- Побалдели - и хватит, - этот голос тоже где-то слышал.
Я припал к штабелям. Сквозь щель увидел Гришу. Гитлер Капут что-то терпеливо втолковывал со стаканом в руке. Примус мычал и глядел в небо.
- Ты это брось! - наконец вышел из терпения Гриша. - Я тебе не вертухай! Лапшу на уши!.. Видел я тебя на пересылке, понял?
Гриша притянул за грудки Примуса. Шляпа скатилась, обнажив седую, как снег, голову.
- Не знаю… Ничего не знаю…
- Идиот, - устало сказал Гриша.
На ящиках был накрыт стол. Всего понемногу, чем славен был осенний базар 1962 года. И конечно, чайник. Гриша явно подлизывался к своему неразумному собрату.
- Били меня… - глядя в сторону, буркнул Гриша. - Единственный способ вырваться… Скажи, не бойся. Тебя никто не будет бить. Посмотри, посмотри на меня! Узнаешь? Скажи, не бойся…
- Не знаю… Не знаю… - озираясь, захрипел Примус.
- Черт! - схватился за голову Гриша. - Может, ошибся… Столько лет прошло… Но ведь это был ты - тогда, на пересылке… Неужели ошибся? Там много было… Ты, ты! Кончай дурака валять!
- Не знаю… Ничего не знаю… - быстрей залепетал дурачок.
- Ладно… Ты прав. Кушай, кушай…
Примус взмахнул руками, нахлобучил шляпу и накинулся на еду. Громко чавкал, лез грязными пальцами в рот, жирные ладони вытирал о кофту, от нетерпения елозил валенками. В бороденке запутались рыбья чешуя и хлопья капусты. Гриша глядел на товарища с жалостью. Издав горлом странный звук, отвернулся.
Я переменил занемевшую ногу. Под ботинком хрустнуло. Гриша обернул в мою сторону встревоженное лицо. В глазах плеснулся испуг. Сквозь щель я видел, как медленно глупела рябая Гришина физиономия. Нижняя губа оттопырилась: пронзительно заверещал поросенок.
Примус вздрогнул, ударил Гришу по голове чайником. "Гитлер капут!" - дал сдачи Гриша. Чайник летал над головами. По щекам и бороденке лилось вино. Стол переговоров был опрокинут, дары осени втоптаны в грязь. На шум уже бежали зеваки. Побросав стеклотару, Гриша ускакал в проулок. Примус прятал в валенки соленые огурцы.
- Где шляешься? - проворчала мама. - Не сидится ему… Уроки сделал? Иди уж…
Мама отобрала у меня веник, подтолкнула.
- Сынок… - окликнула, помялась. - Если придет Максим Маланович… Впрочем, я сама… Иди!
Продавщица в замызганном халате бранилась с покупателем. Оба с чувством поминали старые деньги, старую жизнь. Да пропади она пропадом!
Нет, базар у нас не настоящий…
10:50. "Встать! Суд идет!"
Такой теплой осени не припомню за неполных тринадцать лет. Пацаны купались в Уде до середины сентября. Петька Хохряков - тот вообще ночевал на реке у костра. Развлекался тем, что пугал влюбленные парочки. И такой красивой осени не припомню. Сейчас-то лист облетел, а еще недавно Уда манила серебром в золотисто-рубиновой оправе перелесков.
Мой Боливар галопом несется вдоль дамбы. Скрипит кожаное седло. Рядом наперегонки бежит река. Копыта цокают о гравий. Кусаю встречный ветер. Красота! Боливар встряхивает гривой, пускает из ноздрей клубы пара. В груди холодно и легко. На повороте верный конь обгоняет реку и устремляется к форпосту.
Победное ржание Боливара не потревожило дозорного. Я посвистел еще. Колокольня зияет пустотой и тишиной. Неужели Борька ухитрился заснуть в этакой холодине? Бр-р… 10:50. Вижу дезертира! Помогает Петьке удить рыбу, возится с крючком. А до пересмены целых десять минут!
Застигнутый на месте преступления, Борька не знает, куда девать мокрые до локтей руки.
- Хорош! Мало того что проспал… Петька ждал на колокольне, ждал… - тон у меня вполне учительский.
