со мной все в порядке. Я излечился. Всегда знал, что операции на самом деле не требуется. Если бы я ей мог объяснить… - Но его уводили от жены все дальше и дальше. - Телефон там есть? - допытывался он. - Если б я мог поговорить…
- Нету там телефона, - отрезал Гарри Стоун. - Токо будка серез дорогу, никто до нее добраться не смозет. Ну, теперь вам несего ни о сем беспокоиться до завтраснего весера, ясно? Кода приз завоюете, хватит времени для беспокойства, да тода узе беспокоиться будет не о сем.
- Какого вы ей вранья наплели? - спросил Эдвин.
- Ничего особенного, - заверил Лео Стоун, толкнув его в левое плечо. - Говорим только, будто вы живете с одной старой стервой где-то возле Степни. Говорим, стерва вроде мамаши, хлопочет про вас. А чтоб она не особенно беспокоилась, говорим, вы нет-нет да опомнитесь. Тут она и затеяла насчет обратиться к закону.
Они подходили к высокому фасаду эпохи Регентства, благородному в своем упадке; бывшая фамильная целостность ныне злобно расклевана на бесчисленные клетушки для съемщиков.
- Вот, - с отвращением сказал Гарри Стоун. - Вот тут вот мы торсим при крайнем неудобстве.
Через два пролета голой лестницы с ободранными, висевшими клочьями оригинальными обоями эпохи Регентства на стенах дошли до двери, давно лишившейся краски. За ней оказалась большая высокая комната с двумя кроватями. В одной лежала Рената, в другой две плоскогрудые девушки, которых Эдвин помнил по тому самому воскресному дню в клубе, - немецкие девушки, нашедшие его шлепанцы. Они молча, спокойно, эффективно спали; Рената нерегулярно всхрапывала и булькала.
- Вы токо поглядите на них, - с омерзением предложил Гарри Стоун. - Вставай, - крикнул он, - проклятая немеская корова, - и, атлетически высоко вскинув ногу, пнул презентабельный зад Ренаты.
- Вот этого не надо, - сказал Лео Стоун. - Не забывай, это я с ней живу, а не ты. - Впрочем, тон его жестким не был.
- Сутис? - отвечал его близнец. - Мы с ней оба зивем, прости Господи; хотя, если хосес, сам мозес пнуть. - И отвернулся, точно его тошнило.
Рената проснулась с невидящим взором, долго чмокала губами.
- So, - сказала она. - Wieviel Uhr?
- Время вставать таки с этой треклятой кровати, - сказал Гарри Стоун, - и поставить хоть сто-нибудь на плиту. Никто из нас не ел с последнего воскресного завтрака. - Применительно к близнецам Стоун, подумал Эдвин, это, возможно, буквальная правда, но, вновь проголодавшись, не стал отделяться от общего голодного крика. Рената села на краю кровати, зевая до смерти; прыгали, колыхались большие тевтонские груди, мозолистые ноги плоскостопо стояли на голом полу. Прозевавшись, она, видно, узнала Эдвина.
- Мой ты дорогой, - кивнула она. - Фунтов пять вчера, да, я на доппель джин вечером пропила. - И как бы с изумлением тряхнула головой. Потом надела туфли, мужское пальто, видно взаиморазделямое как с Лео, так и Гарри, и довольно миролюбиво занялась поисками еды.
Эдвин сел на свободную теперь кровать, оглядел комнату. Было там изрядное окно эпохи Регентства с видом на телеантенны и осеннее небо. Был комод с ящиками, гардероб, оба того типа, что нередко фланкируют двери мелочных лавок; богатая радиола за семь фунтов, блеявшая, как старуха, пытающаяся говорить на языке молоденьких девушек. Был газовый камин, газовая горелка и счетчик. Рената открыла горелку, но шипения не слышалось; чиркнула спичкой, огонь не загорелся.
- Шиллинг, - сказала она, - иметь надо.
Лео Стоун оглянулся так, словно у него была сломана шея, и молвил:
- Вчера была груда шиллингов. Что ты с ними сделала, а? Что ты сделала с грудой шиллингов, которую я собрал, ползая зачастую на четвереньках в этом районе, столь жадном до проклятых шиллингов для старых дев-сиделок, претерпевая смертельные муки и унижение перед лицом частых отказов, а? - Это был новый Лео Стоун, без драматических и торговых голосовых масок. Он приближался к своей любовнице, как обезьяна со сломанной шеей, с застывшими руками-крюками. - Шиллинги, шиллинги, шиллинги, - произнес он крещендо. - Что должно было пойти на подкрепление, на тепло и питание, уходит на джин. Так, верно? На джин. Сколько раз я приходил усталый домой, жаждая еды и уюта, - право каждого человека, независимо от цвета кожи и вероисповедания, - и вместо этого обнаруживал, что газа нет и на него нет денег? Вот какой награды удостоился я за то, что холил и лелеял ту, кто по всем основаниям враг? Да, враг, клянусь Богом. Ибо дом рабства в нынешние времена - это проклятый Дойчланд. Ах, ja, ja, richtig. Вот они, проклятые побежденные, купаются в роскоши, жиреют, жируют на еврейском поту, транжирят собранные на газ шиллинги, превращают их в джин для чертовой старой шлюхи, пропитанной джином, обожравшейся кислой капустой, в какое-то проклятое, ублюдочное и никчемное черт его знает чего для никуда не годной бездельницы, отвратительной и непривлекательной шлюхи. - Он перевел дух.
