Остерегайся также всматриваться в хорошие яства и пития, припоминая праматерь нашу Еву, которая, посмотрев недобрыми очами на плод запрещенного дерева в раю, воспохотствовала его, сорвала и вкусила, и подвергла смерти себя и весь род свой. Не смотри с вожделением на красивые одежды, ни на сребро и золото, ни на блестящие мирские наряды, чтобы через очи твои не вошла в душу твою страсть тщеславия или сребролюбия, об избавлении от чего так молится святой Давид: отврати очи мои, чтобы не видеть суеты (Пс. 118, 37). И скажу вообще, остерегайся смотреть на хороводы, пляски, пиры, пышности, споры, ссоры, пустоболтания и все другие неподобные и срамные дела, которые любит несмысленный мир и запрещает закон Божий. Избегай и закрывай очи свои от всего этого, чтобы не наполнить сердца своего страстными движениями и воображения срамными образами и не возбудить в себе бунта и брани против себя, прервав непрерывность подвига, которым ты должен всегда подвизаться против своих страстей. Но люби посещать церкви и смотреть на св. иконы, священные книги, усыпальницы, кладбища и все другое преподобное и святое, смотрение на что может спасительно действовать на твою душу.
б) Надлежит тебе соблюдать и уши свои. И во-первых, не слушай срамных и сладострастных речей, песней и музыки, от которых блажью наполняется душа и разнеживается и сердце разгорается плотской похотью, потому что написано: отврати от себе понослива (зловредные) словеса.
Во-вторых, не слушай шумных и смехотворных речей, пустых и баснословных рассказов и выдумок; а если невольно услышишь, не услаждайся ими и не одобряй их. Непристойно христианам находить удовольствие в таких речах, а только тем развращенным людям, о которых сказал св. Павел, что они, льстя слуху, от истины отвратят слух и обратятся к басням (2 Тим. 4,4).
В-третьих, не слушай с услаждением пересудов, наговоров и клевет, какие иные распространяют о ближних своих; но или пресекай их, если можешь, или удаляйся, чтобы не слышать их. Так как св. Василий Великий равно почитает достойными отлучения как осуждающих и клеветников, так и тех, которые слушают их, не останавливая.
В-четвертых, не слушай пустых и суетных речей, в которых проводит время большая часть миролюбцев, и не услаждайся ими. Ибо в законе написано: не внимай пустому слуху (Исх. 23, 1). И Соломон сказал: суету и ложь удали от меня (Притч. 30, 8). А Господь присудил: говорю же вам, что за всякое праздное слово, какое скажут люди, дадут они ответ в день суда (Мф. 12,36).
В-пятых, наконец, храни себя вообще от слушания всяких слов и речей, могущих действовать на тебя душевредно, в числе которых не последнее место занимают лести и похвалы льстецов, как сказал Исаия: народ Мой! вожди твои вводят тебя в заблуждение и путь стезей твоих испортили (Ис. 3, 12). Но люби слушать божественные словеса, священные песни и псалмы и все, что честно, свято, премудро и душеполезно; особенно же люби слушать поношения и укоры, когда кто осыпает тебя ими.
в) Храни обоняние свое от всякого рода благоуханий разнеживающих и могущих возбуждать плотские помыслы и движения: не держи их на себе, не намащайся ими и не вдыхай их похотливо и без меры. Все такое прилично женщинам недобрым, а не мужчинам любомудрым; потому что от этого расслабляется мужество души и возбуждаются плотские страсти и похотения, могущие доводить и до падений, так что на употребляющих эти возбудительные благовония нередко исполняются пророческие угрозы, которые гласят: горе мажущимся наилучшими мастями… и будет (вам) вместо благовония зловоние (Ам. 6,6; Ис. 3, 23).
г) Храни вкус свой и свое чрево, чтобы не поработились сладким и утучняющим разнообразным яствам и ароматным разгорячающим питиям. Потому что такие утешные трапезы, пока приобретешь все нужное для держания их, могут довести тебя до лжи, обмана, даже воровства и до других многих поработительных страстей и злых дел, а когда приобретешь и станешь ими наслаждаться, могут ввергнуть тебя в ров плотских утех и скотских вожделений, которые обыкновенно действуют под чревом. И ты подпадешь тогда под осудительные определения пророка Амоса: горе вам… которые едите лучших овнов из стада и тельцов с тучного пастбища… пьете из чаш вино (Ам. 6, 1,4,6).
д) Остерегайся хватать руками своими, жать и обнимать тело не только чужое, женщины ли то или мужчины, и старца, равно как и юноши, но и свое собственное; особенно же без крайней нужды не дотрагивайся до известных членов. Чем произвольнее такое прикосновение, тем чувствительнее и живее бывает движение плотской похоти, и тем неудержимее увлекает оно человека к самому делу греховному. И все другие чувства пособствуют движению похоти и неким образом издали содействуют устроению греха; но когда дойдет кто до осязания того, чего не должен касаться, тогда крайне трудно уже бывает ему удержаться от дела греховного.