- А он и не ждал! - обрадовался нарушитель.
- Че врешь, че врешь! - облизнул губы Петька. - Ждал я там, ждал! От и до!.. Был бы колокол, узнали бы!
Ногой Окурок пытался загородить банку с хариусами. Рыбки разевали рты - молили о пощаде.
- Я - врун?! - округлил глаза Борька. - Сам позвал…
- Как дам в ухо! - подскочил Петька.
- Сам позвал, сам позвал… - отбежал на безопасное расстояние Борька. Петька погнался следом, держа удочку как копье. Борька верещал не хуже поросенка.
- Встать! - гаркнул на них я по-командирски.
- Ну… стоим… - запыхавшись, остановились рыбаки.
Я выпустил хариусов на волю. Они махнули на прощание хвостами. По реке плыли белые рыбки - льдинки. Тонкое стекло припая звенело комариным писком: "Ти-и… ти-и…"
- За что? - ужаленный, набычился Петька. Борька поддакнул.
- Суд идет! - скорчил я свирепую рожу. Пусть прочувствуют глубину своего падения.
Это произвело впечатление. Подсудимые примолкли.
- Вы дважды нарушили… Самовольно оставили пост. Да за это в военное время!.. А Борис еще и проспал! Я обязан доложить Хромому Батору.
- Больше не буду, - без выдумки промямлил засоня.
- А я виноват? Мое дежурство самое первое… Бр-р… Да еще без курева…
Я пошел к форпосту. Дезертиры не отставали. Команданте с такими не чикается - гонит в шею. Пусть идут куда глаза глядят - хоть в детскую музыкальную школу.
Петька понял, что на этот раз словами меня не разжалобить. Протянул сложенный вчетверо газетный лист.
- Во! Уважительная причина. Чес-слово. Тяжелое семейное положение. И куда смотрит общественность! - сообщил Петька бабьим голосом. Шмыгнул носом-пятачком, поморгал глазками. Еле-еле выдавил слезу.
Я разгладил газетный клок.
"Хохрякова Анна Алексеевна, проживающая по ул. Шмидта, 18, возбуждает дело о разводе с Хохряковым Коминтерном Павловичем, проживающим по ул. Шмидта, 18. Дело подлежит рассмотрению в народном суде Советского района г. Улан-Удэ".
Ну и ну! Ул. Шмидта, 18 - наш барак. Не было субботы, чтобы Петькины родители там не разводились. Как положено. С криком-руганью. Но чтобы через суд… Допек-таки Коминтерн Палыч свою Хохрячиху на почве бытового пьянства… А Петьку жаль. Ему нужна поддержка коллектива.
Я повертел газету. Числа и даты не было. Наверное, Петька содрал ее с тумбы.
"Прекратить испытания ядерного оружия!", "Задание партии выполнено: в Бурятии выращен початок молочно-восковой спелости!", "Атомные маньяки", "Кеннеди бряцает оружием", "Сверхвыстрел русских!", "Заседание Совета Безопасности", - кричали заголовки.
Н-да… газетка свежая… Петька не врет.
- И в школе показывал, - Петька бережно сложил газету. - С уроков теперь отпускают. Чес-слово! Курить нема?
В конце концов… я тоже нарушил приказ. Выпил перед боем.
- Но чтобы это был последний случай!
Барбудос повеселели. Петька нашел окурок. Борька погладил синие щеки и побежал на колокольню.
Я свистнул. С колокольни помахали. 11:00. Смена постов. Форпост продолжает наблюдение.
- Бом! Бом-м! - подражаю я колоколу.
- Бем-бем-бем! - колокольчиком заливается Петька.
1:15. "Мамаюкэру!"
К этому часу жизнь во дворе бьет ключом. Меж столбов на вешалах сохнут простыни. Рядом выбивают половики. Под ногами мешается мелюзга, играет в чику на "ушки" - лимонадные пробки. Пара колясок. Девчонки прыгают через скакалки. В беседке похмельные папы бренчат мелочью. Наскребут на троих - и в баню. Староста Кургузов осуждающе глядит на них из окна. Солнце светит, но греет на троечку. В серенькое небо чадит труба кочегарки - в Дом специалистов дали отопление. На лавку выползли бабки. Наши барачные старухи держатся от домспецовских в стороне. У тех своя лавка, а кроме того, балконы. Но сейчас на них трясут ковры. Слышно, как за углом с хеканьем колют дрова. В барак снуют пацаны - с полными ведрами и охапками поленьев. Воскресенье - день грандиозной стирки. В раскрытом окне стонет радиола: "Мамаюкэру! Мамаюкэру!.." И этак - без конца. Будто пластинка заела. На самом деле - песня такая. Крик моды.