Гарри Стоун сказал:
- И я тозе так думаю.
Две немецкие дочки крепко спали в блаженном мифе: кольцо в лесу, стерегущий дракон, блистательный герой с мечом. Реиата громко сказала:
- Ach, жид. Жидовская свинья. Сало жидовских свиней для утучнения земли Германии. Больше хорошего ничего.
- Возьми свои слова назад, - сказал Лео Стоун, подходя ближе. - Возьми назад проклятую клевету, или я глотку тебе перережу вот этим вот хлебным ножом. - Рената заметно все больше пугалась. - Сейчас же, - сказал Лео Стоун, хватаясь за лацкан пальто, - возьми их назад.
- Жидовская свинья и собака, - настаивала Рената. - Жидовское сало на мыло для мойки свинарника. - Лео Стоун с озаренным долгой ненавистью своего народа лицом провозгласил:
- Единственное хорошее, что когда-нибудь у вас в Германии было, - евреи. Так?
- Нет, нет. Евреи свиньи. Ох, - сказала Рената, обхватывая себя руками, - да, да. Евреи хорошие, очень хорошие. Хватит теперь, свинья жидовская. Евреи очень хорошие.
- Вы, - яростно обратился к Эдвину Лео Стоун, - образованный. Кто великие люди Германии? Писатели и всякая дребедень?
- Ох, - сказал Эдвин. - Слушайте, у меня тут завалялись два шиллинга. Давайте зажжем огонь, ради бога. - Гарри Стоун подошел, скорбно забрал два шиллинга, зажег газовую горелку. Миниатюрные язычки пламени с шипением уютно горели. - Ну, - сказал Эдвин, - Гете, Шиллер и Гейне. Коцебу, Вагнер, Шуман. Ницше, Кант, Шопенгауэр и Бетховен. Ганс Сакс и Мартин Лютер.
- И все они были евреи, да? - грозно уточнил Лео Стоун. - Каждый этот немецкий ублюдок - еврей. Скажи да, будь ты проклята, или я с тобой разделаюсь.
- Нет, нет, - сказала Рената. - Да, да, - поправилась она. - Все евреи. Гитлер - грязная свинья чертова. Тоже еврей.
Лео Стоун уронил смягчившиеся руки.
- Пока ты помнишь, - предупредил он, - кто тут хозяин. На самом деле проблем нам не надо. Мы хотим любви, мира, согласия, как учили в старые времена. Мы хотим шиллингов в счетчике и готовой горячей еды, как только попросим. Ну, давай пошевеливайся. - Газовая горелка источала шипящий яд. Рената зажгла конфорки. Лео поцеловал ее в щеку. Все было забыто.
- Я тут таки думаю, - сказал Гарри Стоун, - мозно вон тех двух использовать. - Его печальные задумчивые глаза устремились на спящих сестер. Эдвин сказал:
- Разве клуб сегодня не откроется?
- Сутите? - закричал Гарри Стоун. - После визитов закона? После того, как вы отклюсились, внусив им подозрения? Нам придется на время поглубзе залесь.
- Кажется, я тебя понял, - сказал Лео Стоун. - Одеть и использовать в качестве пары подружек невесты. А он пусть возьмет в руки какую-то палку и следует взади. Типа на коронации.
- Правильно, - подтвердил Гарри Стоун. - Вон та занавеска сгодится. - И действительно, одним концом к багету над окном прикреплена была тонкая, побитая молью, длинная красная как бы фланель.
- Эти девушки, - сказал Эдвин. - Чем они занимаются на самом деле?
- Ну, - сказал Лео Стоун, - знаете, ночной работой. Мы не совсем в курсе, чем именно, по чем-то занимаются вместе. Две хорошие девушки, если узнать их поближе. Мы зовем их Лили и Марлен. - Мать их тем временем жарила какую-то чесночную мешанину и напевала:
Mit blankem Eis und weisscm Schnee
Wcinachten kommt, juchhe, juchhe!
При упоминании о Рождестве она тихо заплакала, роняя слезы на сковородку, думая о Младенце Христе, о свечах, о тихой снежной ночи, о звоне пивных кружек. Лео Стоун сказал:
- Господи Иисусе, чуть-чуть не забыл. Мне ж надо репетировать. Правда, мысль неплохая, на нем испробовать.
- Токо песню? - уточнил Гарри Стоун, протянув трость своему близнецу.