К соблазнам осязания относятся также и головные уборы, одежда и обувь. Остерегайся потому украшать свое тело мягкими, разноцветными и блестящими одеяниями, голову драгоценными покровами и ноги ценной обувью. Женоподобно все такое и для мужчины непристойно. Но одевайся степенно и смиренно, удовлетворяя нужде и потребности предохранять тело от холода зимой и от жары летом; чтобы иначе не услышать и тебе того же, что услышал богач, облачавшийся в порфиру и виссон: вспомни, что ты получил уже доброе твое в жизни твоей (Лк. 16,25), – и не испытать на себе угроз пророка Иезекииля, который изрек такой приговор о людях этого рода: дойдут они до того, что сами сложат с себя мантии свои, и снимут с себя узорчатые одежды свои (Иез. 26,16).
Сюда же относятся и всякие другие упокоения плоти, каковы: частые купания и бани, красивые через меру дома, мягкие ковры, дорогая мебель, пышные постели и разнеживание на них. Всего этого берегись как опасного для твоего целомудрия и близкой причины к возбуждению нечистых движений и позывов к плотским вожделениям и делам, чтобы не наследовать тем, которым угрожает св. пророк Амос: горе вам… которые лежите на ложах из слоновой кости и нежитесь на постелях ваших (Ам. 6,1,4).
Все, что я теперь сказал тебе, – это та земля, питаться которой осужден змий-искуситель; и все это – пища, которой питаются наши плотские страсти. Почему если ты не станешь почитать этого малостью и не стоящей внимания ничтожностью, а напротив, мужественно вооружишься против этого и не будешь попускать ничему такому входить через чувства в твою душу и в твое сердце, то удостоверяю тебя, что воистину легко истощишь ты всю силу диавола и страстей, не пропуская для них пищи, которой они могли бы питаться в тебе, и в короткое время явишься доблестным победителем в невидимой брани.
У Иова написано, что могучий лев погиб оттого, что нечего было ему есть: могучий лев погибает без добычи (Иов 4,11). Этот муравьиный лев изображает диавола, всегдашнего нашего врага, который бежит от человека, не дающего ему чем питаться через отвержение и подавление всех страстных движений, возбуждаемых впечатлениями внешних наших чувств. На муравьиного льва же он похож тем, как говорит инок некто Иовий в библиотеке Фотия Патриарха, что всегда начинает губить человека через ввержение его сперва в малые грехи, малые, как муравей, а потом, когда приучит его к таким малым грехам, ввергает уже и в большие; и тем еще похож он на него, что вначале кажется бессильным и малым, как муравей, а потом является сильным великаном, как большой лев.
Глава двадцать пятая
О том, как управлять языком
Самая великая лежит на нас нужда управлять как должно своим языком и обуздывать его. Двигатель языка – сердце; чем полно сердце, то изливается через язык. Но обратно излившееся через язык чувство сердца укрепляется и укореняется в сердце. Потому язык – один из немалых деятелей в образовании нашего нрава.
Добрые чувства молчаливы. Излияния через слова ищут более чувства эгоистические, чтобы высказать то, что льстит нашему самолюбию и что может показать нас, как нам кажется, с лучшей стороны. Многословие чаще происходит от некоего горделивого самомнения, по которому, воображая, что мы слишком многосведущи и что наше мнение о предмете речи самое удовлетворительное, испытываем неудержимое понуждение высказаться и обильной речью с многократными повторениями напечатлеть то же мнение и в сердцах других, навязываясь таким образом им в непрошенные учителя и мечтая иметь иной раз учениками тех, кто понимает дело гораздо лучше учителя.
Сказанное, впрочем, относится к таким случаям, когда предметы речи бывают более или менее стоящими внимания. Наибольшей же частью многоречие равнозначно пусторечию; и в таком случае нет слов к полному изображению зол, происходящих от этого дурного навыка. И вообще, многословие отворяет двери души, через которые тотчас выходит сердечная теплота благоговеинства; тем более это делает пустословие. Многословие отвлекает внимание от себя, и в сердце, таким образом не соблюдаемое, начинают прокрадываться обычные страстные сочувствия и желания, и иногда с таким успехом, что когда кончится пусторечие, в сердце окажется не только соизволение, но и решение на страстные дела. Пусторечие – дверь к осуждению и клеветам, разносительница ложных вестей и мнений, сеятельница разногласий и раздоров. Оно подавляет вкус к умственным трудам и почти всегда служит прикрытием отсутствия основательного познания. После многословия, когда пройдет чад самодовольства, всегда остается некое чувство тоскливости и разленения. Не свидетельство ли это о том, что душа и нехотя сознает тогда себя окраденной?