За сараями, словно пенек на опушке, торчит бетонная будка. Издали смахивает на фашистский дот. Спокойно, граждане. Это всего-навсего аварийный выход из бомбоубежища. Находится оно в недрах Дома специалистов. Берегли их, выходит, спецов-то. Да что-то плохо. Полдома еще до войны съехало в неизвестном направлении, как в воду кануло. Возможно, так оно и было. Мужики в беседке сказывали. На место бедолаг-спецов и их семей въехала громкоголосая шушера. С бигудями, пижамами, кошками, фикусами и песенками типа "Мамаюкэру". Из грязи в князи. Хромой Батор их тихо ненавидит. Даже кошек.
Бомбоубежище и есть полевой штаб барбудос. Вход свободный - кому не жаль костюма. Надо нырнуть в амбразуру бетонного дота, зажав нос, и, не жалея живота своего, проползти метров пятнадцать наперегонки с крысами. Осторожно, не ушибите темечко о стальную дверь. Смелее, она не задраена… Можно попасть в убежище и пешком через подъезд, под лестничной площадкой дверка, - замок открывается гвоздиком. Но ползком, согласитесь, куда интереснее.
Задумано бомбоубежище на полном серьезе. Пять отсеков с массивными стальными дверями на винтах. Как на подводной лодке. Только лодка эта давно лежит на дне. И дышать трудно. Там и сям противогазовые и телефонные трубки, фильтры, раздавленные линзы, рваные сумки с красными крестами, поваленные скамейки и емкости с надписями "Вода", "Топливо". Раздетый до скелета электродвижок, кишки проводов, выпотрошенные насосы, блоки питания. А также битые бутылки и стаканы, тряпье, вонь. С некоторых пор сюда повадились темные личности.
Однажды книгочей Борька вычитал, что вместе с запасом воды, воздуха и питания в убежищах бывает и золотой запас - в виде слитков. Только запрятано оно в тайнике, в свинцовом контейнере. В золото мы как-то не верили, но свинцом Петька заинтересовался - это ж сколько рыбачьих грузил! Я согласился из солидарности. Еще подумают, что струсил. Половину найденного сокровища решено было отдать героической Кубе. На золото можно купить гору оружия, а лучше - атомную бомбу.
Мы взяли с собой сухари, китайский фонарик, коробок спичек, лопату, моток бельевой веревки, бутылку лимонада, зачем-то соль и сорок копеек, черные очки и хозяйственную сумку для золотых слитков. Наглотавшись пыли, впихнули себя внутрь. Колени и локти горели. Потайных люков и ходов нигде не было. Но в дальней, пятой по счету комнате храпел на скамейке таинственный незнакомец. Он зевнул при свете китайского фонарика и отобрал у нас сухари, коробок спичек, лопату, моток бельевой веревки, сорок копеек, зачем-то соль, сложил все это в хозяйственную сумку, выпил бутылку лимонада, оставил черные очки - и ушел, подсвечивая себе фонариком. Да, чуть не забыл! Прихватил еще Борькин шарф домашней вязки.
В кромешной тьме блуждали на ощупь. Стукались лбами об углы и друг с другом. У ног рыскали крысы. Кричать было бессмысленно, но мы кричали. Склеп отвечал издевательским хохотом. Борька нацепил черные очки. В них, видимо, было не так страшно. По счастливой случайности Петька упал на разбитый телефонный аппарат. "Папа!", "Мама!" - эти золотоискатели вырывали из моих рук трубку и зачем-то дули в нее. Трубка хранила гробовое молчание. Борька был близок к истерике. Петька мужественно поскуливал и тщетно искал на полу окурки. Спичек не было. Прогоняя тошноту и слезы, я бодро засвистел: "Мамаюкэру! Мамаюкэру!.."