- Только песню. Прочее могу экспромтом. Знаешь: простите за чуточное опоздание, просто от непроходимости пострадал по дороге. И тому подобное. Вполне легко выходит. Свет, - скомандовал он. - Музыка. - Никакой музыки не прозвучало, однако Гарри Стоун включил единственную голую лампочку, отчего в комнате стало не столь уютно. Спящие сестры заворочались, застонали, нахмурились. Лео Стоун запел в старом хриплом стиле кокни:
Каждый вечер мой старик
Тащится в пивнушку.
Пропивать он там привык
Каждую полушку.
Когда явится домой,
Мне накостыляет
Да поднимет хвост трубой,
Только черти знают.
Крошке Джеку врежет
За кухонным столом,
Дядю Джо зарежет
И тетю Мейбл притом.
Дети в койке мирно дышат,
Помня, что он затевает.
А когда шаги заслышат,
Мы все вместе запеваем…
- А теперь, - объявил Гарри Стоун, - мы все хором вступаем. - Лео Стоун пел дальше, исполняя одновременно рудиментарный танец с тростью:
Он все равно, он все равно
Достанет их назло.
Он ведь просто алкаш,
В стельку пьяный.
Пузо пивом налил
И хохочет, дебил.
Все равно, все равно
Их достанет назло.
Тут погас свет, требуя шиллинга; Лео Стоун прыгал тенью на фоне горевшего газа и восклицал, репетируя хор.
- Еда, - объявила Рената. - Мои дорогие, готова еда.
- Надо по голове бритвой пройтись, - возопил Гарри Стоун. - А света нету. Света, света, - стонал он. - Ох, будь все проклято ко всем таки сертям.
Привлеченный запахом практически невидимой еды, шлепнутой Ренатой на четыре тарелки, из-под кровати девушек выполз пес Ниггер, скуля и потягиваясь. Девушки, как в комедии, одновременно перевернулись; почти было видно дрожание бубенчиков в их эскимосских прическах. Они прочно спали. А Ниггер, виляя хвостом на сложный аромат чеснока, томатного соуса, горелого жира, вареных бобов, жареного черствого хлеба, кусочков бекона и тертого сыра, положил бороду на колено Лео Стоуна, как на скрипку, и поднял пылающий обожанием взор. Ругань хозяина и хозяйской сожительницы для него звучала звуками флейт и виол.
- Нету вон у тех у двух в постели каких-нибудь денег на свет? - спросил Гарри Стоун. - На всю распроклятую ночь денег нету. - Стоя у камина, он тыкал вилкой в еду на темной тарелке. - Сто это у них, прости Господи, за работа, с которой денег домой не приносят?
- Им спать, - сказала Рената, - днем время. Деньги сна во время человек не тратит.
- Но сто за работой они занимаются? - настаивал Гарри Стоун.
- Своей матери для работают они, - с гордостью провозгласила Рената, вытирая хлебом тарелку. - Тяжкий труд, мало денег, не сержусь я, однако, если они приносят джина на бутылку одну вечер каждый достаточно. Достаточно, мать ибо я не жестокая.
- СТО ОНИ ДЕЛАЮТ? - рявкнул Гарри Стоун и ткнул вилкой в стену.
- Могут они делать что? - сказала их мать. - Из-за войны жестокой ни образования не имеют они. Мало спикают на языке английском. В Лондоне во время ночное с отзывчивым девушек телом имеется работа для. Деньги шиллинги порой единственные тяжелым трудом мне приносят они.
- Силлинги, - скорбно сказал Гарри Стоун. - Силлинги на свет, на газ, которые ты спускаес на дзин. - Однако он принялся шариться в поисках бритвы, схватил с полки жестяную кружку с холодной водой, потом приказал Эдвину подойти к газовой горелке. Бритье было проделано тщательно, хотя и агенту и пациенту пришлось горбиться над горевшими язычками газа. Милый домашний вечер: две немки-проститутки в постели, их мать зубом цыкает, Лео Стоуна слышно в уборной, Ниггер моет тарелки и сковородку. Эдвин у огня стал гладким, как яйцо. - Прелесть, - сказал, наконец, Гарри Стоун, ощупав пальцами френолога скальп Эдвина. - Дело выгорит нынсе весером, если вы никакой глупости не усюдите.
Глава 23
Из пяти шиллингов у Эдвина остался теперь один четырехпенсовик. Трем мужчинам и псу с одним четырехпенсовиком на всех надо было добраться до кинотеатра на другом конце Лондона. Стало быть, приходилось идти, но казалось, что времени много, сигарет у Эдвина полно. Решили потратить четырехпенсовик на нехитрое угощение для Ниггера. Немножко поспорили, потаращились в окна дешевых мясницких, в конце концов купили костей с ошметками мяса. Ниггер к ним прикасаться не пожелал. Гарри Стоун, суровый лицом, вернул мяснику кости с уничижительными замечаниями насчет их качества, получил назад четырехпенсовик, после чего купил старую рыбью голову у как раз закрывавшегося рыботорговца. Ниггер с ней забавлялся почти всю дорогу.