Апостол Иаков, желая показать, как трудно говорливому удержаться от чего-либо неполезного, грешного и вредного, сказал, что удержание языка в должных границах – это достояние только совершенных мужей: кто не согрешает в слове, тот человек совершенный, могущий обуздать и все тело (Иак. 3, 2). Язык, как скоро начнет говорить в свое удовольствие, то бежит в речи, как разнузданный конь, и выбалтывает не только хорошее и подобающее, но и нехорошее и зловредное. Почему апостол и называет его неудержимым злом, исполненным смертоносного яда (см. Иак. 3,8). Согласно с ним и Соломон еще в древности сказал: при многословии не миновать греха (Притч. 10,19). И скажем с Екклезиастом, вообще, что кто много говорит, тот обличает свое безумие; ибо обычно только глупый наговорит много (Еккл. 10,14).
Не распространяйся в долгих собеседованиях с тем, кто слушает тебя не с добрым сердцем, чтобы, докучив ему, не сделать себя для него мерзостным, как написано: многоречивый опротивеет (Сир. 20, 8). Остерегайся говорить сурово и высокотонно, потому что то и другое крайне ненавистно и заставляет подозревать, что ты очень суетен и слишком много о себе думаешь. Никогда не говори о себе самом, о своих делах или о своих родных, исключая случаи, когда это необходимо, но и при этом говори как можешь короче и скорее. Когда видишь, что другие говорят о себе с излишком, понудь себя не подражать им, хотя бы слова их казались смиренными и самоукорительными. Что же касается твоего ближнего и его дел, то говорить не отказывайся, но всегда говори как можешь короче даже и там и тогда, где и когда это требовалось бы для блага его.
Беседуя, припоминай и старайся исполнить заповедь св. Фалассия, которая гласит: "Из пяти родов предметов речи в собеседовании с другими три употребляй с благоразумием небоязненно; четвертый употребляй не часто; а от пятого совсем откажись" ("Добротолюбие", сотня 1-я, гл. 69). Один из пишущих первые три понимает так: да, нет, само собой или ясное дело; под четвертым разумеет сомнительное, а под пятым совсем неизвестное. То есть: о чем знаешь верно, что оно истинно или ложно и что оно очевидно само собой, о том с решительностью говори как об истинном или как о ложном, или как об очевидном; о том, что сомнительно, лучше не говори ничего, а когда и нужда, говори как о сомнительном, не предрешая; о неизвестном же тебе совсем не говори. Другой некто говорит: есть у нас пять приемов, или оборотов речи: звательный, когда кого призываем; вопросительный, когда желаем или просим; определительный, когда выражаем о чем-нибудь решительное мнение; и повелительный, когда начальственно и властно повелеваем. Из этих пяти первые три употребляй всегда свободно; четвертый – пореже как можно; а пятого совсем не касайся.
О Боге говори со всем расположением, особенно о Его любви и благости, однако ж со страхом, помышляя, как бы не погрешить и в этом, сказав что о Божественном небоголепно и смутив простые сердца слышащих. Поэтому люби более внимать беседам об этом других, слагая их слова во внутреннейшие хранилища своего сердца.
Когда же говорят о чем-нибудь другом, то только звук голоса приражается к слуху твоему, а не мысль к уму, который пусть стоит непоколеблемо устремленным к Богу. Даже и тогда, когда нужно бывает выслушать говорящего о чем-то, чтобы понять, в чем дело и дать должный ответ, и тогда не забывай между речью слышимой и говоримой обращать око ума к небесам, где Бог твой, помышляя притом о Его величии и о том, что Он не сводит с тебя ока Своего и взирает на тебя то благоволительно, то неблаговолительно, соответственно тому, что бывает в помышлениях сердца твоего, в твоих речах, движениях и делах.
Когда нужно тебе говорить, наперед хорошо рассуди о том, что высказать приходит на сердце твое, прежде чем перейдет то на язык твой; и найдешь, что многое из этого таково, что ему гораздо лучше не исходить из уст твоих. Но при этом знай, что и из того, что высказать кажется тебе делом хорошим, иному гораздо лучше оставаться похороненным в гробе молчания. Об этом иной раз ты сам узнаешь тотчас по окончании беседы.