Вылезли на поверхность Земли шахтерами-стахановцами. Ноги подкашивались. Руки дрожали. Все было черным. Ночь, мы сами и очки.
Дома Борьке влетело за китайский фонарик и шарф, Петьке - за моток бельевой веревки и сорок копеек, мне - за хозяйственную сумку для золотых слитков.
О приключении в бомбоубежище вся троица благоразумно помалкивала - не дадут же во дворе прохода!
Кочегар дядя Саня долго удивлялся, куда пропала лопата.
11:30. Что-то случилось
Возле Дома Специалистов, вздымая пыль, тормозит грузовик. У бетонного дота уже суетятся люди. Как из-под земли выросли милиционеры.
- Куда, мальчик? Назад! - преграждает путь синяя шинель.
"У меня приказ, сержант", - мысленно возражаю ему.
- Расходитесь, граждане, расходитесь! Ничего интересного!
Как бы не так! Страшно интересно. Стар и млад - все тут. Староста Кургузов прилип к окну. И Батиста здесь; ишь, раскраснелся от усердия.
- Обычный ремонт, граждане, идите по своим делам, - участковый трясет животом и оглядывается. В тени подъезда стоит человек в сером пальто, шляпе, в черных очках - и тихим голосом отдает распоряжения. Дюжие молодцы снимают с грузовика и уносят в подъезд тяжелые ящики, молча тянут провода, спускают кабель в будку. Земля под ногами вздрагивает, глухо урчит отбойный молоток, в амбразуре бетонного дота полыхают отсветы электросварки.
11:30. Что-то случилось. И Хромого Батора нет… В толпе однодворцев строятся догадки. После короткого спора сходятся во мнении, что совершено злодейское убийство. И не одно. Вон сколько милиции понаехало! Дело "пестрых" или "черной кошки".
Поодаль синеют Борькины щеки. Он выпучивает свои глазища и делает таинственные знаки. Подъезжает еще один грузовик. Дюжие молодцы забрасывают в него разный хлам из бомбоубежища: покореженный металл, насосы, сгнившие противогазы, дырявые сумки с красными крестами… Борька заглядывает в кузов - ищет китайский фонарик. Батиста хватает его за ухо, отшвыривает. Борька орет. Человек в черных очках кривит губы. И тут до меня доходит… Идиоты мы с Петькой! Борька оказался прав. Кто-то опередил нас. Вперяю взор в гору хлама - золотые слитки пока не блестят.
Видя, что вместо кучи трупов выносят кучи мусора, народ расходится. За углом снова колют дрова. Остаемся лишь мы с Борькой. Серый человек в черных очках кривит губы. Играем для конспирации в "пристенок". Уши на макушке.
- Товарищ… э-э… - участковый подносит руку к козырьку и осекается. В просвете кривых ног Батисты видны отутюженные брюки и край серого пальто.
- Привлекаем внимание населения? - цедят из-под серой шляпы.
- Дык… воскресенье… - растерянно гудит Батиста.
- Впредь без паники. Отвечаете головой. Объект первостепенной важности.
Серый человек садится в серую "шкоду". Машина серой крысой упрыгивает в клубах серой пыли. Батиста утирает платком багровое лицо, пинает серый бетон и ковыляет со двора.
- Слыхал? "Объект первостепенной важности"! - толкает в бок Борька.
- Угу. А золото где?
Книгочей усмехается моей наивности и тянет к подъезду. Возле него вырастает синяя шинель.
- Вы куда, ребята?
- А здесь живет наш товарищ… - не теряется Борька и называет фамилию.
- Номер квартиры? - спрашивает милиционер и смотрит в листок. Борька толкает в бок: "Видал?!"
Под лестницей - спуск в бомбоубежище. Темная его впадина с шипением искрится. Рабочий прилаживает у входа решетку.
- Коляныч, - кричат снизу, - проводку надо менять!
Мимо с кряхтеньем волокут мотки проводов, новенький электродвижок, он в масле и зеленый.
- Дядя, у вас воскресник? - с невинным видом задает вопрос Борька.
- Много будешь знать - скоро состаришься, - хмуро отвечает дядя и с силой бьет молотом. Старая дощатая дверь, пискнув, падает, открывая взору решетку, - она упиралась в стены. Вход в полевой штаб строго воспрещен.
- Видал?! - торжествующе вскричал Борька. - А я что говорил! Они там настоящий бункер делают!
- А-а, - разочарованно мычу. - Значит, вправду ремонт…
- Много ты понимаешь! Ящики заносили, видал? - пыхтит друг. - Это и есть золотой запас! Слитки, понял?
Как же я сразу не догадался! На этот раз мы возьмем два фонаря и много-много спичек. Хотя зачем? В бомбоубежище теперь будет свет.
- Гм… - читает мои мысли Борька и чешет затылок. - Вопрос в том, как туда попасть…
Я гляжу на милиционера у подъезда, на новую решетку бетонного дота, и золотой блеск нашего открытия тускнеет. У барака выбивают половики. В коляске плачет ребенок. За сараями пилят дрова. Завтра в школу. "Мамаюкэру!.." - шепчу в тоске.
12:00. Страсти на чердаке
- Я иду по Уругваю-ю,
Ночь - хоть виколи глаза-а,
Слышны крики: "Раздеваю-ют!
Дэ-эвушку на полчаса!"
Знакомый сопляк - руки в брюки - голосит с блатным подвывом. И не один. Ему подвывает пегая дворняга с короткими и кривыми ногами. Ну как у Батисты. И где он откопал такую уродину?
- У нее в родове такса была… - обиженно сопит этот шкет. - Честное октябрятское!
"Такса" косит глазом, задирает верхнюю губу - рычит. Тоже обижается за предков.
- А нас возьмете? - просительно морщит нос малолетка. Под носом у него грязно. - Она и след берет.
"Такса" уставилась черными пуговками, виляет хвостом.
- Девчонок не берем! - объявляю этой уродине. Псина рычит.
- А у меня граната есть. Сам делал! - выкладывает последний козырь сопленосик.
Ну-ка, ну-ка… Это уже ближе к делу.
- Айда за поленницу!
За поленницей он показывает бутылочку с завинчивающейся пробкой, в ней вода. Из другого кармана выгребает голубоватые комья, сыплет в бутылочку, завинчивает пробку и бежит за угол. "Такса" берет след хозяина. Я успеваю залечь. "Граната", поклокотав, лопается со звоном: "П-пах!" Стеклянные осколки летят над головой, горошинами стучат о дрова. Этот фокус нам известен. Но где этот шкет добыл карбид?
- Ну как? - сплевывает сквозь зубы террорист-одиночка и подтягивает штаны. - Зауда как драпане-ет!..
Я с достоинством отряхиваюсь. "Такса" лает. Оказывается, карбид недавно сгрузили у бомбоубежища. Найти склянки на заднем дворе аптеки и отвлечь милиционера от карбида - пара пустяков.
Спешу, переполненный новостями. И сталкиваюсь с Максимом Малановичем. Лицом к лицу - роста он невеликого, зато пахнет дорогим одеколоном. И у такого коротышки - дочь Рада, стройная… как тополек. "В мать", - грустно говорит Максим Маланович. Он вдовец. Справедливости ради скажу - приятный человек. Здоровается первым.
- Здравствуй, здравствуй, Аюр, - торопливо подает руку отец Рады. У мамы ладонь и то крепче. - Как мама? Береги ее…
Что это с ним? Обычно Максим Маланович - сама степенность. Любит поговорить. С мамой, например, может беседовать часами. Мама больше молчит - слушает.
- Я на работу, - стеклышки очков тревожно блестят. (В воскресенье - на работу?) Максим Маланович поправляет очки. - Но я зайду, непременно зайду…
Куда он денется! Уже и соседи шушукаются…
Собачий лай отвлек от раздумий. Между прочим, нюх у нашего участкового, как у таксы. Не добрался бы до тайника с оружием! Уже, наверное, караулит чердачный люк. Решаю лезть в штаб по пожарной лестнице. Оттуда участковый меня не достанет.
- Я с тобой! - хватает за штанину хозяин "таксы". Собака виляет хвостом.
- А ну, брысь! Оба! - отдергиваю ногу, подпрыгиваю и цепляюсь голыми руками за поручни. Они мокрые от растаявшего инея. Холод железа пронзает грудь.