Молчание – великая сила в деле нашей невидимой брани и верная надежда на одержание победы. Молчание очень любезно тому, кто не надеется на себя, а надеется на одного Бога. Оно – блюстительница священной молитвы и дивная помощница при упражнении в добродетелях, а вместе и признак духовной мудрости. Св. Исаак говорит, что "хранение языка не только заставляет ум воспрянуть к Богу, но и в делах явных, совершаемых телом, втайне доставляет великую силу к совершению их. Оно просвещает и в сокровенном делании, если только кто соблюдает молчание с ведением" ("Добротолюбие" в рус. пер., сл. 31, с. 208). В другом месте он так восхваляет его: "Когда на одну сторону положишь все дела этого жития – отшельнического, а на другую – молчание, тогда найдешь, что оно перевешивает на весах. Много есть добрых для нас советов; но когда сблизится кто с молчанием, излишним для него будет делание хранения их" ("Добротолюбие", сл. 41, с. 251). В другом еще месте называет он молчание "таинством будущего века"; слова же, говорит, – это "орудие этого мира" (там же, сл. 42, с. 263). Святой же Варсонуфий ставит его выше богословствования, говоря: "Если ты и едва-едва не богословствуешь, то знай, что молчание более достойно удивления и славы" (там же, отв. 36). Почему хотя и бывает, что один молчит, потому что не имеет что сказать, а другой потому, что ждет удобного времени для своего слова (см. Сир. 20, 6), третий же по другим каким причинам, "ради славы человеческой, или по ревности об этой добродетели молчания, или потому, что держит сокровенное в сердце собеседование с Богом, от которого не хочет отойти внимание его ума" (св. Исаак, сл. 76, с. 546), но вообще можно сказать, что кто молчалив, тот показывает себя благоразумным и мудрым (см. Сир. 19, 28; 20, 5).
К тому, чтобы навыкнуть молчанию, укажу тебе одно самое прямое и простое средство: берись за это дело – и само дело будет и научать тебя, как его делать, и помогать в этом. Для поддержания же усердия к такому труду почаще размышляй о пагубных следствиях безразборной говорливости и спасительных следствиях благоразумного молчания. Когда же дойдешь до вкушений спасительных плодов молчания, тогда не потребуется более для тебя в этом отношении никаких уроков.
Глава двадцать шестая
Как исправлять воображение и память
Сказав об управлении внешними чувствами, следует нам сказать теперь и о том, как управляться с воображением и памятью; потому что, и по мнению всех почти философов, воображение и память – это не что иное, как отпечатление всех тех чувственных предметов, которые мы видели, слышали, обоняли, вкушали, осязали. Можно сказать, что воображение и память – это одно внутреннее общее чувство, которое воображает и помнит все, что внешним пяти чувствам пришлось прежде того перечувствовать. И некоторым образом внешние чувства и чувственные предметы походят на печать, а воображение на отпечатление печати.
Даны же нам воображение и память для того, чтобы мы пользовались их услугами, когда внешние наши чувства покоятся и мы не имеем перед собой тех чувственных предметов, которые прошли через наши чувства и отпечатлелись в них (воображении и памяти). Не имея возможности всегда иметь перед собой предметы, нами виденные, слышанные, вкушенные, обонянные и осязанные, мы вызываем их перед своим сознанием посредством воображения и памяти, в которых они отпечатлелись, и таким образом рассматриваем их и обсуждаем, как бы они и внешне присущи были нам.
Например, побывал ты некогда в Смирне и потом опять уехал оттуда, и больше уже не видишь ее внешним чувством своих очей; однако ж, когда захочешь, представляешь себе Смирну внутренним своим чувством, т. е. воображением и памятью, представляешь и снова пересматриваешь ее, как она есть, в собственном ее виде, величине и расположении. Это не то значит, чтобы твоя душа выходила из тебя и перешла в Смирну, как думают некие неучи; но ты сам в себе видишь образ Смирны, в тебе отпечатлевшийся.
Это воображение чувственных предметов много докучает и много беспокойств причиняет тем, кто ревнует всегда пребывать с Богом; так как оно отвлекает внимание от Бога и наводит его на суетное, а между ним и на греховное, и тем возмущает наше внутреннее доброе настроение. Это страдаем мы не наяву только, но и во время снов, от которых впечатление нередко продолжается не на один день.
Как воображение – сила неразумная, действующая большей частью механически, по законам сочетания образов, духовная же жизнь – образ чистой свободы, то само собой разумеется, что его деятельность несовместна с этой жизнью; и я понуждаюсь предложить тебе на этот предмет несколько руководительных замечаний.
а) Знай, что как Бог вне всех чувств и всего чувственного, вне всякого вида, цвета, меры и места, совершенно безобразен и безвиден, и хотя везде есть, но превыше всего, то Он и вне всякого воображения. "Никакое воображение не имеет места в отношении к Богу; ибо Он – выше всякого помышления и пребывает превыше всего (Игнатий и Каллист, гл. 65, к концу в "Добротолюбии"). Отсюда само собой следует, что воображение – это такая сила души, которая по своей природе не имеет способности пребывать в области единения с Богом,